Снежинка

Санкт-Петербург
Скифия
2017

ББК 84 (2Рос=Рус)
УДК 882
П33
Пиралов А.
Снежинка. — СПб.: Издательско-Торговый Дом 
«Скифия», 2017. — 120 с.
П33
© Пиралов А., 2017
© Издательство «Скифия», 2017
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения 
владельцев авторских прав.

Лизе
Все, о чем рассказывается ниже, — от начала и до конца плод фантазии автора. Любое сходство героев с реальными людьми, равно здравствующими, так и ушедшими 
из жизни — дело чистого случая.
Александр Пиралов
Завтра познает любовь не любивший ни разу,
И тот, кто уже отлюбил, завтра познает любовь.
Джон Фаулз. «Волхв»

ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ
1
И тогда в своем желтом осеннем пальтишке она вдруг 
напомнила мне струйку апельсинового сока...
Пройдет некоторое время, и я буду воспринимать ее прежде всего именно в цвете нарцисса. Вне этого цвета она будет уже не совсем моя дочь.
Впрочем, это уже из области фантазий.
Как бы то ни было, но с этой минуты все, что я буду покупать ей — кошельки, перчатки, сумочки, куртки, — будет 
именно желтым. Кроме кроссовок. Увлекаясь спортом, она 
потребляла массу кроссовок всех мастей и покупала их только сама. Меня ее страсть к спорту никогда особенно не радовала, и я не уставал повторять, что мне бы больше нравилось, 
если бы она училась танцевать, чтобы преодолеть некоторую 
угловатость, которая сохранилась в ней с нежного возраста.
Однако, как ни странно, именно эта угловатость позволила мне сразу узнать ее, и я, чувствуя, что мое горло начинают сдавливать какие-то неведомые, но доброжелательные силы, сумел выдавить из себя лишь:
— Снежинка!
Она, видимо, не расслышала, а я даже не сразу сообразил, что перепутал имя, но когда понял, то для поправок 
было поздно, поскольку я уже успел сесть в машину време7

ни и переместиться в прошлое, на четырнадцать лет назад, 
к тому родильному дому, в ту рождественскую ночь.
…Кружил тихий елочный снег, и я, напевая что-то, вот уже 
несколько часов терпеливо ждал известий оттуда и топтался, 
прыгал, поколачивал себя, чтобы не замерзнуть окончательно. То, что родится девочка, я был уверен, как та знаменитая 
бабушка из Давида Копперфилда, причем с той самой минуты, как был удостоен сообщения, что стану папой.
Сколько я себя помню, мне всегда хотелось дочку. Психоаналитики наверняка объяснили бы это каким-нибудь комплексом. Ну и пусть, на то они и аналитики. А мне просто 
хотелось хохотушку-златовласку, с которой я буду играть и 
петь, а когда она подрастет — гордо дефилировать под руку, 
танцевать и вообще оберегать от разной мрази..
В этой мозаике не хватало только имени. Я твердо решил — ничего заезженного, банального… Нужно было чтото особенное, даже штучное, то, что отличало бы мою девочку от всех остальных. Я позволял себе, конечно, неслыханную дерзость, поскольку моя половина будет вне себя от 
того, что была отделена от процесса имянаречения. Однако 
я твердо решил настоять на своем и даже, если потребуется, 
хлопнуть кулаком по столу. Иногда, кстати, у меня это выходило. Но только иногда.
Моя жена вообще не терпела возражений, считая, что 
ее слово единственно правильное и не допускает двойного 
толкования, а так называемый плюрализм — это не более 
чем красивая химера. В коммунистические времена из нее 
получился бы прекрасный секретарь горкома или, на худой 
конец, парторг, и стоит только удивляться, как умудрились 
просмотреть столь ценного кадра. Но вот что касается имени, тут я имею право на инакомыслие.
Словом, творческие муки продолжали терзать меня даже 
здесь, у роддома.
Вообще-то муки эти я ненавижу, потому как они порядком осточертели мне в редакции, особенно когда надо было 
8

