От нечего делать

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ОТ НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

ОТ НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ 

Николай Андреевич Капитонов, нотариус, пообедал, выкурил 
сигару и отправился к себе в спальную отдыхать. Он лег, укрылся 
от комаров кисеей и закрыл глаза, но уснуть не сумел. Лук, съеденный им вместе с окрошкой, поднял в нем такую изжогу, что о 
сне и думать нельзя было. 
«Нет, не уснуть мне сегодня, – решил он, раз пять перевернувшись с боку на бок. – Стану газеты читать». 
Николай Андреич встал с постели, набросил на себя халат и в 
одних чулках, без туфель, пошел к себе в кабинет за газетами. Он 
и не предчувствовал, что в кабинете ожидало его зрелище, которое было гораздо интереснее изжоги и газет! 
Когда он переступил порог кабинета, перед его глазами открылась картина: на бархатной кушетке, спустив ноги на скамеечку, полулежала его жена, Анна Семеновна, дама тридцати трех 
лет; поза ее, небрежная и томная, походила на ту позу, в какой 
обыкновенно рисуется Клеопатра египетская, отравляющая себя 
змеями. У ее изголовья, на одном колене, стоял репетитор Капитоновых, студент–техник 1-го курса, Ваня Щупальцев, розовый, 
безусый мальчик лет 19-20. Смысл этой «живой» картины нетрудно было понять: перед самым входом нотариуса уста барыни 
и юноши слились в продолжительный, томительно–жгучий поцелуй. 
Николай Андреевич остановился как вкопанный, притаил дыхание и стал ждать, что дальше будет, но не вытерпел и кашлянул. Техник оглянулся на кашель и, увидев нотариуса, отупел на 
мгновение, потом же вспыхнул, вскочил и выбежал из кабинета. 
Анна Семеновна смутилась. 
– Пре–екрасно! Мило! – начал муж, кланяясь и расставляя руки. – Поздравляю! Мило и великолепно! 
– С вашей стороны тоже мило... подслушивать! – пробормотала Анна Семеновна, стараясь оправиться. 
– Merci! Чудно! – продолжал нотариус, широко ухмыляясь. – 
Так всё это, мамочка, хорошо, что я готов сто рублей дать, чтобы 
еще раз поглядеть. 
– Вовсе ничего не было... Это вам так показалось... Глупо даже... 
– Ну да, а целовался кто? 

2 

– Целовались – да, а больше... не понимаю даже, откуда ты 
выдумал. 
Николай Андреевич насмешливо поглядел на смущенное лицо 
жены и покачал головой. 
– Свеженьких огурчиков на старости лет захотелось! – заговорил он певучим голосом. – Надоела белужина, так вот к сардинкам потянуло. Ах ты, бесстыдница! Впрочем, что ж? Бальзаковский возраст! Ничего не поделаешь с этим возрастом! Понимаю! 
Понимаю и сочувствую! 
Николай Андреевич сел у окна и забарабанил пальцами по подоконнику. 
– И впредь продолжайте... – зевнул он. 
– Глупо! – сказала Анна Семеновна. 
– Чёрт знает какая жара! Велела бы ты лимонаду купить, что 
ли. Так–то, сударыня. Понимаю и сочувствую. Все эти поцелуи, 
ахи да вздохи – фуй, изжога! – всё это хорошо и великолепно, 
только не следовало бы, матушка, мальчика смущать. Да–с. 
Мальчик добрый, хороший... светлая голова и достоин лучшей 
участи. Пощадить бы его следовало. 
– Вы ничего не понимаете. Мальчик в меня по уши влюбился, 
и я сделала ему приятное... позволила поцеловать себя. 
– Влюбился... – передразнил Николай Андреич. – Прежде чем 
он в тебя влюбился, ты ему небось сто западней и мышеловок поставила. 
Нотариус зевнул и потянулся. 
– Удивительное дело! – проворчал он, глядя в окно. – Поцелуй 
я так же безгрешно, как ты сейчас, девушку, на меня чёрт знает 
что посыплется: злодей! соблазнитель! развратитель! А вам, 
бальзаковским барыням, всё с рук сходит. Не надо в другой раз 
лук в окрошку класть, а то околеешь от этой изжоги... Фуй! Погляди–ка скорей на твоего обже! Бежит по аллее бедный финик, 
словно ошпаренный, без оглядки. Чай, воображает, что я с ним 
из–за такого сокровища, как ты, стреляться буду. Шкодлив как 
кошка, труслив как заяц. Постой же, финик, задам я тебе фернапиксу! Ты у меня еще не этак забегаешь! 
– Нет, пожалуйста, ты ему ничего не говори! – сказала Анна 
Семеновна. – Не бранись с ним, он нисколько не виноват. 
– Я браниться не буду, а так только... шутки ради. Нотариус 
зевнул, забрал газеты и, подобрав полы халата, побрел к себе в 
спальную. Повалявшись часа полтора и прочитавши газеты, Ни
3 

