Про жизнь и про любовь. Рассказы и сказы

Николай Ольков

Вологда
2022

ПРО 
ЖИЗНЬ
И ПРО 
ЛЮБОВЬ

Рассказы и сказы

УДК
ББК
821.161.1-821
84(2=411.2)6
О-56

Ольков, Николай.
Про жизнь и про любовь. Рассказы и сказы / Николай Ольков. — Вологда : 
Родники, 2022. — 252 с.
ISBN 978-5-9729-5026-3

Сборник рассказов известного русского писателя Николая Олькова делится на две части — «ПРО ЖИЗНЬ…», «…И ПРО ЛЮБОВЬ». Жизнь писатель 
проживает большую, и ему есть что сказать. А что касается любви — он сам 
как-то признался: «Если человек не умеет любить, он мне не интересен. А если 
писатель не умеет любить — он не интересен никому». Читайте, и вы увидите 
всю глубину чувств, которые испытывает автор.

О-56

УДК
ББК
821.161.1-821
84(2=411.2)6

ISBN 978-5-9729-5026-3
© Ольков Н. М., 2022
© Издательство «Родники», 2022
© Оформление. Издательство «Родники», 2022

ПРО ЖИЗНЬ…

Красная Поляна

Сказ

— Любо да мило смотреть на родные наши места, сколько годов 
живу, а не могу насладиться. До чего же всё по порядочку: и речка, 
и озерки кругом, всё рыбное, едовое. И луга заливные, когда снегов много, с высоких мест стекает водичка в низину и в речку, а та в разлив — 
особая, видать, страсть: раскинуться, плечи расправить, заодно и камыш со всякой всячиной вычистить. Два холма по ту сторону деревни, 
издавна зовут их Женские Груди, понятно, в деревне не особо выбирают 
красивые выражения, но издали они очень похожи, ежели мне память 
не изменяет. Та сторона, что к деревне, летом в зелени разнотравья, для 
молодняка разного подкашивают люди, а задняя лесом прикрылась, 
так вот, заведено ещё в старые времена, чтобы тут дерево не трогать. 
Каждый год обходил лесник и помечал, какие берёзки, осинки и сосенки убрать можно. Зато ягоды в первых лесочках — какую душа желает: 
и клубника, и костянка, и смородина с ежевикой. Там подале и мокрые 
места есть, любители забираются вглубь за клюквой и прочей вкусностью. 
Предки наши распахали столько землицы, что даже, сказывают, такую вольницу допускали: четвертину оставляли отдыхать, не засевали, 
а летом, после сенокоса, пахали на другой ряд. Великая от того выгода 
была, сам-два хлеба снимали, во как! Правда, потом поизвелось это, но 
крестьяне помнят, через родичей, само собой. 
Я зовусь Антоном Николаичем, вечный колхозник, стахановец, краешек большой войны захватил, словил осколок фугасный, но не глубоко, 
вытащили, дырку зашили, я уж и позабыл. Да, попал в путние войска 
и звался гвардейцем, а потом и в колхозную жизнь пришло это звание, 
вручили мне вместе с другими достойными значок «Гвардеец пятилетки». Проня Волосатов тоже получил, поглядел и хихикнул:
— Лучше бы на бутылку дали.
Тут меня и прорвало:
— Ах ты, сука реможная, да за гвардейское звание люди головы сложили, и в этом значке частичка от того, что у меня на майском костюме, 
а ты его… 

