Устная и письменная словесность Русской православной церкви заграницей (фольклор, искусство проповеди, картина мира)

УДК 281.93(075.8)
ББК  86.372.246.8я7
         E91

Рисунки Дмитрия Мокшина

E91         

Ефимова-Залекер Е.С.
 Устная и письменная словесность Русской православной 
церкви заграницей (фольклор, искусство проповеди, картина мира) 
[Электронный ресурс] / Е.С. Ефимова-Залекер. — 2-е изд., стер. — 
М. : ФЛИНТА, 2018. —  112 с. : ил.

ISBN 978-5-9765-3504-6 

Русская православная церковь заграницей рассматривается 
автором как локальная культура с вековой историей, хранящая 
связь с русской церковной культурой (дореволюционной и советских лет), но сформировавшая собственные традиции, фольклор, 
особенности словесности. Книга подводит первые итоги филологического изучения этой культуры, в ней обобщены 
научные доклады и статьи автора о словесности Русской 
православной церкви заграницей, опубликованные в 2014—
2016 гг. в отечественных и зарубежных изданиях.
Для студентов и аспирантов филологических факультетов, учителей лицеев и школ с гуманитарным уклоном. Книга может быть также 
интересна широкому кругу читателей.

УДК 281.93(075.8)
ББК  86.372.246.8я7

На обложке изображен Свято-Троицкий монастырь в Джорданвилле.

© Ефимова-Залекер Е.С., 2017
ISBN 978-5-9765-3504-6 

© Издательство «ФЛИНТА», 2017

Вводное слово

Русская православная церковь заграницей рассматривается автором
как локальная культура с вековой историей, хранящая связь с русской 
церковной культурой (дореволюционной и советских лет), но сформировавшая собственные традиции, фольклор, особенности словесности. Книга подводит первые итоги филологического изучения этой 
культуры, в ней обобщены научные доклады и статьи автора о словесности Русской православной церкви заграницей, опубликованные 
в 2014—2016 гг. в отечественных и зарубежных изданиях.
В книге раскрываются общие особенности картины мира и фольк- 
лора РПЦЗ, кроме того, особое внимание уделяется такой форме церковного искусства, как проповедь, которая рассматривается с филологической и культурологической точек зрения, в пособии предложены 
некоторые актуальные аспекты изучения этой церковной формы.
Десять лет назад был подписан Акт о каноническом общении Русской православной церкви и Русской православной церкви заграницей, 
однако отдельные приходы «неприсоединившихся» и по сей день продолжают существовать как в России, так и за рубежом. Автор пытается избежать оценочной характеристики этого явления, а рассматривает его как факт культуры.
Книга предназначена для студентов и аспирантов филологических 
факультетов, учителей лицеев и школ с гуманитарным уклоном, она 
может быть также интересна широкому кругу читателей.

УДК 281.93(075.8)
ББК  86.372.246.8я7
         E91

Рисунки Дмитрия Мокшина

Ефимова-Залекер Е.С.
E91          Устная и письменная словесность Русской православной церкви 
заграницей (фольклор, искусство проповеди, картина мира) / Е.С. Ефимова-Залекер. — М. : ФЛИНТА : Наука, 2017. — 112 с. : ил.

ISBN 978-5-9765-3504-6 (ФЛИНТА)
ISBN 978-5-02-039415-5 (Наука)

Русская православная церковь заграницей рассматривается 
автором как локальная культура с вековой историей, хранящая 
связь с русской церковной культурой (дореволюционной и советских лет), но сформировавшая собственные традиции, фольклор, 
особенности словесности. Книга подводит первые итоги филологического изучения этой культуры, в ней обобщены научные 
доклады и статьи автора о словесности Русской православной 
церкви заграницей, опубликованные в 2014—2016 гг. в отечественных и зарубежных изданиях.
Для студентов и аспирантов филологических факультетов, учителей лицеев и школ с гуманитарным уклоном. Книга может быть также 
интересна широкому кругу читателей.

УДК 281.93(075.8)
ББК  86.372.246.8я7

На обложке изображен Свято-Троицкий монастырь в Джорданвилле.

ISBN 978-5-9765-3504-6 (ФЛИНТА)             © Ефимова-Залекер Е.С., 2017
ISBN 978-5-02-039415-5 (Наука)                       © Издательство «ФЛИНТА», 2017

Вводное слово

Русская православная церковь заграницей рассматривается автором 
как локальная культура с вековой историей, хранящая связь с русской 
церковной культурой (дореволюционной и советских лет), но сформировавшая собственные традиции, фольклор, особенности словесности. Книга подводит первые итоги филологического изучения этой 
культуры, в ней обобщены научные доклады и статьи автора о словесности Русской православной церкви заграницей, опубликованные  
в 2014—2016 гг. в отечественных и зарубежных изданиях.
В книге раскрываются общие особенности картины мира и фольк- 
лора РПЦЗ, кроме того, особое внимание уделяется такой форме церковного искусства, как проповедь, которая рассматривается с филологической и культурологической точек зрения, в пособии предложены 
некоторые актуальные аспекты изучения этой церковной формы.
Десять лет назад был подписан Акт о каноническом общении Русской православной церкви и Русской православной церкви заграницей, 
однако отдельные приходы «неприсоединившихся» и по сей день продолжают существовать как в России, так и за рубежом. Автор пытается избежать оценочной характеристики этого явления, а рассматривает его как факт культуры.
Книга предназначена для студентов и аспирантов филологических 
факультетов, учителей лицеев и школ с гуманитарным уклоном, она 
может быть также интересна широкому кругу читателей.

