Неосторожность

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

НЕОСТОРОЖНОСТЬ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

НЕОСТОРОЖНОСТЬ 

Петр Петрович Стрижин, племянник полковницы Ивановой, 
тот самый, у которого в прошлом году украли новые калоши, 
вернулся с крестин ровно в два часа ночи. Чтобы не разбудить 
своих, он осторожно разделся в передней, на цыпочках, чуть дыша, пробрался к себе в спальню и, не зажигая огня, стал готовиться ко сну. 
Стрижин ведет жизнь трезвую и регулярную, выражение лица 
у него душеспасительное, книжки он читает только духовно–
нравственные, но на крестинах от радости, что Любовь Спиридоновна благополучно разрешилась от бремени, он позволил себе 
выпить четыре рюмки водки и стакан вина, напоминавшего своим вкусом что–то среднее между уксусом и касторовым маслом. 
Горячие же напитки подобны морской воде или славе: чем больше пьешь, тем сильнее жаждешь... И теперь, раздеваясь, Стрижин 
чувствовал непреодолимое желание выпить. 
«У Дашеньки, кажется, есть водка в шкапу, в правом углу, – 
думал он. – Если я выпью одну рюмку, то она не заметит». 
После некоторого колебания, пересилив свой страх, Стрижин 
направился к шкапу. Отворив осторожно дверцу, он нащупал в 
правом углу бутылку и рюмку, налил, поставил бутылку на место, потом перекрестился и выпил. И тотчас же произошло нечто 
вроде чуда. Со страшной силой, точно бомбу, Стрижина вдруг 
отбросило от шкапа к сундуку. В глазах его засверкало, дыхание 
сперло, по всему телу пробежало такое ощущение, как будто он 
упал в болото, полное пьявок. Ему показалось, что вместо водки 
он проглотил кусок динамита, который взорвал его тело, дом, 
весь переулок... Голова, руки, ноги – всё оторвалось и полетело 
куда–то к чёрту, в пространство... 
Минуты три он лежал на сундуке неподвижно, но дыша, потом поднялся и спросил себя: 
– Где я? 
Первое, что он ясно ощутил, придя в себя, это был резкий запах керосина. 
– Батюшки мои, это я вместо водки керосину выпил! – ужаснулся он. – Святители угодники! 
От мысли, что он отравился, его бросило и в холод и в жар. 
Что яд был действительно принят, свидетельствовали, кроме запаха в комнате, жжение во рту, искры в глазах, звон колоколов в 

2 

голове и колотье в желудке. Чувствуя приближение смерти и не 
обманывая себя напрасными надеждами, он пожелал проститься 
с близкими и отправился в спальню Дашеньки. (Будучи вдовым, 
он у себя в квартире держал вместо хозяйки свою свояченицу 
Дашеньку, старую деву.) 
– Дашенька! – сказал он плачущим голосом, входя в спальню. 
– Дорогая Дашенька! 
Что–то заворочалось в потемках и испустило глубокий вздох. 
– Дашенька! 
– А? Что? – быстро заговорил женский голос. – Это вы, Петр 
Петрович? Уже вернулись? Ну, что? Как назвали девочку? Кто 
был кумой? 
– Кумой была Наталья Андреевна Великосветская, а кумом – 
Павел Иваныч Бессонницын... Я... я, Дашенька, кажется, умираю. 
А новорожденную назвали Олимпиадой в честь ихней благодетельницы... Я... я, Дашенька, выпил керосину... 
– Вот еще! Нешто там подавали керосин? 
– Признаться, я хотел, не спросясь вас, водки выпить, и... и бог 
наказал: по нечаянности я в потемках керосину выпил... Что мне 
делать? 
Дашенька, услышав, что без ее разрешения отворяли шкап, 
оживилась... Она быстро зажгла свечку, прыгнула с постели и в 
одной сорочке, весноватая, костлявая, в папильотках, зашлепала 
босыми ногами к шкапу. 
– Кто же это вам позволил? – спросила она строго, оглядывая 
внутренность шкапа. – Нешто водка для вас поставлена? 
– Я... я, Дашенька, пил не водку, а керосин... – пробормотал 
Стрижин, отирая холодный пот. 
– А зачем вам керосин трогать? Разве это ваше дело? Для вас 
он поставлен? Или, по–вашему, керосин денег не стоит? А? Да вы 
знаете, почем теперь керосин? Знаете? 
– Дорогая Дашенька! – простонал Стрижин. – Вопрос идет о 
жизни и смерти, а вы о деньгах! 
– Напился пьяный и в шкап сует свой нос! – крикнула Дашенька, сердито хлопнув дверцей. – О, изверги, мучители! Страдалица я, несчастная, ни днем, ни ночью покою! Аспиды–
василиски, ироды окаянные, чтоб вам на том свете так жилось! 
Завтра же съезжаю! Я девица и не позволю вам стоять передо 
мною в одном нижнем белье! Вы не смеете глядеть на меня, когда я не одета! 