колай Андреич оделся и отправился гулять. Он ходил по саду и 
весело помахивал своей тросточкой, но, увидав издалека техника 
Щупальцева, он скрестил на груди руки, нахмурился и зашагал, 
как провинциальный трагик, готовящийся к встрече с соперником. Щупальцев сидел на скамье под ясенью и, бледный, трепещущий, готовился к тяжелому объяснению. Он храбрился, делал 
серьезное лицо, но его, как говорится, крючило. Увидав нотариуса, он еще больше побледнел, тяжело перевел дух и смиренно 
поджал под себя ноги. Николай Андреич подошел к нему боком, 
постоял молча и, не глядя на него, начал: 
– Конечно, милостивый государь, вы понимаете, о чем я хочу 
говорить с вами. После того, что я видел, наши хорошие отношения продолжаться не могут. Да–с! Волнение мешает мне говорить, но... вы и без моих слов поймете, что я и вы жить под одной 
крышей не можем. Я или вы! 
– Я вас понимаю, – пробормотал техник, тяжело дыша. 
– Эта дача принадлежит жене, а потому здесь останетесь вы, а 
я... я уеду. Я пришел сюда не упрекать вас, нет! Упреками и слезами не вернешь того, что безвозвратно потеряно. Я пришел затем, чтобы спросить вас о ваших намерениях... (Пауза.) Конечно, 
не мое дело мешаться в ваши дела, но, согласитесь, в желании 
знать о дальнейшей судьбе горячо любимой женщины нет ничего 
такого... этакого, что могло бы показаться вам вмешательством. 
Вы намерены жить с моей женой? 
– То есть как–с? – сконфузился техник, подгибая еще больше 
под скамью ноги. – Я... я не знаю. Всё это как–то странно. 
– Я вижу, вы уклоняетесь от прямого ответа, – проворчал угрюмо нотариус. – Так я вам прямо говорю: или вы берете соблазненную вами женщину и доставляете ей средства к существованию, или же мы стреляемся. Любовь налагает известные обязательства, милостивый государь, и вы, как честный человек, 
должны понимать это! Через неделю я уезжаю, и Анна с семьей 
поступает под вашу ферулу. На детей я буду выдавать определенную сумму. 
– Если Анне Семеновне угодно, – забормотал юноша, – то я... 
я, как честный человек, возьму на себя... но я ведь беден! Хотя... 
– Вы благородный человек! – прохрипел нотариус, потрясая 
руку техника. – Благодарю! Во всяком случае даю вам неделю на 
размышление. Вы подумайте! 
Нотариус сел рядом с техником и закрыл руками лицо. 