5

ОБЩИЕ ОСОБЕННОСТИ КАРТИНЫ МИРА  
РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ 
ЗАГРАНИЦЕЙ

Материалом для настоящего исследования послужила устная и письменная словесность Русской православной церкви заграницей — проповеди, письма, устные и письменные рассказы, а также материал, опуб- 
ликованный в периодических изданиях РПЦЗ, и интервью с представителями РПЦЗ в России. Русская православная церковь заграницей 
рассматривается нами как целостная субкультура, или локальная культура, со своей системой ценностей и антиценностей, картиной мира 
(которая практически не менялась на протяжении всего ХХ в.), своими 
традициями и фольклором. Задача первой, вводной главы исследова- 
ния — выявление центральных семиотических текстов данной локальной культуры, раскрытие особенностей ее картины мира, символики 
пространства и времени. Мы рассматриваем не собственно религиозный, церковный и политический аспекты картины мира РПЦЗ, а главным образом ее фольклорно-мифологический аспект, понимая под этим 
единство смыслоносящих структур и полагая, что собственно жизненные события по отношению к традиции вторичны — драматургия жизни 
определяется драматургией, заложенной в традиции, в том числе и драматургией повествований (см.: Неклюдов 1998), образ мира, данный в 
словесности, формирует саму «икону жизни».

Особенности пространства

Россия

Особое место в картине мира Русской зарубежной церкви занимала 
Россия. На мифе о царской России как ушедшем «золотом веке», времени, когда идеал совпадал с реальностью, и о Зарубежной церкви как 

хранительнице ее традиций держалась культура РПЦЗ. Художественное пространство проповедей (причем не только специально посвященных России и русским святым, но часто и текстов на общецерковные 
темы: например, слов, берущих свое содержание из идеи церковного 
года, или омилий — изъяснительных бесед, ставящих своей задачей 
изъяснение Священного Писания) построено на тройной антитезе: Россия в эмиграции — Советская Россия, ушедшая Святая Русь — Советская Россия, идеальная Святая Русь — земная реальность. Советская 
Россия во власти богоборцев, земная реальность все дальше отходит 
от заветов христианства, идеал можно найти лишь в «распятой Святой Руси». В этой искомой Святой Руси есть свои духовные центры —  
это Киев с Киево-Печерской лаврой и Москва с Троице-Сергиевой лаврой, освященной, говоря языком проповедника, «осиянной светом» 
преподобного Сергия Радонежского (подробнее см.: Ефимова 2015 и  
с. 20—46 настоящего издания).
Советская Россия описывалась как «антимир»: истории, «рассказанные» выходцами «оттуда», сформировавшие жанр эмигрантских «страшных рассказов» об «ужасах» советского строя, регулярно находили место 
на страницах издававшихся РПЦЗ журналов (например: М.В. 1958, Наталия К. 1947 и др.). «Оттуда» — специфический эмигрантский арготизм, 
выражающий значимость для русских эмигрантов темы советской России как пространства антиценностей. С другой стороны — именно на 
территории СССР существовала катакомбная церковь, которая оценивалась «зарубежниками» как подлинная продолжательница традиций 
«тихоновской» церкви (святейший Патриарх Тихон (1865—1925), чрезвычайно почитавшийся православными еще при жизни, был канонизирован Русской православной церковью заграницей в 1981, Русской православной церковью в 1989 г.). Катакомбной церковью называли представителей духовенства и общин, которые отвергли подчинение юрисдикции 
Московского Патриархата и перешли на нелегальное положение. Возникло это движение в 1920-е годы и просуществовало на всем протяжении 
ХХ в., потеряв к 1970-м годам массовый характер. В докладе на первых 
Меневских чтениях историк А.Л. Беглов выделил следующий комплекс 
значений, который характеризует это понятие: церковно-политическая 
оппозиционность Московской патриархии, нелегальность с точки зрения 
советского законодательства, последовательная «антисоветская» настроенность ее членов. Исследователь отмечает, что в таком виде выражение 

