Смерть Пазухина
Бесплатно
Основная коллекция
Издательство:
НИЦ ИНФРА-М
Год издания: 2014
Кол-во страниц: 74
Дополнительно
Вид издания:
Художественная литература
Артикул: 627180.01.99
Тематика:
ББК:
УДК:
ОКСО:
- ВО - Бакалавриат
- 45.03.01: Филология
- ВО - Магистратура
- 45.04.01: Филология
ГРНТИ:
Скопировать запись
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов.
Для полноценной работы с документом, пожалуйста, перейдите в
ридер.
М.Е. Салтыков-Щедрин СМЕРТЬ ПАЗУХИНА Москва ИНФРА-М 2014 1
СМЕРТЬ ПАЗУХИНА Комедия в 4-х действиях (Посвящается В. П. Безобразову)* ДЕЙСТВИЕ I ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА Прокофий Иваныч Пазухин , купеческий сын, 55 лет. Мавра Григорьевна , второбрачная его жена, 20 лет. Василиса Парфентьевна , мать ее, 50 лет; придерживается старых обычаев. Отставной генерал Андрей Николаич Лобастов , 60 лет, друг старого Пазухина, отца Прокофия Иваныча; происхождением из сдаточных*. Отставной подпоручик Живновский , 50 лет. Никола Велегласный , мещанин; пожилой. Финагей Прохоров Баев , пестун старого Пазухина. СЦЕНА I Небогатая комната в доме Прокофья Пазухина. С боков и посреди сцены двери. У стены диван и несколько стульев базарной работы; перед диваном стол, накрытый ярославскою скатертью; на столе закуска и вино в бутылке. Василиса Парфентьевна , Мавра Григорьевна и Велегласный: Василиса Парфентьевна одета в темно-синий сарафан, сверху которого накинут кафтан такого же цвета; на голове у ней черный миткалевый платок, заколотый булавкой у подбородка; 2
Мавра Григорьевна в цветном сарафане и в черной плисовой душегрейке; на голове у ней так называемая «головка»; Велегласный одет в черную суконную сибирку старинного покроя с вырезкой на груди и с медными дутыми пуговицами по одной стороне вырезки и петлями по другой, сапоги большие. Велегласный (держит в руках замасленную рукопись и читает): «Мужие имут носити одеяние коротко, выше колену, и штаны натянуты, жены же будут иметь образ бесовский, главы непокровенны имущи, и на главах имут носити рога скотские и змиины, уподобяся бесу… И тогда будет пришествие антихристово…» Мавра Григорьевна: Господи! страсти какие! Василиса Парфентьевна: Да никак уж это и сбывается, Никола Осипыч? Велегласный: Сбывается, сударыня, сбывается… (Продолжая чтение.) «И возлюбят людие* несытое лакомство, безмерное питие от травы листвия идоложертвенного, кропленного змеиным жиром; от Китян сие будет покупаемо обменою на товары, на осквернение християнских душ… и тогда будет пришествие антихристово…» Василиса Парфентьевна: Господи! да неужто уж и чайку-то попить нельзя? Велегласный: Не надлежит, сударыня, не надлежит. Идоложертвенное зелие… черви в утробе заведутся… И в книжках писано: «Китайская стрела в Россию вошла; кто пьет чай, тот спасенья не чай…» Вот от лозы виноградныя — это не претит, потому что плод этот красен и преестествен на утеху человекам произрастает… (Наливает рюмку и пьет.) Василиса Парфентьевна: Уж от чаю-то Прокофий Иваныч, кажется, ни в свете не отстанет! Велегласный. Ну, и унаследит преисподнюю… Василиса Парфентьевна: Видно, уж тебе, Мавруша, его усовещивать придется… Мавра Григорьевна. Да нешто он меня послушается, мамонька! Так только, на озорство он меня за себя взял! Как сватался-то, так и бог знает чего насулил, а женился, так в ситцевых сарафанах ходить заставил… 3
Велегласный: А ты, сударыня, его маленько повымучь, от супружества на время отставь или иную меру одумай… Вот он и восчувствует… Мавра Григорьевна: На него эти меры-то не действуют, Никола Осипыч! (Вздыхает.) СЦЕНА II Те же и Баев (старик, не помнящий своих лет, поросший мохом и согнутый, одет в синий кафтан, в руках держит толстый березовый сук, на который и опирается). Баев (сиплым голосом): Здравствуй, матушка Василиса Парфентьевна! как можется? Василиса Парфентьевна: Слава богу, старина; ты как? Баев: А мне чего сделается? я еще старик здоровенный… живу, сударыня, живу… Только уж словно и жить-то надоело… (Садится на стул и кашляет.) Мавра Григорьевна. Водочки, что