Ночь на кладбище

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

НОЧЬ НА КЛАДБИЩЕ

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

НОЧЬ НА КЛАДБИЩЕ 

– Расскажите, Иван Иваныч, что–нибудь страшное! 
Иван Иваныч покрутил ус, кашлянул, причмокнул губами и, 
придвинувшись к барышням, начал; 
– Рассказ мой начинается, как начинаются вообще все лучшие 
русские сказания: был я, признаться, выпивши... Встречал я новый год у одного своего старинного приятеля и нализался, как 
сорок тысяч братьев. В свое оправдание должен я сказать, что напился я вовсе не с радости. Радоваться такой чепухе, как новый 
год, по моему мнению, нелепо и недостойно человеческого разума. Новый год такая же дрянь, как и старый, с тою только разницею, что старый год был плох, а новый всегда бывает хуже... По–
моему, при встрече нового года нужно не радоваться, а страдать, 
плакать, покушаться на самоубийство. Не надо забывать, что чем 
новее год, тем ближе к смерти, тем обширнее плешь, извилистее 
морщины, старее жена, больше ребят, меньше денег... 
Итак, напился я с горя... Когда я вышел от приятеля, то соборные часы пробили ровно два. Погода на улице стояла подлейшая... Сам чёрт не разберет, была то зима или осень. Темнота 
кругом такая, что хоть глаза выколи: глядишь–глядишь и ничего 
не видишь, словно тебя в жестянку с ваксой посадили. Порол 
дождь... Холодный и резкий ветер выводил ужасные нотки; он 
выл, плакал, стонал, визжал, точно в оркестре природы дирижировала сама ведьма. Под ногами жалобно всхлипывала слякоть; 
фонари глядели тускло, как заплаканные вдовы... Бедная природа 
переживала фридрих–гераус... Короче, была погода, которой порадовался бы тать и разбойник, но не я, смиренный и пьяненький 
обыватель. Меня повергла она в грустное настроение... 
«Жизнь – канитель... – философствовал я, шлепая по грязи и 
пошатываясь. – Пустое, бесцветное прозябание... мираж... Дни 
идут за днями, годы за годами, а ты всё такая же скотина, как и 
был... Пройдут еще годы, и ты останешься всё тем же Иваном 
Ивановичем, выпивающим, закусывающим, спящим... В конце 
концов закопают тебя, болвана, в могилу, поедят на твой счет 
поминальных блинов и скажут: хороший был человек, но жалко, 
подлец, мало денег оставил!..» 
Шел я с Мещанской на Пресню – дистанция для выпившего 
почтенная... Пробираясь по темным и узким переулкам, я не 
встретил ни одной живой души, не услышал ни одного живого 

2 

звука. Боясь набрать в калоши, я сначала шел по тротуару, потом 
же, когда, несмотря на предосторожности, мои калоши начали 
жалобно всхлипывать, я свернул на дорогу: тут меньше шансов 
наткнуться на тумбу или свалиться в канаву... 
Мой путь был окутан холодной, непроницаемой тьмой; сначала я встречал по дороге тускло горящие фонари, потом же, когда 
я прошел два–три переулка, исчезло и это удобство. Приходилось 
пробираться ощупью... Вглядываясь в потемки и слыша над собой жалобный вой ветра, я торопился... Душу мою постепенно 
наполнял неизъяснимый страх... Этот страх обратился в ужас, когда я стал замечать, что я заблудился, сбился с пути. 
«Извозчик!» – закричал я. 
Ответа не последовало... Тогда я порешил идти прямо, куда 
глаза глядят, зря, в надежде, что рано или поздно я выйду на 
большую улицу, где есть фонари и извозчики. Не оглядываясь, 
боясь взглянуть в сторону, я побежал... Навстречу мне дул резкий, холодный ветер, в глаза хлестал крупный дождь... То я бежал по тротуарам, то по дороге... Как уцелел мой лоб после частых прикосновений к тумбам и фонарным столбам, мне решительно непонятно. 
Иван Иваныч выпил рюмку водки, покрутил другой ус и продолжал: 
– Не помню, как долго я бежал... Помню только, что в конце 
концов я споткнулся и больно ударился о какой–то странный 
предмет... Видеть его я не мог, а осязавши, я получил впечатление чего–то холодного, мокрого, гладко ошлифованного... Я сел 
на него, чтобы отдохнуть... Не стану злоупотреблять вашим терпением, а скажу только, что, когда, немного спустя, я зажег спичку, чтобы закурить папиросу, я увидел, что я сижу на могильной 
плите... 
Я, не видевший тогда вокруг себя ничего, кроме тьмы, и не 
слышавший ни одного человеческого звука, увидев могильную 
плиту, в ужасе закрыл глаза и вскочил... Сделав шаг от плиты, я 
наткнулся на другой предмет... И представьте мой ужас! Это был 
деревянный крест... 
«Боже мой, я попал на кладбище! – подумал я, закрывая руками лицо и опускаясь на плиту. – Вместо того, чтобы идти в Пресню, я побрел в Ваганьково!» 
Не боюсь я ни кладбищ, ни мертвецов... Свободен я от предрассудков и давно уже отделался от нянюшкиных сказок, но, 

3 

очутившись среди безмолвных могил темною ночью, когда стонал ветер и в голове бродили мысли одна мрачнее другой, я почувствовал, как волосы мои стали дыбом и по спине разлился 
внутренний холод... 
«Не может быть! – утешал я себя. – Это оптический обман, 
галлюцинация... Всё это кажется мне оттого, что в моей голове 
сидят Депре, Бауэр и Арабажи... Трус!» 
И в то время, когда я бодрил себя таким образом, я услышал 
тихие шаги... Кто–то медленно шел, но... то были не человеческие 
шаги... для человека они были слишком тихи и мелки... 
«Мертвец», – подумал я. 
Наконец этот таинственный «кто–то» подошел ко мне, коснулся моего колена и вздохнул... Засим я услышал вой... Вой был 
ужасный, могильный, тянущий за душу... Если вам страшно слушать нянек, рассказывающих про воющих мертвецов, то каково 
же слышать самый вой! Я отупел и окаменел от ужаса... Депре, 
Бауэр и Арабажи выскочили из головы, и от пьяного состояния 
не осталось и следа... Мне казалось, что если я открою глаза и рискну взглянуть на тьму, то увижу бледно–желтое, костлявое лицо, 
полусгнивший саван... 
«Боже, хоть бы скорее утро», – молился я. 
Но, пока наступило утро, мне пришлось пережить один невыразимый и не поддающийся описанию ужас. Сидя на плите и 
слушая вой обитателя могилы, я вдруг услышал новые шаги... 
Кто–то, тяжело и мерно ступая, шел прямо на меня... Поравнявшись со мной, новый выходец из могилы вздохнул, и минуту 
спустя холодная, костлявая рука тяжело опустилась на мое плечо... Я потерял сознание. 
Иван Иваныч выпил рюмку водки и крякнул. 
– Ну? – спросили его барышни. 
– Очнулся я в маленькой квадратной комнате... В единственное решетчатое окошечко слабо пробивался рассвет... «Ну, – подумал я, – это, значит, меня мертвецы к себе в склеп затащили»... 
Но какова была моя радость, когда я услышал за стеной человеческие голоса: 
«Где ты его взял?» – допрашивал чей–то бас. 
«Около монументной лавки Белобрысова, ваше благородие, – 
отвечал другой бас, – где памятники и кресты выставлены. Гляжу, а он сидит и обнимает памятник, а около него чей–то пес воет... Должно, выпивши...» 

4 

Утром, когда я проснулся, меня выпустили...