5

ОБЩИЕ ОСОБЕННОСТИ КАРТИНЫ МИРА  
РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ 
ЗАГРАНИЦЕЙ

Материалом для настоящего исследования послужила устная и письменная словесность Русской православной церкви заграницей — проповеди, письма, устные и письменные рассказы, а также материал, опуб- 
ликованный в периодических изданиях РПЦЗ, и интервью с представителями РПЦЗ в России. Русская православная церковь заграницей 
рассматривается нами как целостная субкультура, или локальная культура, со своей системой ценностей и антиценностей, картиной мира 
(которая практически не менялась на протяжении всего ХХ в.), своими 
традициями и фольклором. Задача первой, вводной главы исследова- 
ния — выявление центральных семиотических текстов данной локальной культуры, раскрытие особенностей ее картины мира, символики 
пространства и времени. Мы рассматриваем не собственно религиозный, церковный и политический аспекты картины мира РПЦЗ, а главным образом ее фольклорно-мифологический аспект, понимая под этим 
единство смыслоносящих структур и полагая, что собственно жизненные события по отношению к традиции вторичны — драматургия жизни 
определяется драматургией, заложенной в традиции, в том числе и драматургией повествований (см.: Неклюдов 1998), образ мира, данный в 
словесности, формирует саму «икону жизни».

Особенности пространства

Россия

Особое место в картине мира Русской зарубежной церкви занимала 
Россия. На мифе о царской России как ушедшем «золотом веке», времени, когда идеал совпадал с реальностью, и о Зарубежной церкви как 

хранительнице ее традиций держалась культура РПЦЗ. Художественное пространство проповедей (причем не только специально посвященных России и русским святым, но часто и текстов на общецерковные 
темы: например, слов, берущих свое содержание из идеи церковного 
года, или омилий — изъяснительных бесед, ставящих своей задачей 
изъяснение Священного Писания) построено на тройной антитезе: Россия в эмиграции — Советская Россия, ушедшая Святая Русь — Советская Россия, идеальная Святая Русь — земная реальность. Советская 
Россия во власти богоборцев, земная реальность все дальше отходит 
от заветов христианства, идеал можно найти лишь в «распятой Святой Руси». В этой искомой Святой Руси есть свои духовные центры —  
это Киев с Киево-Печерской лаврой и Москва с Троице-Сергиевой лаврой, освященной, говоря языком проповедника, «осиянной светом» 
преподобного Сергия Радонежского (подробнее см.: Ефимова 2015 и  
с. 20—46 настоящего издания).
Советская Россия описывалась как «антимир»: истории, «рассказанные» выходцами «оттуда», сформировавшие жанр эмигрантских «страшных рассказов» об «ужасах» советского строя, регулярно находили место 
на страницах издававшихся РПЦЗ журналов (например: М.В. 1958, Наталия К. 1947 и др.). «Оттуда» — специфический эмигрантский арготизм, 
выражающий значимость для русских эмигрантов темы советской России как пространства антиценностей. С другой стороны — именно на 
территории СССР существовала катакомбная церковь, которая оценивалась «зарубежниками» как подлинная продолжательница традиций 
«тихоновской» церкви (святейший Патриарх Тихон (1865—1925), чрезвычайно почитавшийся православными еще при жизни, был канонизирован Русской православной церковью заграницей в 1981, Русской православной церковью в 1989 г.). Катакомбной церковью называли представителей духовенства и общин, которые отвергли подчинение юрисдикции 
Московского Патриархата и перешли на нелегальное положение. Возникло это движение в 1920-е годы и просуществовало на всем протяжении 
ХХ в., потеряв к 1970-м годам массовый характер. В докладе на первых 
Меневских чтениях историк А.Л. Беглов выделил следующий комплекс 
значений, который характеризует это понятие: церковно-политическая 
оппозиционность Московской патриархии, нелегальность с точки зрения 
советского законодательства, последовательная «антисоветская» настроенность ее членов. Исследователь отмечает, что в таком виде выражение 

7

«катакомбы» стало орудием идеологической полемики РПЦЗ, так как 
«мощное подполье в СССР, оппозиционное Московской патриархии, по 
мысли деятелей Зарубежной церкви, доказывало нелигитимность легальной иерархии и тем самым оправдывало претензии РПЦЗ на имя единственной преемницы “тихоновской” церкви» (Беглов 2007: 53). Мотив 
святости советских катакомб находим в проповедях, письмах, устных и 
письменных рассказах РПЦЗ.

«Бесчисленный сонм новых мучеников засвидетельствовал свою 
верность Христу. <...> Несмотря на жесточайшие преследования, 
Церковь остается непобежденной. Хоть и разрушено множество 
храмов, так что в целом ряде городов, прежде красовавшихся величественными храмами, ныне не осталось ни одного из них, но тайно 
собираются верующие и молятся Господу Богу. Воскресли для России времена катакомб, которых она раньше не знала, ибо прежде 
никогда не испытывала гонения веры» (Иоанн Шанхайский 1998: 
212), —

свидетельствовал святитель Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский 
(1896—1966) в 1938 г.

