Дороги и перекрестки

АЖЛ
Антология Живой Литературы
ДОРОГИ 
И ПЕРЕКРЕСТКИ 
«СКИФИЯ»
Санкт-Петербург
2017

ББК 84 (2Рос=Рус) 6
УДК 82.32
Д69
Серия: Антология Живой Литературы (АЖЛ)
Серия основана в 2013 году
Том 10
Редактор-составитель НАРИ АДИ-КАРАНА
Д69
Дороги и перекрестки : антология. / Ред.-сост. Нари Ади-Карана. — СПб.: ИТД «Скифия», 2017. — 464 с. — (Антология живой литературы. АЖЛ).
ISBN: 978-5-00025-118-8 
Все дальние дороги, расстояния и перекрестки, неизвестные земли и заповедные острова — лишь отражение тех, что в нас.
«Антология Живой Литературы» (АЖЛ) — книжная серия издательства «Скифия», призванная популяризировать современную поэзию и прозу. В серии публикуются как известные, так и начинающие русскоязычные авторы со всего мира. Публикация происходит 
на конкурсной основе.
Издательство приглашает авторов к участию в конкурсе на публикацию в серии АЖЛ. Заявки на конкурс принимаются по адресу электронной почты: skifi
 abook@mail.ru.
Подробности условий конкурса можно прочитать на издательском 
сайте: www.skifi
 abook.ru.
ББК 84 (2Рос=Рус) 6
УДК 82.32
Фотографии на обложке: Марина Храмова
ISBN: 978-5-00025-118-8
© Оформление, составление.
ИТД «Скифия», 2017
Все тексты печатаются в авторской редакции.
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена без 
письменного разрешения владельца авторских прав.

Расстояния памяти  

Содержание цикла: 
Михаил Садовский 5
Константин Еремеев 15
Даша Николаенко 36
Дмитрий Ванин 54
Антонина Литвинова 76
Анастасия Стрельцова 95

Михаил Садовский
г. Москва
Автор романов, повестей, рассказов, стихов и публицистики, книг для детей, 
пьес, радиоспектаклей, сборников хоров и песен, либретто мюзиклов и опер. 
Член СП и СТД России.
Из интервью с автором:
Начинал печататься в 60-е как автор стихов и прозы 
для детей. В советское время произведения для взрослого 
читателя лежали в столе ― не мог преодолеть 
цензурных и идеологических барьеров. Сейчас многое 
из опубликованного попало в интернет, в электронные 
библиотеки, на различные сайты ― процесс этот, 
как оказалось, совершенно не зависит от автора.
© Садовский М., 2017

Расстояния памяти 
Заяц
Воздух был наполнен серебряной морозной пылью, слетавшей с веток от сотрясающего грохота дальней канонады. И вдруг 
на ровное пространство, простреливаемое с двух сторон противниками, выскочил заяц. Нелепый и трогательный, он замер и 
стал нервно оглядываться, примеряясь, в какую сторону безопаснее бежать. Откуда он взялся и как уцелел — невозможно было 
понять.
Стрельба из окопов мгновенно прекратилась, значит, его заметили. Заяц стоял, обалдев и совсем оглохнув от тишины. Трудно оценить, сколько она длилась, эта тишина. Потом с двух сторон 
над брустверами стали появляться макушки касок, раздался свист, 
крики. Заяц робко скакнул в одну сторону, снова замер. Скакнул 
под углом и опять остановился. В бинокль можно было рассмотреть его обалдевший глаз, обвислые вздергивающиеся уши и 
смешной толстый зад с будто приклеенным хвостиком. Воистину 
это была совершенно неожиданная, контрастная пауза в непрекращающемся уже почти четыре месяца затяжном кровопролитном противостоянии.
Этот чудом оживший персонаж детских сказок вдруг появился 
и как бы напомнил им, что есть мирная жизнь, она совсем рядом 
и может вернуться или закончиться навсегда в любую минуту, что 
там, в этой жизни, существуют затрепанные книжки, которые читают дети, есть их смех, тишина, вечерние сумерки и слова «спокойной ночи, спи, милый, завтра дочитаем»...
Никто не стрелял. Сердце стучало, и мысль пульсировала: 
«Молчит, сука фриц. Неужели пальнет? Неужели убьют?» Этот 
живой комочек настолько не вписывался в военную бытность, так 
ясно беззащитен был и, как оказалось, необходим им, что никто не 
решился даже просто пальнуть в воздух, чтобы спугнуть и тем спасти его. А в окопе напротив, у немцев, тоже наверняка крутилась в 
головах мысль: «Неужели комиссары убьют своего?».