НИКОЛАЙ ОЛЬКОВ

Ну, и врезал по роже, своротил чего-то, тот в милицию, а там тоже 
путние люди бывают, сказали ему, чтобы благодарил за слабое наказание. Короче говоря, побывал и в гвардейцах трудового фронта. А вот до 
орденов не поднялся, хотя парторг пару раз обещал, если тысячу гектаров за осень вспашу на «Кировце» или полторы тысячи тонн хлебов намолочу за уборку. Понятно, что не только за ордена я старался, платили 
заманивающе, жить хотелось лучше, но парторг, не к ночи помянутый, 
орденок-то зажал.
Хочу рассказать вам, как мужики наши от погибели перестроечной 
уходили. В самом начале перестройки я на пенсию оформился, поскольку 
стаж у меня был без перерывов, акромя отлучки на борьбу с фашизмом, 
учитывая мой гвардейский труд и хорошую зарплату, положили мне ежемесячно 132 рубля. Я уж теперь и сам не могу точно сказать, к каким сегодняшним деньгам это можно приравнять, но жила семья моя в полном 
достатке. И вдруг помимо перестроечных разговоров начались новые 
дела, каких прежде не было. Например, председатель колхоза, никого не 
спросясь, увозит на колбасу три машины бычков с откорма. Машины не 
наши, грузчики не наши, а бычки свои, родные. Ребята у нас в правлении 
сидели не самые трусливые, наутро к председателю в кабинет, он с порога:
— Если вы по бычкам, то это за долги.
Мужики в пузырь:
— Какие такие долги, ты три месяца назад отсчитывался, и всё было 
чика в чику.
— Не было никакой чики, просто вас не хотел волновать.
Мужики напирают:
— А мы ребята не слабонервные, зови бухгалтера, пусть она нас 
взволнует.
Вошла Крестинья Васильевна, как увидела правленцев — с лица спала, помушнела даже:
— Да, долги банку, налоговой, в фонды. Вам же всего не объяснишь.
И зарыдала.
А мужики наши кроме обмана ещё женских слёз не переносят, слабеют сразу. Разошлись, но с той поры слово «долги», как колокольчик, 
звенело там и сям. 
Потом районное и областное начальство приехало, собрали правление и сказали, что колхоз завяз или погряз в долгах по самые крайности 
и надо немедленно его распускать и создавать крестьянские хозяйства. 
Ну, что фермеры Россию прокормят, об этом каждый вечер напоминали по телевизору. Ребята выслушали всех и ушли, не прощаясь. А потом засели у Володьки Надцонова, целый день не выходили из избушки, 
полмешка пельменей изварили и съели, а к водке не прикоснулись, сразу 
договорились. 

ПРО ЖИЗНЬ…

7

Что решили? Сказывали мне после ребята, что договорились прогнать всё начальство, а что ещё осталось из имущества — поделить 
по-честному. Понятно, что речь прежде о технике. Бумажки-то о паях 
имущественных и земельных у каждого были. И объявили ребята сход 
всех крестьян, и нашего брата, пенсионера, тоже зовут, я так морокую, 
что больше для поддержки аплодисментами или шумнуть в нужном 
месте. Другой-то пользы не предвиделось. Председатель колхоза у нас с 
фамилией Ежовкин, Денис Кириллович. Мы едва привыкли, а попервости, как ему слово дают, в зале кто чихает, кто кашляет, только чтобы 
не захохотать, потому что во всём колхозе его иначе как Ежопкиным не 
называли. Вот и попробуй тут усиди, да если ещё настроение весёлое. И 
отчего он эту фамилию не переменил, мог и на бабину записаться, когда женитьбу оформлял. Денис Кириллович тоже пришёл, недовольство 
высказал:
— И что вы собираетесь обсуждать? Колхоз подведён под банкротство, какие могут быть разговоры?
Володька Надцонов молодец, вперёд вышел:
— Это ты правильно сказал, председатель: подведён под банкротство, кому-то это шибко надо. Только мы не позволим. Проходите, товарищи, в зал. 
А сам на сцену запрыгнул, встал над столом, как будто вечно там его 
место, и откуда что берётся!
— Прошу девчат из бухгалтерии, с кем договорились, садиться вон за 
тот стол и подробно писать, кто что будет говорить. Этот документ нам 
нужен как охранная грамота. Вы же видите, что вокруг колхоза, как стая 
голодных волков по весне, кружат людишки не нашей масти. Кружат — 
стало быть, обещано им, только время надо выбрать. А мы не дадим им 
этого времени! Не дадим! — заорал Володька, да так громко, я аж вскинулся. И зал без репетиций: «Не дадим!» И так славно получилось, прямо 
как в телевизоре. 
Вставали мужики и бабы и прямо говорили, что овечек прошлой ночью машину увезли, что молодняк поросят в тёплую машину загрузили, 
один бородатый с наганом пугал свинарок и велел им помалкивать. 
На трибуну залез зав зерновым складом, фигура в колхозе большая, 
а сам Ефимка росточком не вышел, его и в армию браковали. 
— А сёднешним днём, дорогие товарищи коммунисты…
— Ефим Кузьмич, нет тут коммунистов, ты о чём?!
— Как это нет? — встал вчерашний парторг Владимир Тихонович. — 
Как нет, когда мы, коммунисты, объединились…
— Товарищи! — закричал Владимир. — Товарищи дорогие, оставьте 
политику в покое, и так от неё спасу нет. Мы решаем колхозный, хозяйственный вопрос, про партийность ни слова. Продолжай, Ефим Кузьмич.