«Рухнуло в бездну Православное Русское Царство, бывшее оплотом истинно-христианской веры для всего мира, миллионы лучших 
русских людей были подвергнуты жесточайшему, беспощадному 
истреблению, Святая Русь вся была залита кровью и слезами и 
остатки ее, уцелевшие от страшного варварского погрома и избиения, ушли в подполье. <...> Но мы верим, что не до конца оставил Господь русский народ, безумно поддавшийся вражьему искушению и впадший чрез это в такое страшное кровавое испытание. Есть еще малый “остаток” сохранивших верность Господу и 
Спасителю нашему русских людей, скрывающихся в катакомбах» 
(Аверкий 1976: 384—385), —

проповедовал архиепископ Аверкий Таушев (1906—1976) в 1970-х годах.

В периодических изданиях РПЦЗ систематически публиковались 
материалы о катакомбниках. Так, например, журнал «Православная 

Русь» с первого номера (1947, № 1) вел рубрику «И свет во тьме светит» 
с подзаголовком «Советские катакомбы духа», в которой публиковал 
«все, что касается бытовой стороны подсоветской церковной жизни» 
(Православная Русь 1947, № 1: 8), в том числе катакомбные жития, воспоминания о катакомбных священниках, легенды о чудесах во время 
гонений. В проповедях, как правило, речь шла об обобщенной катакомбной церкви, в рассказах конкретизировалось пространство, появлялись конкретные персонажи, часто безымянные. Так, Филарет Вознесенский (1903—1985) в 1980 г. в одном из писем описывает «случай» 
из жизни Русской церкви ХХ в., а именно рассказ легендарного характера о монахинях, оказавшихся в соловецком концлагере, отведенных 
чекистами на «холм смерти», но выживших благодаря своей «верности до конца» (Филарет 2007: 198—199). Тюремное пространство в 
РПЦЗ всегда было маркировано как пространство, наделенное признаками святости. Фабульная схема данного рассказа вполне типична 
для житий, возникших в РПЦ в период канонизации новомучеников, 
но в нарративе РПЦЗ она обретает иное значение: нейтральные монахини характеризуются как «катакомбные»: сама «гонимость» церкви 
являлась свидетельством ее подлинности. В словесности РПЦЗ катакомбники, с одной стороны, и чекисты как «слуги антихриста», с дру- 
гой, — воплощение высших метафизических сил, между которыми шла 
война на территории СССР. Драматургия проповедей, устных и письменных рассказов, в которых катакомбная церковь описывалась как 
единственная сила, противостоящая безбожному режиму, определялась драматургией раннехристианских житий и церковных преданий 
в новом апокалипсическом контексте.
Советская Россия описывалась как «антихристово царство».  
В РПЦЗ, как и в катакомбной церкви в России, происходила мифологизация советской власти: интерпретация и описание ее как власти 
антихриста имели не риторический смысл, а являлись предметом религиозной веры. В РПЦ существует предание о приходе ленинградских 
священников к Сергию Старогородскому, бывшему Патриархом Московским и всея Руси в 1943—1944 гг., с вопросом, может ли он поручиться, 
что нынешняя власть «не антихристова». Хотя предание характеризует картину мира РПЦ, тем не менее оно свидетельствует о значимости темы «антихристова царства» для Русской церкви. Но если в 
РПЦ тема «антихристова царства» была запретной (она возникла уже  

7

«катакомбы» стало орудием идеологической полемики РПЦЗ, так как 
«мощное подполье в СССР, оппозиционное Московской патриархии, по
мысли деятелей Зарубежной церкви, доказывало нелигитимность легальной иерархии и тем самым оправдывало претензии РПЦЗ на имя единственной преемницы “тихоновской” церкви» (Беглов 2007: 53). Мотив 
святости советских катакомб находим в проповедях, письмах, устных и 
письменных рассказах РПЦЗ.

«Бесчисленный сонм новых мучеников засвидетельствовал свою
верность Христу. <...> Несмотря на жесточайшие преследования, 
Церковь остается непобежденной. Хоть и разрушено множество 
храмов, так что в целом ряде городов, прежде красовавшихся величественными храмами, ныне не осталось ни одного из них, но тайно 
собираются верующие и молятся Господу Богу. Воскресли для России времена катакомб, которых она раньше не знала, ибо прежде 
никогда не испытывала гонения веры» (Иоанн Шанхайский 1998: 
212), —

свидетельствовал святитель Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский 
(1896—1966) в 1938 г.

«Рухнуло в бездну Православное Русское Царство, бывшее оплотом истинно-христианской веры для всего мира, миллионы лучших 
русских людей были подвергнуты жесточайшему, беспощадному 
истреблению, Святая Русь вся была залита кровью и слезами и 
остатки ее, уцелевшие от страшного варварского погрома и избиения, ушли в подполье. <...> Но мы верим, что не до конца оставил Господь русский народ, безумно поддавшийся вражьему искушению и впадший чрез это в такое страшное кровавое испытание. Есть еще малый “остаток” сохранивших верность Господу и 
Спасителю нашему русских людей, скрывающихся в катакомбах» 
(Аверкий 1976: 384—385), —

проповедовал архиепископ Аверкий Таушев (1906—1976) в 1970-х годах.