ли, поднести? Баев. Не действует, красавица, не действует! ни пойла, ни ества, ничего нутро не принимает… Ох, да уж и стар ведь я, словно даже мохом порос. Василиса Парфентьевна. Ну что, как у вас? Иван Прокофьич здоров ли? Баев. Рычит, сударыня, с места встать не может, а рычит… Велегласный. Аки лев рыкаяй ходит, иский кого поглотити… Баев. Ноги-то у него, знаешь, отнялись, так он лежмя рычит! Василиса Парфентьевна: Да хоть бы ты, что ли, Прохорыч, его с простого-то ума вразумил… с чего он рычит-то? Баев. Вразумлял я, пытал вразумлять, только он все рычит… словно он и бог знает какой енарал! (Встает и декламирует, подражая Ивану Прокофьичу.) «И не смей, говорит, мне про подлеца Прокопку поминать! он, говорит, меня антихристом назвал, он желает жить, как дедушки жили, так пущай же, говорит, вместе с дедушками за пестрою свиньей в поросятках ходит! Фуфу-фу!» Вот как осерчал! (Садится.) Василиса Парфентьевна: Ишь ты! 4
Баев. Да еще говорит: «Он, говорит, супротив моей воли на поганке женился, чтобы, то есть, сына своего, Гаврюшу, имением решить, так я, говорит, его самого имением решу, Гаврюшку-то ему заместо отца сделаю!» Даже и не поймешь, что он говорит! Василиса Парфентьевна. Смотри-ка, уж и жениться нельзя! Не с него ли пример брать, как он гнусным манером весь век изжил! Баев. И я ему то же говорил: Иван, мол, Прокофьич! разве человеческую плоть легко рассудить! вот я, мол, уж на что стар, а бывает, что сам только дивишься, как защемит! Ну, и в Писании тоже сказано: не хорошо, то есть, человеку одному быть, а подобает ему жить с супружницей… Велегласный. Это справедливо. Василиса Парфентьевна. И с чего только он остервенился так? давно ли сам-от, не скобля рыла, без стыда в народе ходил… только чудо, право! Баев. Давно ли, сударыня! сам я своими глазами видал, как в Черноборске исправник пытал его за браду трясти: «Не мошенничай, говорит, не мошенничай!», а теперича легко ли дело: и браду свою антихристу пожертвовал, да и сына-то обездолил… Велегласный. «Постризало да не взыдет на браду твою…» И в Стоглаве так сказано!* Василиса Парфентьевна (иронически): Оттого, видно, и стал он к бесовскому-то житию очень способен, что исправники его за бороду часто таскали… Баев. Таскали, это я сам видел, что таскали. То были, сударыня, времена грозные, такие времена, что даже заверить трудно. Ивана-то Прокофьича папынька волостным писарем был, так нынче, кажется, и цари-то так не живут, как он жил! Бывало, по неделе и по две звериного образа не покинет, целые сутки пьян под лавкой лежит! Тутотка они и капиталу своему первоначало сделали, потому как и волость-то у них все равно как свои крепостные люди были. А Иван-от Прокофьич подрос, так куда тоже ворист паренек стал; ну, папынька-то ихний, видемши такую их амбицию, что как они из-за денег готовы и живого и мертвого оборвать, и благословили их по питейной части идти… Так вот каки времена, сударыня, были! Василиса Парфентьевна. Ну, а теперь, чай, и вспомнить-то ему про эти времена стыдно: во сне, дескать, все это видел! 5
Баев. Теперь, сударыня, он в благородные, чу, скоро попадет! Губернатор-от его уж в надворные советники за общеполезное устройство представил*! Только я вот ему намеднись и говорю: Иван Прокофьич! не все ли тебе равно в гробу-то лежать, что купцом, что надворным… только грех, мол, один! Велегласный. Поменьше-то еще лучше, потому как там маленького-то да смиренного на первое место посадят! Василиса Парфентьевна. Только чудо, право! Ну, а про духовную разговору у вас не было? Баев: Поминала было Живоедиха, так куда тебе! еще пуще зарычал! Я, говорит, еще годков пять поживу, да чего, чу! и глупости-то своей до сих пор не оставляет, даже ни на шаг от себя Живоедиху-то не отпущает! Василиса Парфентьевна: Она, видно, и сплётки-то ему на Прокофья Иваныча плетет! Баев. Она, сударыня, это именно, что она. СЦЕНА III Те же и Прокофий Иваныч (среднего роста, совершенно седой, одет в синий кафтан, носит бороду и острижен порусски. Входит взволнованный и молча опускается на стул). Прокофий