Накануне поста

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

НАКАНУНЕ ПОСТА 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

НАКАНУНЕ ПОСТА 

– Павел Васильич! – будит Пелагея Ивановна своего мужа. – А 
Павел Васильич! Ты бы пошел позанимался со Степой, а то он 
сидит над книгой и плачет. Опять чего–то не понимает! 
Павел Васильич поднимается, крестит зевающий рот и говорит мягко: 
– Сейчас, душенька! 
Кошка, спящая рядом с ним, тоже поднимается, вытягивает 
хвост, перегибает спину и жмурится. Тишина... Слышно, как за 
обоями бегают мыши. Надев сапоги и халат, Павел Васильич, 
помятый и хмурый спросонок, идет из спальни в столовую; при 
его появлении другая кошка, которая обнюхивала на окне рыбное 
заливное, прыгает с окна на пол и прячется за шкаф. 
– Просили тебя нюхать! – сердится он, накрывая рыбу газетной бумагой. – Свинья ты после этого, а не кошка... 
Из столовой дверь ведет в детскую. Тут за столом, покрытым 
пятнами и глубокими царапинами, сидит Степа, гимназист второго класса, с капризным выражением лица и с заплаканными глазами. Приподняв колени почти до подбородка и охватив их руками, он качается, как китайский болванчик, и сердито глядит в задачник. 
– Учишься? – спрашивает Павел Васильич, подсаживаясь к 
столу и зевая. – Так, братец ты мой... Погуляли, поспали, блинов 
покушали, а завтра сухоядение, покаяние и на работу пожалуйте. 
Всякий период времени имеет свой предел. Что это у тебя глаза 
заплаканные? Зубренция одолела? Знать, после блинов противно 
науками питаться? То–то вот оно и есть. 
– Да ты что там над ребенком смеешься? – кричит из другой 
комнаты Пелагея Ивановна. – Чем смеяться, показал бы лучше! 
Ведь он завтра опять единицу получит, горе мое! 
– Ты чего не понимаешь? – спрашивает Павел Васильич у 
Степы. 
– Да вот... деление дробей! – сердито отвечает тот. – Деление 
дроби на дробь... 
– Гм... чудак! Что же тут? Тут и понимать нечего. Отзубри 
правило, вот и всё... Чтобы разделить дробь на дробь, то для этой 
цели нужно числителя первой дроби помножить на знаменателя 
второй, и это будет числителем частного... Ну–с, засим знаменатель первой дроби... 

2 

– Я это и без вас знаю! – перебивает его Степа, сбивая щелчком со стола ореховую скорлупу. – Вы покажите мне доказательство! 
– Доказательство? Хорошо, давай карандаш. Слушай. Положим, нам нужно семь восьмых разделить на две пятых. Так–с. 
Механика тут в том, братец ты мой, что требуется эти дроби разделить друг на дружку... Самовар поставили? 
– Не знаю. 
– Пора уж чай пить... Восьмой час. Ну–с, теперь слушай. Будем так рассуждать. Положим, нам нужно разделить семь восьмых не на две пятых, а на два, то есть только на числителя. Делим. Что же получается? 
– Семь шестнадцатых. 
– Так. Молодец. Ну–с, штукенция в том, братец ты мой, что 
мы... что, стало быть, если мы делили на два, то... Постой, я сам 
запутался. Помню, у нас в гимназии учителем арифметики был 
Сигизмунд Урбаныч, из поляков. Так тот, бывало, каждый урок 
путался. Начнет теорему доказывать, спутается и побагровеет 
весь и по классу забегает, точно его шилом кто–нибудь в спину, 
потом раз пять высморкается и начнет плакать. Но мы, знаешь, 
великодушны были, делали вид, что не замечаем. «Что с вами, 
спрашиваем, Сигизмунд Урбаныч? У вас зубы болят?» И скажи, 
пожалуйста, весь класс из разбойников состоял, из сорвиголов, 
но, понимаешь ты, великодушны были! Таких маленьких, как ты, 
в мое время не было, а всё верзилы, этакие балбесы, один другого 
выше. К примеру сказать, у нас в третьем классе был Мамахин: 
господи, что за дубина! Понимаешь ты, дылда в сажень ростом, 
идет – пол дрожит, хватит кулачищем по спине – дух вон! Не то, 
что мы, даже учителя его боялись. Так вот этот самый Мамахин, 
бывало... 
За дверью слышатся шаги Пелагеи Ивановны. Павел Васильич 
мигает на дверь и шепчет: 
– Мать идет. Давай заниматься. Ну, так вот, братец ты мой, – 
возвышает он голос, – эту дробь надо помножить на эту. Ну–с, а 
для этого нужно числителя первой дроби пом... 
– Идите чай пить! – кричит Пелагея Ивановна. 
Павел Васильич и его сын бросают арифметику и идут пить 
чай. А в столовой уже сидит Пелагея Ивановна и с ней тетенька, 
которая всегда молчит, и другая тетенька, глухонемая, и бабушка 
Марковна – повитуха, принимавшая Степу. Самовар шипит и 