В периодических изданиях РПЦЗ систематически публиковались 
материалы о катакомбниках. Так, например, журнал «Православная 

Русь» с первого номера (1947, № 1) вел рубрику «И свет во тьме светит» 
с подзаголовком «Советские катакомбы духа», в которой публиковал 
«все, что касается бытовой стороны подсоветской церковной жизни» 
(Православная Русь 1947, № 1: 8), в том числе катакомбные жития, воспоминания о катакомбных священниках, легенды о чудесах во время 
гонений. В проповедях, как правило, речь шла об обобщенной катакомбной церкви, в рассказах конкретизировалось пространство, появлялись конкретные персонажи, часто безымянные. Так, Филарет Вознесенский (1903—1985) в 1980 г. в одном из писем описывает «случай» 
из жизни Русской церкви ХХ в., а именно рассказ легендарного характера о монахинях, оказавшихся в соловецком концлагере, отведенных 
чекистами на «холм смерти», но выживших благодаря своей «верности до конца» (Филарет 2007: 198—199). Тюремное пространство в 
РПЦЗ всегда было маркировано как пространство, наделенное признаками святости. Фабульная схема данного рассказа вполне типична 
для житий, возникших в РПЦ в период канонизации новомучеников, 
но в нарративе РПЦЗ она обретает иное значение: нейтральные монахини характеризуются как «катакомбные»: сама «гонимость» церкви 
являлась свидетельством ее подлинности. В словесности РПЦЗ катакомбники, с одной стороны, и чекисты как «слуги антихриста», с дру- 
гой, — воплощение высших метафизических сил, между которыми шла 
война на территории СССР. Драматургия проповедей, устных и письменных рассказов, в которых катакомбная церковь описывалась как 
единственная сила, противостоящая безбожному режиму, определялась драматургией раннехристианских житий и церковных преданий 
в новом апокалипсическом контексте.
Советская Россия описывалась как «антихристово царство».  
В РПЦЗ, как и в катакомбной церкви в России, происходила мифологизация советской власти: интерпретация и описание ее как власти 
антихриста имели не риторический смысл, а являлись предметом религиозной веры. В РПЦ существует предание о приходе ленинградских 
священников к Сергию Страгородскому, бывшему Патриархом Московским и всея Руси в 1943—1944 гг., с вопросом, может ли он поручиться, 
что нынешняя власть «не антихристова». Хотя предание характеризует картину мира РПЦ, тем не менее оно свидетельствует о значимости темы «антихристова царства» для Русской церкви. Но если в 
РПЦ тема «антихристова царства» была запретной (она возникла уже  

9

в 90-е годы), то РПЦЗ на всем протяжении своей столетней истории 
интерпретировала РПЦ как церковь, обслуживающую «антихристову 
власть». Однако более важно другое: РПЦ для РПЦЗ — это «чужая» 
церковь, «чужая» культура, и «антихристово» здесь символизирует 
концентрацию «чуждости», как «татарское» («неверные») в Словах 
Серапиона Владимирского или «немецкое» («латиняне») в Житии 
Александра Невского. Надо отметить, что тема антихриста актуализируется в культуре в определенные переломные периоды истории и 
закрепляется в фольклоре той или иной субкультуры иногда на несколько 
столетий: известен случай, что в паломницкой русского монастыря  
в 80-е годы ХХ в.* распространялось «святое письмо», где в качестве 
антихриста фигурировал Наполеон.

Эмиграция

Если советская Россия в РПЦЗ описывалась как апокалипсический 
мир, ушедшая Святая Русь характеризовалась не только как святое 
пространство, «Дом Пресвятой Богородицы», но и как дом в бытовом 
значении этого слова — средоточие «интимной духовности», то в эмигрантской жизни была отмечена оппозиционная антиценность — бездомность.

«Наша нужда — наша бездомность. Каждый из нас — это сухой 
листок: оторвался от ветки родимой и вдаль укатился, жестокою 
бурей гонимый. Но листок сух и безжизнен, а мы — живые души — 
и так устали за эти бесконечные годы скитаний» (Ильенко 1974), — 

читаем в проповеди Виктора Ильенко (1894—1989).

Мотивы бездомности, нищеты и бедствий русского эмигранта встречаются в проповедях, но они более типичны для рассказов, воспоминаний, некрологов, персонаж которых в эмиграции занимает самую низ
* Перед нами одно из курьезных доказательств того факта, что субкультура 
является держательницей архаичных фольклорных форм и практик, классических сюжетов и образов, давно утраченных основной культурой. Подробнее об 
этом см., например: Ефимова Е.С. Современная тюрьма: быт, традиции, фольклор. М.: ОГИ, 2004.