Михаил Садовский
Было все так, будто этот маленький комочек жизни, уставший 
от войны, решил прекратить ее — просто не замечать — и все!
Неожиданная и длинная получилась пауза. На фронте все неожиданно: и смерть, и спасение. Заяц вдруг рванул в одну сторону, 
резко остановился, сиганул под прямым углом, потом еще и еще 
раз огромными прыжками он выписал на девственном снегу поляны полукруг, замкнул его концы диаметром, пересек быстрыми 
мелкими шажками, снова на миг замер и припустил во всю прыть 
к ближним кустам, оставляя после себя на снегу странный четырехпалый характерный след...
Еще несколько минут было совершенно тихо. Наверное, с обеих сторон осатаневшие от войны люди обсуждали этого безумного 
храбреца, а потом начали палить без разбора в смеркающееся, наполненное снежной пылью и кажущимися нерезкими серыми тенями пространство. Все палили без толку, чтобы разрядить досаду 
и снять напряжение...
Сейчас ему казалось, что он тот самый заяц, мечущийся между 
своими и чужими на поле под Вязьмой в сорок первом. Тогда было 
совершенно ясно: вот рядом в окопе Ваня Бурмистров, потом новенький в роте лейтенант Никочухин, рядом с ним старшина Понькин, а за ним Набиуллин — и дальше, дальше грязные шинели, 
усталые лица... Свои... «А кто мне сейчас свои и кто чужие?» — эта 
мысль трассирующей строчкой пробежала в голове... Воспоминания, пробудившиеся, казалось бы, безо всякой связи с его нынешней жизнью, потянулись неуправляемым потоком... Когда нас с 
Иваном засыпало, все чудилось, что этот заяц топочет и топочет 
по нам сверху... То ли затаптывает, то ли откапывает или, может, 
санитарам знак подает. И то — вот только что тут были и раз — 
нету, будто взлетели в небо с комьями вывороченной земли, а там 
ангелы подхватили обоих и прямиком в рай... Ну, еще всякие глупости лезли в голову: обидно очень стало, что полбуханка хлеба 
за пазухой так и осталась нетронутой — съесть не успели, а теперь 
ни дохнуть, ни охнуть, придавил ее грудью. Иван все требовал молиться... пока не затих, а мне не дотянуться было до него, чтобы 
потормошить, чтоб не сдавался... самому воздуха не хватало...
Он судорожно глотнул раскрытым ртом, как хотелось тогда...
— Вы что? — донеслось до него. — У вас дело ко мне? Что молчите? Эй, гражданин, вам плохо? Садитесь! — от приказа он будто 
очнулся, мотнул головой, стащил кепку и шагнул к стулу.

Расстояния памяти 
— Извините...
— По какому делу? — она упруго налегла на ребро стола, и 
грудь вздыбила халат до подбородка...
— Я насчет работы, — произнес он наконец.
— Работы? — удивилась она. — Какой работы? — он включился 
от ее сиплого командирского голоса. — Какая у меня работа?!
— Любой... — процедил он медленно.
Видимо, его интонация, просящая и решительная, тронула ее. 
Она откинулась назад к спинке стула...
— Любой? Грузчиком, что ли? — произнесла она иронически, оглядывая его внушительную, уже полнеющую от возраста 
фигуру...
— Грузчиком, — согласился он...
— Ну да! Ну да! Хм... грузчиком... Чтой-то не похоже по вас... — 
она не спускала с него глаз... — А доку
́ мент у вас какой, где раньшето работали?..
Он молча протянул ей паспорт и трудовую книжку. Она внимательно пролистала страницы, прочла место прописки, положила документ на стол, стала внимательно листать трудовую книжку, 
еще не закончив и не поднимая глаз, спросила:
— Что, все четыре года на фронте?
— Да. От и до... добровольцем ушел.
Она перевернула страницу и даже крякнула...
— Научный сотрудник! Какая ж у меня научная работа тут?! 
У меня булочная... — и осеклась, взглянув на него...
— Любая... — он пригладил волосы от макушки вперед ладонями, скользнул ими по лицу и попытался улыбнуться, но ничего 
не получилось. — Мне работа нужна. Срочно. На любую согласен.
Она опять навалилась на стол и тихо, по-женски ласково спросила:
— Только честно, за что уволили?..
Он молчал... Они смотрели долго в глаза друг другу, выражение их лиц менялось, и взгляды будто проникали один в другой. 
После нескольких минут такого молчаливого разговора ничего 
уже не надо было объяснять...
— Поняла. Только... если я тебя возьму, нас потом обоих заметут следом... сами знаете... с высшим... Да и остальное у вас в 
анкете тоже... — она вздохнула. — Ну, может, дворником?.. Там не 
так проверяют.