Иваныч. Что ж это будет? что ж это будет? Господи! Родитель на глаза к себе не пущает, сын при всем народе обзывает непристойно… куда ж бежать-то! Василиса Парфентьевна: Разве случилось что, Прокофий Иваныч? Прокофий Иваныч (не слушая ее): Кабы не деньги! Господи, кабы не деньги!.. «Ты, говорит, долго ли нас страмить-то будешь?» И это ведь сын родной говорит!.. а как от денег отступишься? Баев. А ты бы его, сударь, жезлом маленько поучил! Прокофий Иваныч. Уж где мне, Прохорыч! и жезла-то у меня нет! Родитель меня от себя отшатнул, и оттого, можно сказать, всякий человек меня в родительском доме обругать в силах… От сестрицы Настасьи Ивановны, кроме как «сиволап», и слова дру 6
гого не услышишь, супруг ихний, Семен Семеныч, тоже… Даже Живоедиха, и та тебе в глаза наплевать норовит… Уж где мне, Прохорыч! Разумеется, кабы капитал! (Оживляется и встает.) Д-да! ладно бы, кабы капитал… а без капиталу какой же я человек! Баев. Все же, чай, человек, а не скотина… Прокофий Иваныч: Хуже!.. Ты пойми, старик, что ведь ждать-то ему от меня нечего, стало быть, и уважать меня не из-за чего… Ну, за что он меня почитать будет? Разве я ему припас что-нибудь? Да и связаться-то ему со мной стыдно, потому как он с большими господами компанию водит, а я, слышь, в сермяге хожу! Василиса Парфентьевна (Велегласному): Хоть бы ты, что ли, отец, утешил Прокофья-то Иваныча! Велегласный. Что ж, я утешать готов, сударыня… (Подходит к Пазухину.) Вспомни, Прокофий Иваныч, как отцы соловецкие за древнее благочестие пострадали*: плечи на ударение, хребты на раны, уды на раздробление, телеса на муки предавали. Василиса Парфентьевна. Эх, отец! да ты дело говори! ты говори, как нам деньги-то достать стариковы? Велегласный: А и деньги добыть можно, надлежит только умудриться яко змию — и деньги будут! Баев. Умудрись, сударь, Прокофий Иваныч! Василиса Парфентьевна (толкая Мавру Григорьевну): Да говори что-нибудь, Мавруша! утешай мужа-то! Мавра Григорьевна. Вот, Прокофий Иваныч, Никола Осипыч говорит, что чай пить грешно. Прокофий Иваныч (становится в раздумье против Велегласного): Д-да… так ты говоришь, что чай пить не следует?.. Велегласный. Не надлежит, Прокофий Иваныч! черви в утробе развестись могут. Василиса Парфентьевна. Оттого-то, может, и мудрости тебе, Прокофий Иваныч, бог не дает, что ты законов отеческих не слушаешь! Прокофий Иваныч (задумчиво): Господи! хоть бы поглядел на деньги-то! Баев. А поди, чай, сколько добра у него в сундуках-то напасено! Прокофий Иваныч. Да, напасено… И напасал-то кто? всё я же! я и делами-то всеми управлял, и машину-то всю в ход пус 7
тил… (Бьет себя в грудь.) Могу сказать, ни труда, ни поту не жалел… всю душу там положил!.. А обнесут… обнесут меня чарочкой! Теперича все одно, сделает ли или не сделает завещанье… Коли сделает, стало быть, обо мне в нем ни гугу, а не сделает, так при последнем часе проходимцы всё растащат!.. Оно конечно, в ту пору и обыскать будет можно… А молодец Гаврилка! как он давеча перед самым моим носом руками размахивал! «Что ж, говорит, ты думаешь, что отец называешься, так я и на пакости-то твои смотреть спустя рукава должен!..» Право, так! Василиса Парфентьевна. Господи! вот как нынче! сын на отца лезет! Велегласный. «И тогда будет пришествие антихристово». Прокофий Иваныч: Да еще что говорит! «Я, говорит, и женуто у тебя отниму, потому что ты старик, и жить-то с пей не можешь как следственно!» Мавра Григорьевна! слышишь? Мавра Григорьевна (потупляя глаза): Так неужто ж вы против таких его гнусных слов смолчали, Прокофий Иваныч? Прокофий Иваныч. Как смолчать? зачем молчать? тоже поговорил! У меня, говорю, и без тебя в дому приказчик молодой найдется! (Смеется насильственно, обращаясь к теще, жене и Велегласному.) Анафемы, ч-черти вы этакие! Вы меня на эту линию-то поставили! Мавра Григорьевна (обижаясь): Вы, стало быть, обидеть меня хотите, Прокофий Иваныч? Василиса Парфентьевна. Что ж, на наругательство, что ли, тебе Мавруша-то досталась? Велегласный. Вспомни, Прокофий Иваныч, что в Писании о праздном-то слове сказано! Прокофий Иваныч (присмирев и махнув рукой): Какой уж я наругатель! нешто такие бывают наругатели! Ты меня прости, Мавра Григорьевна: я уж и от бога-то словно забыт! Господи! в родительском доме на золоте едят, а у меня и товару-то всего в лавке на тысячу целковых не наберется! Запил бы вот, да грех, говорят! Велегласный. Грех, сударь… Вот от гроздия виноградного можно! (Пьет.) Василиса Парфентьевна. Да удумай ты что-нибудь насчет денег-то, Никола Осипыч! Велегласный: Хитрое это, сударыня, дело! Надобно об нем на досуге поразмыслить. 8