кую ступень в социальной иерархии, что, как правило, контрастирует с 
его положением на родине (особенно это касается повествований, персонаж которых — эмигрант первой и второй волны). Так в некрологе, 
посвященном памяти самого митрофорного протоиерея отца Виктора 
Ильенко, начало его эмигрантской судьбы описывается как служение в 
православной церкви в Риме, где он числился «на должности церковного сторожа» (И.А. 1989: 10); в некрологе митрофорному протоиерею 
Борису Крицкому отмечаются сопровождавшие его на протяжении всей 
жизни «стесненные обстоятельства», служение «на маленьком, очень 
плохо оплачиваемом и трудном приходе», «ничтожное содержание», 
оттенявшее его «самоотверженность» и «безропотность» (Е.Г. 1989: 11).
Эмиграция в словесности РПЦЗ часто описывалась как бегство («наша 
беженская жизнь»), смысл которого — сохранение веры. Сюжетная судьба 
персонажа в повествовании могла состоять из двух мотивов: бегство и 
смерть, но смерть вне безбожного пространства оценивалась как смерть 
праведника. Особость такой кончины в текстах Зарубежной церкви отмечена тем, что персонаж сам совершает действия, которые согласно традиции должны были над ним совершать уже после смерти участники 
погребального обряда, отмечены центральные символы погребального 
обряда: гроб, в который персонаж ложится сам, священнические одежды, 
в которые он сам себя облачает, персонаж может даже совершить над 
собой обряд отпевания. Все эти мотивы содержатся в древних житиях, 
специфика данных действий в Зарубежной церкви в том, что их совершает не прославленный святой, не «базовая личность субкультуры», а 
безымянный один человек, что должно свидетельствовать о том, что такая 
смерть для эмигранта не исключительна, а типична, при этом сами рассказы тяготеют к притче. Так в ежегоднике «Православный путь» за  
1972 г. протоиерей Николай Депутатов, размышляя «о временном и вечном», приводит ряд таких «случаев», персонажами которых являются безымянные «смиренный протоиерей», «кротчайший священник», «батюшка». 
Вот один из цепочки таких коротких рассказов:

«Подобный случай был и в Трехречье. После бегства от большевиков в Китай, недолго там пожив, — батюшка заболел и, чувствуя приближение смерти, возлег на одр, сам себя отпел и скончался. Трехречье только что заселялось — духовенства другого не 
было...» (Депутатов 1972: 24).

9

в 90-е годы), то РПЦЗ на всем протяжении своей столетней истории 
интерпретировала РПЦ как церковь, обслуживающую «антихристову 
власть». Однако более важно другое: РПЦ для РПЦЗ — это «чужая» 
церковь, «чужая» культура, и «антихристово» здесь символизирует 
концентрацию «чуждости», как «татарское» («неверные») в Словах 
Серапиона Владимирского или «немецкое» («латиняне») в Житии 
Александра Невского. Надо отметить, что тема антихриста актуализируется в культуре в определенные переломные периоды истории и 
закрепляется в фольклоре той или иной субкультуры иногда на несколько 
столетий: известен случай, что в паломницкой русского монастыря  
в 80-е годы ХХ в.* распространялось «святое письмо», где в качестве 
антихриста фигурировал Наполеон.

Эмиграция

Если советская Россия в РПЦЗ описывалась как апокалипсический 
мир, ушедшая Святая Русь характеризовалась не только как святое 
пространство, «Дом Пресвятой Богородицы», но и как дом в бытовом 
значении этого слова — средоточие «интимной духовности», то в эмигрантской жизни была отмечена оппозиционная антиценность — бездомность.

«Наша нужда — наша бездомность. Каждый из нас — это сухой 
листок: оторвался от ветки родимой и вдаль укатился, жестокою 
бурей гонимый. Но листок сух и безжизнен, а мы — живые души — 
и так устали за эти бесконечные годы скитаний» (Ильенко 1974), — 

читаем в проповеди Виктора Ильенко (1894—1989).

Мотивы бездомности, нищеты и бедствий русского эмигранта встречаются в проповедях, но они более типичны для рассказов, воспоминаний, некрологов, персонаж которых в эмиграции занимает самую низ
* Перед нами одно из курьезных доказательств того факта, что субкультура 
является держательницей архаичных фольклорных форм и практик, классических сюжетов и образов, давно утраченных основной культурой. Подробнее об 
этом см., например: Ефимова Е.С. Современная тюрьма: быт, традиции, фольклор. М.: ОГИ, 2004.