4 

– Но что вы сделали со мной! – простонал он. – Вы разбили 
мне жизнь... отняли у меня женщину, которую я любил больше 
жизни. Нет, я не перенесу этого удара! 
Юноша с тоской поглядел на него и почесал себе лоб. Ему было жутко. 
– Сами вы виноваты, Николай Андреич! – вздохнул он. – 
Снявши голову, по волосам не плачут. Вспомните, что вы женились на Анне только из–за денег... потом всю жизнь вы не понимали ее, тиранили... относились небрежно к самым чистым, благородным порывам ее сердца. 
– Это она вам сказала? – спросил Николай Андреич, вдруг отнимая от лица руки. 
– Да, она. Мне известна вся ее жизнь, и... и верьте, я полюбил 
в ней не столько женщину, сколько страдалицу. 
– Вы благородный человек... – вздохнул нотариус поднимаясь. 
– Прощайте и будьте счастливы. Надеюсь, что всё, что тут было 
сказано, останется между нами. 
Николай Андреич еще раз вздохнул и зашагал к дому. 
На полдороге встретилась ему Анна Семеновна. 
– Что, финика своего ищешь? – спросил он. – Ступай–ка погляди, в какой пот я его вогнал!.. А ты уж успела ему поисповедаться! И что это у вас, бальзаковских, за манера, ей–богу! Красотой и свежестью брать не можете, так с исповедью подъезжаете, с жалкими словами! Наврала с три короба! И на деньгах–то я 
женился, и не понимал я тебя, и тиранил, и чёрт, и дьявол... 
– Ничего я ему не говорила! – вспыхнула Анна Семеновна. 
– Ну, ну... я ведь понимаю, вхожу в положение. Не бойся, не 
выговор делаю. Мальчика только жалко! Хороший такой, честный, искренний. 
Когда наступил вечер и всю землю заволокло потемками, нотариус еще раз вышел на прогулку. Вечер был великолепный. 
Деревья спали и, казалось, никакая буря не могла разбудить их от 
молодого, весеннего сна. С неба, борясь с дремотой, глядели 
звезды. Где–то за садом лениво квакали лягушки и пискала сова. 
Слышались короткие, отрывистые свистки далекого соловья. 
Николай Андреич, проходивший в потемках под широкой липой, неожиданно наткнулся на Щупальцева. 
– Что вы тут стоите? – спросил он. 
– Николай Андреич! – начал Щупальцев дрожащим от волнения голосом. – Я согласен на все ваши условия, но... всё это как–

5 

то странно. – Вдруг вы ни с того ни с сего несчастны... страдаете 
и говорите, что ваша жизнь разбита... 
– Да, так что же? 
– Если вы оскорблены, то... то, хоть я и не признаю дуэли, я 
могу удовлетворить вас. Если дуэль хоть немного облегчит вас, 
то, извольте, я готов... хоть сто дуэлей... 
Нотариус засмеялся и взял техника за талию. 
– Ну, ну... будет! Я ведь пошутил, голубчик! – сказал он. – Всё 
это пустяки и вздор. Та дрянная и ничтожная женщина не стоит 
того, чтобы вы тратили из–за нее хорошие слова и волновались. 
Довольно, юноша! Пойдемте гулять. 
– Я... я вас не понимаю... 
– И понимать нечего. Дрянная, скверная бабенка и больше ничего!.. У вас вкуса нет, голубчик. Что вы остановились? Удивляетесь, что я такие слова про жену говорю? Конечно, мне не следовало бы говорить вам этого, но так как вы тут некоторым образом 
лицо заинтересованное, то с вами нечего скрытничать. Говорю 
вам откровенно: наплюйте! Игра не стоит свеч. Всё она вам налгала и как «страдалица» гроша медного не стоит. Бальзаковская 
барыня и психопатка. Глупа и много врет. Честное слово, голубчик! Я не шучу... 
– Но ведь она вам жена! – удивился техник. 
– Мало ли чего! Был таким же, как вот вы, и женился, а теперь 
рад бы разжениться, да – тпррр... Наплюйте, милый! Любви–то 
ведь никакой, а одна только шалость, скука. Хотите шалить, так 
вон Настя идет... Эй, Настя, куда идешь? 
– За квасом, барин! – послышался женский голос. 
– Это я понимаю, – продолжал нотариус, – а все эти психопатки, страдалицы... ну их! Настя дура, но в ней хоть претензий нет... 
Дальше пойдем? 
Нотариус и техник вышли из сада, оглянулись и, оба разом 
вздохнувши, пошли по полю.