О том, как я в законный брак вступил

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

О ТОМ, КАК Я  
В ЗАКОННЫЙ БРАК 
ВСТУПИЛ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2015 

1 

О ТОМ, КАК Я В ЗАКОННЫЙ БРАК ВСТУПИЛ 

Когда пунш был выпит, родители пошептались и оставили 
нас. 
– Валяй! – шепнул мне папаша, уходя. – Наяривай! 
– Но могу ли я объясняться ей в любви, – прошептал я, – ежели я ее не люблю? 
– Не твое дело... Ты, дурак, ничего не понимаешь... 
Сказав это, папаша измерил меня гневным взглядом и вышел 
из беседки. Чья–то старушечья рука показалась в притворенной 
двери и утащила со стола свечку. Мы остались в темноте. 
«Ну, чему быть, того не миновать!» – подумал я и, кашлянув, 
сказал бойко: 
– Обстоятельства мне благоприятствуют, Зоя Андреевна. Мы 
наконец одни и темнота способствует мне, ибо она скрывает стыд 
лица моего... Стыд сей от чувств происходит, коими моя душа 
пылает... 
Но тут я остановился. Я услышал, как билось сердце Зои Желваковой и как стучали ее зубки. Во всем ее организме происходило дрожание, которое было слышимо и чувствуемо через дрожание скамьи. Бедная девочка не любила меня. Она ненавидела меня, как собака палку, и презирала, ежели только можно допустить, что глупые презирать способны. Я теперь на орангуташку 
похож, безобразен, хоть и украшен чинами и орденами, тогда же 
я всем зверям подобен был: толстомордый, угреватый, щетинистый... От постоянного насморка и спиртуозов нос имел красный, 
раздутый. Ловкости моей не могли завидовать даже медведи. А 
касательно душевных качеств и говорить нечего. С нее же, с Зои–
то, когда еще моей невестой не была, неправедную взятку взял. Я 
остановился, потому что мне жалко ее стало. 
– Выйдемте в сад, – сказал я. – Здесь душно... 
Вышли и пошли по аллейке. Родители, подслушивавшие за 
дверью, при нашем появлении юркнули в кусты. По Зоиному лицу забегал лунный свет. Глуп я был тогда, а сумел прочесть на 
этом лице всю сладость неволи! Я вздохнул и продолжал: 
– Соловей поет, женушку свою забавляет... А кого–то я, одинокий, могу позабавить? 
Зоя покраснела и опустила глазки. Это ей было приказано так 
сактрисничать. Сели на скамью, лицом к речке. За речкой белела 
церковь, а позади церкви возвышался господина графа Кулдарова 

2 

дом, в котором жил конторщик Больницын, любимый Зоею человек. Зоя, как села на скамью, так и вперила взгляд свой в этот 
дом... Сердце у меня съежилось и поморщилось от жалости. Боже 
мой, боже мой! Царство небесное нашим родителям, но... хоть бы 
недельку в аду они посидели! 
– От одной особы всё мое счастье зависит, – продолжал я. – Я 
питаю к этой особе чувства... обоняние... Я люблю ее, и ежели 
она меня не любит, то я, значит, погиб... помер... Эта особа есть 
вы. Можете вы меня любить? а? Любите? 
– Люблю, – прошептала она. 
Я, признаться, помертвел от этого ее слова. Думал я раньше, 
что она закандрычится и откажет мне, так как сильно другого 
любит. Надеялся я на это страсть как, а вышло насупротив... Не 
хватило у ней силы против рожна идти. 
– Люблю, – повторила она и заплакала. 
– Не может этого быть–с!– заговорил я, сам не зная, что говорю, и дрожа всем телом. – Разве это возможно? Зоя Андреевна, 
голубушка моя, не верьте! Ей же богу, не верьте! Не люблю я 
вас! Будь я трижды анафема проклят, ежели я люблю! И вы меня 
не любите! Всё это чепуха одна только... 
Я вскочил и забегал около скамьи. 
– Не надо! Всё это одна только комедь! Женят нас насильно, 
Зоя Андреевна, ради имущественных интересов; какая же тут 
любовь? Мне легче камень осельный на шею, чем вас за себя 
взять, вот что! Какого ж чёрта! Какое они имеют полное право? 
Что мы для них? Крепостные? Собаки? Не женимся! На зло! 
Дряни этакие! Довольно уж мы им поблажку делали! Пойду сейчас и скажу, что не хочу жениться на вас, вот и всё! 
Лицо Зои вдруг перестало плакать и в мгновение ока высохло. 
– Пойду и скажу! – продолжал я. – И вы тоже скажете. Вы 
скажете им, что вовсе меня не любите, а что любите Больницына. 
И я буду руку Больницына держать... Мне известно, как страстно 
вы его любите! 
Зоя засмеялась от счастья и заходила рядом со мной. 
– Да ведь и вы любите другую, – сказала она, потирая руки. – 
Вы любите мадмуазель Дэбе. 
– Да, – говорю, – мадмуазель Дэбе. Она хоть не православная 
и не богатая, а я ее люблю за ум и душеспасительные качества... 
Пусть проклинают, а я женюсь на ней. Я люблю ее, может быть, 
больше, чем жизнь люблю! Я без нее жить не могу! Ежели я не 

3 

женюсь на ней, то я и жить не захочу! Сейчас пойду... Пойдемте 
и скажем этим шутам... Спасибо вам, голубушка... Как вы меня 
утешили! 
В душу мою хлынуло счастье, и стал я благодарить Зою, а Зон 
меня. И оба мы, счастливые, благодарные, стали друг другу руки 
целовать, благородными друг друга называть... Я ей руки целую, 
а она меня в голову, в мою щетину. И, кажется, даже обнял ее, 
этикеты забыв. И, можно вам сказать, это объяснение в нелюбви 
было счастливее любого любовного объяснения. Пошли мы, радостные, розовые и трепещущие, к дому, волю нашим родителям 
объявить. Идем и друг друга подбодряем. 
– Пусть нас поругают, – говорю, – побьют, выгонят даже, да 
зато мы счастливы будем! 
Входим в дом, а там у дверей стоят родители и ждут. Глядят 
на нас, видят, что мы счастливы, и давай махать лакею. Лакей 
подходит с шампанским. Я начинаю протестовать, махать руками, стучать... Зоя плачет, кричит... Шум поднялся, гвалт, и не 
удалось выпить шампанского. 
Но нас все–таки поженили. 
Сегодня мы празднуем нашу серебряную свадьбу. Четверть 
столетия вместе прожили! Сначала жутко приходилось. Бранил 
ее, лупцевал, принимался любить ее с горя... Детей имели с горя... 
Потом... ничего себе... попривыкли... А в настоящий момент стоит она, Зоечка, за моей спиной и, положив ручки на мои плечи, 
целует меня в лысину.