кую ступень в социальной иерархии, что, как правило, контрастирует с 
его положением на родине (особенно это касается повествований, персонаж которых — эмигрант первой и второй волны). Так в некрологе, 
посвященном памяти самого митрофорного протоиерея отца Виктора 
Ильенко, начало его эмигрантской судьбы описывается как служение в 
православной церкви в Риме, где он числился «на должности церковного сторожа» (И.А. 1989: 10); в некрологе митрофорному протоиерею 
Борису Крицкому отмечаются сопровождавшие его на протяжении всей 
жизни «стесненные обстоятельства», служение «на маленьком, очень 
плохо оплачиваемом и трудном приходе», «ничтожное содержание», 
оттенявшее его «самоотверженность» и «безропотность» (Е.Г. 1989: 11).
Эмиграция в словесности РПЦЗ часто описывалась как бегство («наша 
беженская жизнь»), смысл которого — сохранение веры. Сюжетная судьба 
персонажа в повествовании могла состоять из двух мотивов: бегство и 
смерть, но смерть вне безбожного пространства оценивалась как смерть 
праведника. Особость такой кончины в текстах Зарубежной церкви отмечена тем, что персонаж сам совершает действия, которые согласно традиции должны были над ним совершать уже после смерти участники 
погребального обряда, отмечены центральные символы погребального 
обряда: гроб, в который персонаж ложится сам, священнические одежды, 
в которые он сам себя облачает, персонаж может даже совершить над 
собой обряд отпевания. Все эти мотивы содержатся в древних житиях, 
специфика данных действий в Зарубежной церкви в том, что их совершает не прославленный святой, не «базовая личность субкультуры», а 
безымянный один человек, что должно свидетельствовать о том, что такая 
смерть для эмигранта не исключительна, а типична, при этом сами рассказы тяготеют к притче. Так в ежегоднике «Православный путь» за  
1972 г. протоиерей Николай Депутатов, размышляя «о временном и вечном», приводит ряд таких «случаев», персонажами которых являются безымянные «смиренный протоиерей», «кротчайший священник», «батюшка». 
Вот один из цепочки таких коротких рассказов:

«Подобный случай был и в Трехречье. После бегства от большевиков в Китай, недолго там пожив, — батюшка заболел и, чувствуя приближение смерти, возлег на одр, сам себя отпел и скончался. Трехречье только что заселялось — духовенства другого не 
было...» (Депутатов 1972: 24).

11

В традиционной русской культуре бегство имеет семантику предательства или проклятия, в эмиграции бегство — форма сопротивления 
богоборческой власти, в ней персонаж проявляет свойства, являющиеся высшей культурной ценностью. Если в церковной литературе Святой Руси (в «Повести временных лет», монастырских патериках) как 
святая описывается смерть в русском монастыре, то в условиях ХХ в., 
когда пространство некогда Святой Руси оказалось во власти «богоборцев и безбожников», смерть вне этого пространства оценивалась как 
итог и венец «смиренной» и «кротчайшей» жизни. 
Странничество эмигранта осмысливается как изгнание, но, с другой стороны, как общий «скорбный путь» христианина, потому ему 
покровительствует Богоматерь Одигитрия. В проповеди, посвященной 
этой иконе, третий Первоиерарх РПЦЗ Филарет Вознесенский (1903—
1985) говорит: 

«Ведь всякому же ясно, что не случайно, а промыслительно, как 
уже много десятков лет русские православные люди пребывают 
вне своего отечества, заграницей и в каком-то смысле в изгнании, с 
ними все это время пребывает и этот чудотворный образ Божией 
Матери Одигитрии (что значит Путеводительница). Она идет впереди нас на нашем скорбном пути» (Филарет б.г.: 214).

И в другой проповеди, посвященной этой иконе:

«Зарубежная церковь странствует, странствует она по всему 
белому свету, и в этом ее странствовании ее Путеводитель- 
ница — Пресвятая Дева Мария в ее чудотворном образе. Она ведет 
нас, грешных и слабых» (Филарет б.г.: 213).

Надо отметить, что христианская символика и сама иконография 
образа Одигитрии иная — Богоматерь, указующая на Христа, ведет 
зрителя к Христу, указывает путь спасения. Помощницей в путешествиях Одигитрия была в фольклорном восприятии, но РПЦЗ охотно 
принимает это народное толкование, оно приближает образ к реальной земной жизни русского эмигранта.

Особенности времени

Цикличность времени

Очевидна цикличность церковного времени и церковной словесности, 
находящейся в зависимости от церковного календаря. В первую очередь 
это касается церковной проповеди. В Русской зарубежной церкви Россия 
вспоминалась в дни, посвященные прославленным русским иконам, русским святым, но были дни в церковном году, когда особенно актуализировалась тема эмигрантской жизни. Так, в преддверии Великого поста, 
когда в течение трех воскресных дней в церквах, в соответствии с православным каноном, поется 136-й псалом «На реках Вавилонских», формирующий соответствующие сюжетные ходы проповеди, особую актуальность обретал мотив «вавилонского плена» как символа русской эмиграции. «Сидение» иудеев на реках вавилонских оказывалось синонимично 
русскому странствованию — драматургия библейских текстов определяла 
драматургию русской эмигрантской жизни и церковной проповеди. При
этом сам псалом отражает традиционный фольклорный сюжет: в трагический час гибели «святого града» пребывание изгнанников или пленников на «земле чуждой» осмысливается как укрепляющее «свои» ценности.
От церковного календаря зависимы не только проповеди — определенные дни церковного года связывались с повторявшимися рассказами, воспоминаниями, приметами, шутками. Линейное историческое
время также оказывалось вписано в церковный годовой круг. У первого поколения эмигрантов ожидание освобождения России от «ига 
безбожия» и связанные с этим ожиданием повествовательные тексты 
ежегодно повторялись в преддверии праздника Успения (15 (28) августа), при этом грядущее событие макроистории становилось гипотетической реализацией мотива «своей» словесности. Архиепископ Аверкий Таушев вспоминал: 