3 

пускает пар, от которого на потолке ложатся большие волнистые 
тени. Из передней, задрав вверх хвосты, входят кошки, заспанные, меланхолические... 
– Пей, Марковна, с вареньем, – обращается Пелагея Ивановна 
к повитухе, – завтра пост великий, наедайся сегодня! 
Марковна набирает полную ложечку варенья, нерешительно, 
словно порох, подносит ко рту и, покосившись на Павла Васильича, ест; тотчас же ее лицо покрывается сладкой улыбкой, такой 
же сладкой, как само варенье. 
– Варенье очень даже отличное, – говорит она. – Вы, матушка, 
Пелагея Ивановна, сами изволили варить? 
– Сама. Кому же другому? Я всё сама. Степочка, я тебе не 
жидко чай налила? Ах, ты уже выпил! Давай, ангелочек мой, я 
тебе еще налью. 
– Так вот этот самый Мамахин, братец ты мой, – продолжает 
Павел Васильич, поворачиваясь к Степе, – терпеть не мог учителя 
французского языка. «Я, кричит, дворянин и не позволю, чтоб 
француз надо мною старшим был! Мы, кричит, в двенадцатом 
году французов били!» Ну, его, конечно, пороли... си–ильно пороли! А он, бывало, как заметит, что его пороть хотят, прыг в окно и был таков! Этак дней пять–шесть потом в гимназию 
не показывается. Мать приходит к директору, молит Христом–
богом: «Господин директор, будьте столь добры, найдите моего 
Мишку, посеките его, подлеца!» А директор ей: «Помилуйте, сударыня, у нас с ним пять швейцаров не справятся!» 
– Господи, уродятся же такие разбойники! – шепчет Пелагея 
Ивановна, с ужасом глядя на мужа. – Каково–то бедной матери! 
Наступает молчание. Степа громко зевает и рассматривает на 
чайнице китайца, которого он видел уж тысячу раз. Обе тетеньки 
и Марковна осторожно хлебают из блюдечек. В воздухе тишина и 
духота от печки... На лицах и в движениях лень, пресыщение, когда желудки до верха полны, а есть все–таки нужно. Убираются 
самовар, чашки и скатерть, а семья всё сидит за столом... Пелагея 
Ивановна то и дело вскакивает и с выражением ужаса на лице 
убегает в кухню, чтобы поговорить там с кухаркой насчет ужина. 
Обе тетеньки сидят в прежних позах, неподвижно, сложив ручки 
на груди, и дремлют, поглядывая своими оловянными глазками 
на лампу. Марковна каждую минуту икает и спрашивает: 
– Отчего это я икаю? Кажется, и не кушала ничего такого... и 
словно бы не пила... Ик! 

4 

Павел Васильич и Степа сидят рядом, касаясь друг друга головами, и, нагнувшись к столу, рассматривают «Ниву» 1878 года. 
– «Памятник Леонардо да–Винчи перед галереей Виктора Эммануила в Милане». Ишь ты... Вроде как бы триумфальные ворота... Кавалер с дамой... А там вдали человечки... 
– Этот человечек похож на нашего гимназиста Нискубина, – 
говорит Степа. 
– Перелистывай дальше... «Хоботок обыкновенной мухи, видимый в микроскоп». Вот так хоботок! Ай да муха! Что же, брат, 
будет, ежели клопа под микроскопом поглядеть? Вот гадость! 
Старинные часы в зале сипло, точно простуженные, не бьют, а 
кашляют ровно десять раз. В столовую входит кухарка Анна и – 
бух хозяину в ноги! 
– Простите Христа ради, Павел Васильич! – говорит она, поднимаясь вся красная. 
– Прости и ты меня Христа ради, – отвечает Павел Васильич 
равнодушно. 
Анна тем же порядком подходит к остальным членам семьи, 
бухает в ноги и просит прощенья. Минует она одну только Марковну, которую, как неблагородную, считает недостойной поклонения. 
Проходит еще полчаса в тишине и спокойствии... «Нива» лежит уже на диване, и Павел Васильич, подняв вверх палец, читает 
наизусть латинские стихи, которые он выучил когда–то в детстве. 
Степа глядит на его палец с обручальным кольцом, слушает непонятную речь и дремлет; трет кулаками глаза, а они у него еще 
больше слипаются. 
– Пойду спать... – говорит он, потягиваясь и зевая. 
– Что? Спать? – спрашивает Пелагея Ивановна. – А заговляться? 
– Я не хочу. 
– Да ты в своем уме? – пугается мамаша. – Как же можно не 
заговляться? Ведь во весь пост не дадут тебе скоромного! 
Павел Васильич тоже пугается. 
– Да, да, брат, – говорит он. – Семь недель мать не даст скоромного. Нельзя, надо заговеться. 
– Ах, да мне спать хочется! – капризничает Степа. 
– В таком случае накрывайте скорей на стол! – кричит встревоженно Павел Васильич. – Анна, что ты там, дура, сидишь? Иди 
поскорей, накрывай на стол! 

5 

Пелагея Ивановна всплескивает руками и бежит в кухню с таким выражением, как будто в доме пожар. 
– Скорей! Скорей! – слышится по всему дому. – Степочка 
спать хочет! Анна! Ах боже мой, что же это такое? Скорей! 
Через пять минут стол уже накрыт. Кошки опять, задрав вверх 
хвосты, выгибая спины и потягиваясь, сходятся в столовую... Семья начинает ужинать. Есть никому не хочется, у всех желудки 
переполнены, но есть все–таки нужно.