НИКОЛАЙ ОЛЬКОВ

— Так вот, сегодняшним днём подошли к складу три больших машины, вроде даже пострашней «Камазов», с прицепами, и товарищ председатель на своей иномарке… 
— Не на своей, а на колхозной!
— Знамо дело, что на колхозной. Говорит, отворяй ворота, будем грузить. Я слышу, от него хорошим вином отдаёт, и отвечаю: «Денис Кириллович, сиё есть семенное зерно, это я вам как завскладом докладаю, если 
вы подзабыли. И шевелить его при такой погоде до тепла нельзя. К тому 
же нет у вас требования, как по форме положено, нет накладных». А он 
ко мне подошёл, за куфайку взял и дыхнул прямо в рожу: «Открывай 
склад, огрызок, а бумаг я тебе к вечеру целый мешок привезу!». Вижу, 
дело серьёзное, а ключи-то у меня в сторожке спрятаны, сам едва нахожу, 
и метнулся я меж складов, я же в пимах с калошами, а Денис Кириллович в штиблетах. Пробрался, вымок по самые кокышки, прости господи, 
но убёг и у кумы Дуси замаскировался. А надёжа на то, что сразу после 
уборки велел председатель приварить к складским воротам мощные запоры и внутренние замки вставить иноземного происхождения, так что 
без ключей им в склад не попасть. Вот такой мой доклад.
Зал загудел, я тоже что-то кричал, можа, и не к месту, но шуму много 
было. И тогда Владимир встал над столом:
— Надо прения открывать по сообщениям, и первое слово председателю. 
Ежовкин встал:
— Про свиней и овец ничего не слышал, так что комментировать не 
буду. А рассказы Ефима Кузьмича можно день и ночь слушать, он после бражки из избушки такие сказки рассказывает, что не переслушать. 
У меня всё.
И вышел в ближнюю дверь. Владимир в президиуме взволновался:
— Товарищи, надо нам в пять минут принимать решение, потому что 
Ежовкин уже сейчас стучит в милицию или куда повыше. И загребут нас 
за милу душу. 
— Дак ты предлагай!
— Общим голосованием, закон соблюдём.
— Надцонов, объяви, как договорились.
Владимир спрыгнул в зал. Его трясло от волнения, голос звенел, но 
мысли в порядке.
— Мы вчера с мужиками обсудили и предлагаем собранию колхоз 
наш распустить, а всё имущество, технику прежде всего, раздать согласно паёв в крестьянские хозяйства, мы уж тут определились, кто с кем 
будет работать. А что касается скота, нам сейчас его не сохранить, да и 
осталась-то сотня хвостов. Давайте поручим Владимиру Тихоновичу, он 
человек грамотный, к тому же партийный, пусть грузит остатки и везёт 

ПРО ЖИЗНЬ…

9

на мясокомбинат. А выручку поделим, тут много ума не надо. Значит, 
завтра в семь утра все у мастерской. Только прошу, мужики, ведите себя, 
если пошло наперекосяк — не злобьтесь, пригласите стариков, они рассудят. Всё, собрание закрыто. Девчонки, тащите протокол, я подмахну 
для порядка. 