«В первые годы нашей беженской жизни за границей широко 
распространился слух, ведший свое начало будто бы от одного из 
прозорливых старцев, что спасение России от ига лютого безбожия произойдет именно в день праздника Успения Пресвятой Богородицы. И сколь многие тогда ежегодно ожидали с нетерпением 
этого дня...» (Аверкий 1976: 423).

11

В традиционной русской культуре бегство имеет семантику предательства или проклятия, в эмиграции бегство — форма сопротивления 
богоборческой власти, в ней персонаж проявляет свойства, являющиеся высшей культурной ценностью. Если в церковной литературе Святой Руси (в «Повести временных лет», монастырских патериках) как 
святая описывается смерть в русском монастыре, то в условиях ХХ в., 
когда пространство некогда Святой Руси оказалось во власти «богоборцев и безбожников», смерть вне этого пространства оценивалась как 
итог и венец «смиренной» и «кротчайшей» жизни. 
Странничество эмигранта осмысливается как изгнание, но, с другой стороны, как общий «скорбный путь» христианина, потому ему 
покровительствует Богоматерь Одигитрия. В проповеди, посвященной 
этой иконе, третий Первоиерарх РПЦЗ Филарет Вознесенский (1903—
1985) говорит: 

«Ведь всякому же ясно, что не случайно, а промыслительно, как 
уже много десятков лет русские православные люди пребывают 
вне своего отечества, заграницей и в каком-то смысле в изгнании, с 
ними все это время пребывает и этот чудотворный образ Божией 
Матери Одигитрии (что значит Путеводительница). Она идет впереди нас на нашем скорбном пути» (Филарет б.г.: 214).

И в другой проповеди, посвященной этой иконе:

«Зарубежная церковь странствует, странствует она по всему 
белому свету, и в этом ее странствовании ее Путеводитель- 
ница — Пресвятая Дева Мария в ее чудотворном образе. Она ведет 
нас, грешных и слабых» (Филарет б.г.: 213).

Надо отметить, что христианская символика и сама иконография 
образа Одигитрии иная — Богоматерь, указующая на Христа, ведет 
зрителя к Христу, указывает путь спасения. Помощницей в путешествиях Одигитрия была в фольклорном восприятии, но РПЦЗ охотно 
принимает это народное толкование, оно приближает образ к реаль-
ной земной жизни русского эмигранта.

Особенности времени

Цикличность времени

Очевидна цикличность церковного времени и церковной словесности, 
находящейся в зависимости от церковного календаря. В первую очередь 
это касается церковной проповеди. В Русской зарубежной церкви Россия 
вспоминалась в дни, посвященные прославленным русским иконам, русским святым, но были дни в церковном году, когда особенно актуализировалась тема эмигрантской жизни. Так, в преддверии Великого поста, 
когда в течение трех воскресных дней в церквах, в соответствии с православным каноном, поется 136-й псалом «На реках Вавилонских», формирующий соответствующие сюжетные ходы проповеди, особую актуальность обретал мотив «вавилонского плена» как символа русской эмиграции. «Сидение» иудеев на реках вавилонских оказывалось синонимично 
русскому странствованию — драматургия библейских текстов определяла 
драматургию русской эмигрантской жизни и церковной проповеди. При 
этом сам псалом отражает традиционный фольклорный сюжет: в трагический час гибели «святого града» пребывание изгнанников или пленников на «земле чуждой» осмысливается как укрепляющее «свои» ценности. 
От церковного календаря зависимы не только проповеди — определенные дни церковного года связывались с повторявшимися рассказами, воспоминаниями, приметами, шутками. Линейное историческое 
время также оказывалось вписано в церковный годовой круг. У первого поколения эмигрантов ожидание освобождения России от «ига 
безбожия» и связанные с этим ожиданием повествовательные тексты 
ежегодно повторялись в преддверии праздника Успения (15 (28) августа), при этом грядущее событие макроистории становилось гипотетической реализацией мотива «своей» словесности. Архиепископ Аверкий Таушев вспоминал: 

«В первые годы нашей беженской жизни за границей широко 
распространился слух, ведший свое начало будто бы от одного из 
прозорливых старцев, что спасение России от ига лютого безбожия произойдет именно в день праздника Успения Пресвятой Богородицы. И сколь многие тогда ежегодно ожидали с нетерпением 
этого дня...» (Аверкий 1976: 423).