Баев. А я вот как скажу: пожертвуй ты, Прокофий Иваныч, папыньке браду свою! исполни ты прихоть его! пади ты к нему в ножки… простит, простит он тебя! Василиса Парфентьевна. Что ты, что ты, Прохорыч! да ты разве не знаешь, что на том свете и в рай-то не попадешь, покуда до последнего волоска не отыщешь? Ты и подумать об этом, Прокофий Иваныч, не моги! Издохнуть мне на сем месте, если я в ту пору в глаза тебе при всем народе не наплюю! Баев. Утрешься, батюшка! Велегласный. Оно, конечно, зазорно, сударыня, зазорно браду свою на потеху князю власти воздушныя отдавать, однако ведь и закону, по нужде, премена бывает! На пользу древнему благочестию не токма временное брады стрижение, но и самая погибель души допущается… Слышен стук подъехавшего экипажа. Василиса Парфентьевна: Батюшка, да никак к нам кто-то подъехал! Велегласный. Мне, видно, уйти, сударыня. (Уходит.) СЦЕНА IV Те же и Лобастов: Лобастов небольшой человек, очень плотный и склонный к параличу; лицо красное, точно с морозу; пьет и закусывает наскоро, но прежде нежели положит кусок в рот, дует на него. Он очень жив в своих движениях и редко стоит на месте. В поношенном фраке. При входе его все встают. Лобастов. Хлеб да соль, Прокофий Иваныч! Ехал вот мимо: думаю, нельзя же милого дружка не проведать!.. Поцелуемся, брат! Целуются. Прокофий Иваныч. Милости просим, ваше превосходительство! 9
Лобастов (подходит к закуске): А! и закуска на столе! Что ж, это дело подходящее! Да уж для меня-то, брат, ты водочки вели принести; я, брат, ведь не ученый, меня виноградные эти вина только с толку сбивают! Вот и Прохорыч заодно выпьет! Баев. Выпью, Андрей Николаич, выпью, сударь! Я ведь тоже не больно учен… всё пью! Василиса Парфентьевна: Мавруша! Мавра Григорьевна уходит. Сейчас принесут, батюшка Андрей Николаич: мы хоша сами и не потребляем, а про мирских держим… как же! Как вы в своем здоровье, сударь? Лобастов. Да что, плохо, сударыня! того и гляди. Кондратий Сидорыч хватит… Потудова только и жив, покудова тарелки две красной жидкости из себя выпустишь!.. От одной, можно сказать, водки и поддержку для себя в жизни имею!.. Василиса Парфентьевна. Что ж, сударь, коли на благо и крепость… это ничего! Я и сама, сударь, слыхивала, что от водки человек тучен бывает, а тучный человек, известно, против тощего в красоте превосходнее… Как ваша Елена Андреевна в ихнем здоровье? Лобастов. Сохнет, сударыня, сохнет… Василиса Парфентьевна. Чтой-то уж и сохнет! да вы бы, Андрей Николаич, ей мужа, что ли, сыскали: она, сердечная, чай, этим предметом больше и сокрушается! Лобастов. Знаю, сударыня, знаю! Известно, девическая жизнь; как ее ни хлебай, все ни солоно, ни пресно. Баев. Это ты, сударь, сущую истину сказал! Лобастов. Да где его, жениха-то, найдешь! Вот и наклевывался было один соколик, да крылья, вишь, велики подросли, улетел! (Треплет Прокофья Иваныча по плечу.) Да, были бы мы с тобой, брат, роденька теперь! Прокофий Иваныч. Богу, видно, не угодно, ваше превосходительство! Лобастов. Вот вы и рассудите, каково моему родительскому сердцу смотреть, как детище-то мое сохнет! Ведь я, можно сказать, не сегодня, так завтра в будущую жизнь переселиться должен, у меня, что называется, и чувств-то в естестве, кроме как чадолюбия, никаких не осталось… а она вот сохнет!.. (Начинает ходить по комнате с усиленною поспешностию.) Вы, Василиса Парфентьевна, не смотрите, что я водкой заимствуюсь… я хошь и пью, а родительские-то мои чувства пуще оттого изнывают… 10