✳ ✳ ✳

Теперь про Володьку, Владимира Игнатьевича Надцонова. Годков ему 
не много, только, если человек толковый, это сразу видно. Роста среднего, в плечах убедительно смотрится, лицом в мать нашибат, красивый. 
Волосы как после армии отрастил, так и зачёсывает назад крутой волной. Взглядом серьёзный и голос командирский, это точно со службы, 
раз сержантом пришёл. 
Дед его Никанор, царство небесное, был человеком партийным и активистом, с молодости ударился в эту политику, в родном селе колхоз 
создавал. Сказывали старики, что он недолго уговаривал, прежде всего 
как бы молебен отслужил по старой жизни, предупредил, что с завтрашнего дня об ней надо позабыть. Потом вкратце обрисовал всю картину: 
скот сдать, инвентарь сдать, землю всю в колхоз. Робить так же, как и 
единолично, только государство будет забирать хлеба, молока и мяса 
сколько ему потребно. А себе что останется. Противиться не советовал, 
потому что после разговор совсем другой: на голые сани всей семьёй и 
на Север. Доходчиво объяснял. За одну ночь колхоз образовал. Вплоть 
до войны любил на собраньях речи держать, и хоть времена были жестковатые, выпады классовых элементов сносил спокойно, никуда не жаловался. Даже когда Касьян, сосед, укорил, что самолично Никанор свёл 
со двора последнюю корову, а потом двое его ребятишек замерли с голодухи, Никанор, говорят, ответил, что корова эта спасла десятки пролетарских детей, а это для страны важней всего. И всё. В конце собрания 
обычно напоминал: «Что тут промеж нас… разговоры либо споры — не 
дальше этого порога. Узнаю, кто состукал, — найду способ вослед каторжному отправить». 
И обходилось. Колхоз скучковался, стали привыкать, работали, как 
вроде своё хозяйство, и стало выходить. И на трудодень начисляли хлебишко, крупы, масло подсолнечное, ударникам отрезы мануфактуры к 
праздникам. А тут война. Конечно, всё пошло наперекосяк. Но не об том 
речь. Никанора забрали на фронт, там и остался. Отец Владимира Игнат вырос на отрубях да на картошке, столь тошно было после войны. 
И опять выпрямились. Он едва семилетку в школе отсидел — на курсы 
трактористов, не успел десятины вспахать — Советская армия призывает, а служить было почётно. Настолько, что бракованные ребята сутками 

НИКОЛАЙ ОЛЬКОВ

сидели в военкомате: «Заберите хоть в стройбат, ведь нам в деревню позорно возвращаться, и девки сторониться станут, слух пустят, что порченый». 
Отслужил Игнаша, женить надо, и невеста через два дома живёт, Мария. Колхоз к тому времени окреп, стал помогать молодым дома ставить. 
Игнашка не в последнем числе, тоже лес дали строевой, пилораму брёвна распустить — пожалуйста. Шифера колхоз вагон закупил, чтобы всех 
желающих обеспечить, цемента на фундаменты вагон россыпью, после 
разгрузки все мужики наголо побрились, такой хороший цемент попал. 
Дом построил — ребятишки пошли. Ведь тогда всё желанное было. 
Про любовь как-то не шибко я разговоров слышал, но плодился народишко со страшной силой. Вроде вчера в лавке видел бабу, нормальная, 
через время встречаю — с брюхом. Нарочно пошёл по улице из краю в 
край, день нерабочий, вчера дождь хлестанул. И что ты будешь делать — 
каждая вторая баба в тягостях. Колхоз ясли открыл, их там — гим гимзит, 
позвали меня, чтобы повыше заборчик сделал, а то сбегают. Среди них, 
должно быть, и хороводил бойкущий парнишка Володька Надцонов. 
В соседях жили, всё на виду, в старших классах начались у Володьки проблемы. Видишь ли, папу Игнашу с понталыгу сбил своячок, муж 
родной сестры. Пока она на курсах продавцов обучалась торговому делу 
от нашего сельпо, прилепился к ней учёный мужичок из городского института. Короче говоря, охмурил девку, и стал наезжать к своячку вроде 
просто из уважения, а увозил полный багажник окороков, яиц, сала, масла и прочего, что всегда было и не выводилось в кладовках и холодильниках жены Игнашиной Марии. Хрен бы с ним, с продовольственным 
запасом, но при загрузке багажника, в порядке расчёта, свояк убеждал 
Игнашу, что Володя должен окончить среднюю школу, и место в институте ему обеспечено, в чём он, свояк, уверял, поудобнее укладывая в багажнике коробки и пакеты. 
После этого отец отлавливал Володьку из любой игры и любой компании, приводил домой и выкладывал из потрёпанного портфеля все 
книжки: «Учи!» Учиться Володьке вовсе не хотелось, ему было интересно с отцом на тракторе хоть с часик посидеть, а потом и батю подменить, 
пока он в обед колхозные щи хлебал да котлеты уминал. Осенью с уроков 
убегал, к батиному комбайну подходить боялся, так крёстный Андрей 
выручал: посадит на колени, показывает, какой рычаг для чего, какая 
лампочка о чём сигнализирует. Быстро нахватался Володька и однажды, 
пока отец в тени берёзки косточки из компота вылавливал, заскочил в 
кабину, газанул, на валок вырулил и включил молотилку. Игнат вроде за 
ним, а кум поймал за сапог:
— Посиди, он круг даст, сюда же подъедет. И не рычи, я его подучил. 
Хороший механизатор будет, зря гонишь.