3 

И пошла, и пошла... Зная, что рассерженную Дашеньку не уймешь ни мольбами, ни клятвами, ни даже пальбой из пушек, 
Стрижин махнул рукой, оделся и решил сходить к доктору. Но 
доктора легко найти только тогда, когда он не нужен. Избегав три 
улицы и позвонившись раз пять к доктору Чепхарьянцу и семь 
раз к доктору Бултыхину, Стрижин побежал в аптеку: авось поможет аптекарь. Тут, после долгого ожидания, к нему вышел маленький, чернявый и кудрявый фармацевт, заспанный, в халате и 
с таким серьезным и умным лицом, что даже стало страшно. 
– Вам что угодно? – спросил он тоном, каким могут говорить 
только очень умные и солидные фармацевты иудейского вероисповедания. 
– Ради бога... прошу вас! – проговорил Стрижин, задыхаясь. – 
Дайте мне чего–нибудь... Я сейчас по нечаянности керосину выпил! Умираю! 
– Прошу вас не волноваться и отвечать на вопросы, которые я 
буду вам задавать. Уже один тот факт, что вы волнуетесь, не дозволяет мне понимать вас. Вы выпили керосину? Да–а? 
– Да, керосину! Спасите, пожалуйста! 
Фармацевт хладнокровно и серьезно подошел к конторке, раскрыл книгу и погрузился в чтение. Прочитав две страницы, он 
пожал одним плечом, потом другим, состроил презрительную 
гримасу и, подумав, вышел в смежную комнату. Часы пробили 
четыре. И когда они показывали десять минут пятого, фармацевт 
вернулся с другой книгой и опять погрузился в чтение. 
– Гм! – сказал он, как бы недоумевая. – Уже один тот факт, 
что вы чувствуете себя нехорошо, нужно, чтоб вы обратились не 
в аптеку, а к врачу. 
– Но я уже был у докторов! Не дозвонился! 
– Гм... Вы нас, фармацевтов, не считаете за людей и беспокоите даже в четыре часа ночи, а каждая собаке, каждый кошке имеет покой... Вы ничего не желаете понимать, и, по–вашему, мы не 
люди и в нас нервы должен быть, как веровка. 
Стрижин выслушал фармацевта, вздохнул и пошел домой. 
«Стало быть, суждено умереть!» – думал он. 
А во рту у него горело и пахло керосином, в желудке резало, в 
ушах раздавалось: бум, бум, бум! Каждую минуту ему казалось, 
что конец его уже близок, что сердце его уже не бьется... 
Придя домой, он поспешил написать: «Прошу в моей смерти 
никого не винить», потом помолился богу, лег и укрылся с голо
4 

вой. До утра он не спал и ждал смерти, и всё время ему мерещилось, как его могила покрывается молодою зеленью и как над 
нею щебечут птички... 
А утром он сидел на кровати и, улыбаясь, говорил Дашеньке: 
– Кто ведет правильную и регулярную жизнь, дорогая сестрица, того никакая отрава не возьмет. Вот хоть бы меня взять в 
пример. Был я на краю погибели, умирал, мучился, а теперь ничего. Только во рту пожгло и в глотке саднит, а всё тело здорово, 
слава богу... А отчего? Потому что регулярная жизнь. 
– Нет, это значит – керосин плохой! – вздыхала Дашенька, думая о расходах и глядя в одну точку. – Значит, лавочник мне дал 
не лучшего, а того, что полторы копейки фунт. Страдалица я, несчастная, изверги–мучители, чтоб вам на том свете так жилось, 
ироды окаянные... 
И пошла, и пошла...