маяться из-за всякой ерунды вроде репортажей о приездах 
сановных персон, что должно было вызывать у восторженной челяди чувство глубокого удовлетворения Но тут эти 
муки воспринимались совсем иначе, чуточку тревожно, но в 
целом радостно, и мне скорее нравилось мучиться.
Итак, я нервно расхаживал, разговаривал сам с собой, в 
чем-то себя убеждал, с чем-то спорил и до того доспорился, 
что полетел в сугроб и получил изрядную порцию снега за 
шиворот. Другой бы на моем месте стал бы ежиться, ругаться, поносить коммунальные службы и жизнь вообще… А я 
вдруг начал смеяться, да так радостно, что на меня начали с 
недоумением посматривать прохожие.
Я смеялся, потому что знал, как назову дочь. Спасибо 
падению, минус двадцати, снегу, снежку, тающему на моей 
спине… 
Я назову ее Снежана.
И тут все вдруг разом удивительно совпало, осветилось 
каким-то чудесным светом, каким-то особенным, неизвестным музыковедам мажором. Спустя несколько минут мне 
сообщили, что у меня родилась дочь.
Наверное, все это из разряда чудес, свойственных Рождественской ночи. Но самое чудесное состояло в том, что 
чуть позже произошло второе чудо. Моя жена, уставшая то 
ли от трудных родов, то ли от собственного авторитаризма, 
пожалуй, впервые проявила демократический централизм 
и согласилась на Снежану без всяких оговорок и условий. 
Как я сейчас понимаю, она это сделала с дальним прицелом, надеясь на скорый реванш.
Так я стал папой Снежаны.
А теперь — уже вновь в настоящем — она стала для меня 
еще и Снежинкой, в то время как для всех остальных оставалась только Снежаной или, в крайнем случае, Снежанкой.
Вот так мы и стояли на перроне днепропетровского вокзала, обнимая друг друга и чувствуя себя то ли в каком-то вакууме, то ли замороженными во времени… Мимо шли люди, 
9

отстукивали такты поезда, что-то объявляли дикторы, а мы 
жили в своем измерении, для нас все остановилось, замерло… 
Видимо, у нее тоже что-то происходило с горлом — она 
вроде бы пыталась что-то сказать, но слова застревали в ее 
гортани, и вместо них я слышал нечто среднее между хрипом и шорохом. Кажется, она плакала, но совсем не исключено, что плакала-то не она, а мое представление о ней, и 
все слышимые мною звуки были результатом временного 
искривления моих органов чувств под влиянием сильнейшего стресса.
Мы бы еще долго стояли так, обнявшись, и не замечали 
никого и ничего, но тут прямо над моим ухом послышался сдержанный, но настойчивый кашель. О том, что здесь 
должен быть еще и Григорий, я, признаться, как-то успел 
забыть, а обернувшись, увидел родной голливудовский лик, 
который дало смешение армянской и польской кровей наших родителей, хотя и крепко потускневший и обрюзгший. 
По всему было видно, что он чувствует себя не в своей тарелке, не зная, как себя вести, что уж совсем было не в его 
стиле. Мы неуклюже обнялись, и я наконец сообразил, что 
пора знакомить.
— Снежинка, это мой родной брат и твой дядя Гриша.
— Гурген (со школьной скамьи я называл его на армянский манер, и он совсем не возражал, поскольку получал 
дополнительную порцию колорита, до которого всегда был 
охоч) — это моя дочь и твоя родная племянница Снежана.
Гурген изобразил на лице восхищение — из чего следовало, что порох в пороховницах все-таки еще не иссяк, — после 
чего они со Снежинкой неуклюже обменялись троекратным 
целованием. Меня это скорее раздосадовало. Мы с ним всегда были соперниками по женской части и даже в свое время 
вели счет, кто у кого больше отобьет девиц. Преимущество 
неизменно было на его стороне. Причем подавляющее.
Кроме женщин Гурген любил генетику, пиво и поговорку «Своего г… не перетаскать», которую, как я полагаю, при10