Михаил Садовский
— Шутите! — возразил он, — уж как там проверяют! И на вокзале 
был, в сцепщики хотел... и электромонтером, — вдруг прорвало его, — 
и в сапожную мастерскую ходил... Я умею... — он чувствовал, что ему 
надо поделиться, и почему-то легко было ей рассказывать. — Я все 
могу... и починить, и посчитать. Баллистику преподавал...
— Слушай! — встрепенулась она, — а в бухгалтерии разберешься?.. — и вдруг сникла, такие дела райком не пропустит... — Хлеба могу дать... Если плохо будет, приходи... Четыре года — и живой... 
Да все я понимаю, — она покосилась на телефон... — А мой на заводе умер. Бронь у него была, а не выдержал... сердце... В момент, 
как от пули: раз, и все...
Улица всегда успокаивала его. Не может быть, чтобы все кончилось так вот бездарно и глупо... в таком огромном городе не нашлось бы хоть какой работы одному зайцу... «Хм, какому «одному»! Сколько, небось, вот так же мотается по всем улицам и ищет 
зацепки, чтоб не выслали... Уехать? Ну, месяц-то кончается... Вышлют, но в никуда... В другом месте так же ходят люди и ищут 
места приткнуться... Вышлют из жизни, а не из города, в никуда, 
как отброс, как мусор, как врага... Мало им и тридцать седьмого, 
и сорок седьмого... А ведь в сорок первом все мы были «братья и 
сестры»... Лучше было остаться там, на опушке за полем, на котором метался заяц, чем дожить до такого дня, когда стал не нужен 
стране, которую защищал»...
Вечер уже спустился, огни фонарей и вывесок равнодушно и 
спокойно раскрашивали улицу, а он чувствовал страшное внутренне еле сдерживаемое напряжение и не хотел идти домой, чтобы не 
видеть страдающих глаз с немым вопросом... Какой-то мужчина 
прошел совсем близко мимо, сделал несколько шагов и медленно обернулся. Под полями шляпы плохо было видно его лицо, но 
глаза смотрели прямо на него... Наверное, тоже ищет себе место в 
жизни или ищет кого-то...
«Нет, я не заяц под прицелом на расстрельном мертвом поле, — 
подумал он. — Я человек, солдат. У меня награды. И я чист, как ангел 
перед выходом на работу. Кого это волнует, Боже! Какие люди сгинули 
там, когда мы погибали в окопах... Пусть мне скажут, за что или какая 
в этом необходимость... Я готов, только пусть скажут...» Он огляделся 
вокруг, потому что почувствовал вдруг, что выпал из времени, затаил выдох, будто перед снайперским выстрелом, и быстрым твердым шагом направился вниз по Тверской. Таким шагом, каким не 

Расстояния памяти 
ходят на марше, а только перед строем или на параде... До Камергерского улица шла под горку и сама будто торопила и подгоняла 
его, боясь, что решимости его хватит ненадолго, — так и случилось. 
Когда он свернул в переулок и проходил мимо театра, трусливая 
мыслишка: «Что я делаю?» — проскочила внутри и сбила ритм 
движения, но он, будто перескакивая через лужу, удлинил свой 
шаг и двинулся быстрее, чтобы слабость не успела одолеть его до 
подхода к цели... Кузнецкий мост, Пушечная... и громада всесильного монстра на Лубянке возвысилась перед ним, как неодолимая 
преграда. Так строили соборы, в которых входящий чувствовал себя 
ничтожной крохой пред всесильным Всевышним. Дверь поддалась удивительно легко, несмотря на размеры, и неожиданно он 
успокоился и почувствовал, что внутри осталось только любопытство — ни волнения, ни страха, только сосредоточенное напряжение и любопытство. И почему-то еще в потоке мыслей промелькнул анекдот про грибы. Вопрос новичка, в грибной охоте нашедшего бледную поганку: «А эти можно есть?» И ответ приятеля: 
«Можно, только один раз!»
Время оказалось неприемным, и дежурный офицер вежливо 
посоветовал ему повторить визит в урочные часы таким тоном, 
будто посетитель хотел войти в магазин, когда дверь только-только закрыли, а за ней еще мелькали успевшие до означенного часа 
покупатели...
Теперь он стоял на площади спиной к страшному дому и не 
мог ступить ни шага. Ноги не слушались. Испарина покрыла лицо 
и тело. Он закинул голову назад и увидел недосягаемо высоко над 
собой козырек фриза, преграждающий взгляд в небо. Все закружилось вдруг. Он упал спиной на могучую стену, которая даже не 
почувствовала его прикосновения. Холод мертвого камня сразу 
отрезвил его. Стоило огромного усилия оторваться от нее и сделать первый шаг, преодолеть себя, как перед атакой, а потом!.. Он 
почти бежал! Вниз мимо любимого музея своего детства, мимо 
темно-серых мрачных стен ЦК партии к набережной и дальше по 
ней... Вода свинцово сверкала, речной трамвайчик линовал ее белой бурунной полосой... Трубы МОГЭС на другом берегу выпускали волны тепла, сквозь которые изгибались и волновались купола 
церкви... Жизнь шла мимо такая будничная и простая, что сдавило 
горло, и он понял, что теперь больше ничего не боится. Он не знал 
почему, но чувствовал это, как в сорок первом, после того как их с