На кладбище

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

НА КЛАДБИЩЕ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

НА КЛАДБИЩЕ 

«Где теперь его кляузы, ябедничество, крючки, взятки?» 
Гамлет. 
– Господа, ветер поднялся, и уже начинает темнеть. Не убраться ли нам подобру–поздорову? 
Ветер прогулялся по желтой листве старых берез, и с листьев 
посыпался на нас град крупных капель. Один из наших поскользнулся на глинистой почве и, чтобы не упасть, ухватился за большой серый крест. 
– «Титулярный советник и кавалер Егор Грязноруков...» – 
прочел он. – Я знал этого господина... Любил жену, носил Станислава, ничего не читал... Желудок его варил исправно... Чем не 
жизнь? Не нужно бы, кажется, и умирать, но – увы! – случай стерег его... Бедняга пал жертвою своей наблюдательности. Однажды, подслушивая, получил такой удар двери в голову, что схватил сотрясение мозга (у него был мозг) и умер. А вот под этим 
памятником лежит человек, с пеленок ненавидевший стихи, эпиграммы... Словно в насмешку, весь его памятник испещрен стихами... Кто–то идет! 
С нами поравнялся человек в поношенном пальто и с бритой, 
синевато–багровой физиономией. Под мышкой у него был полуштоф, из кармана торчал сверток с колбасой. 
– Где здесь могила актера Мушкина? – спросил он нас хриплым голосом. 
Мы повели его к могиле актера Мушкина, умершего года два 
назад. 
– Чиновник будете? – спросили мы у него. 
– Нет–с, актер... Нынче актера трудно отличить от консисторского чиновника. Вы это верно заметили... Характерно, хотя для 
чиновника и не совсем лестно–с. 
Насилу мы нашли могилу актера Мушкина. Она осунулась, 
поросла плевелом и утеряла образ могилы... 
Маленький дешевый крестик, похилившийся и поросший зеленым, почерневшим от холода мохом, смотрел старчески уныло 
и словно хворал. 
– «забвенному другу Мушкину»... – прочли мы. 
Время стерло частицу не и исправило человеческую ложь. 

2 

– Актеры и газетчики собрали ему на памятник и... пропили, 
голубчики... – вздохнул актер, кладя земной поклон и касаясь коленами и шапкой мокрой земли. 
– То есть как же пропили? 
– Очень просто. Собрали деньги, напечатали об этом в газетах 
и пропили... Это я не для осуждения говорю, а так... На здоровье, 
ангелы! Вам на здоровье, а ему память вечная. 
– От пропивки плохое здоровье, а память вечная – одна грусть. 
Дай бог временную память, а насчет вечной – что уж! 
– Это вы верно–с. Известный ведь был Мушкин, венков за 
гробом штук десять несли, а уж забыли! Кому люб он был, те его 
забыли, а кому зло сделал, те помнят. Я, например, его во веки 
веков не забуду, потому, кроме зла, ничего от него не видел. Не 
люблю покойника. 
– Какое же он вам зло сделал? 
– Зло великое, – вздохнул актер, и по лицу его разлилось выражение горькой обиды. – Злодей он был для меня и разбойник, 
царство ему небесное. На него глядючи и его слушаючи, я в актеры поступил. Выманил он меня своим искусством из дома родительского, прельстил суетой артистической, много обещал, а дал 
слезы и горе... Горька доля актерская! Потерял я и молодость, и 
трезвость, и образ божий... За душой ни гроша, каблуки кривые, 
на штанах бахрома и шахматы, лик словно собаками изгрызен... В 
голове свободомыслие и неразумие... Отнял он у меня и веру, 
злодей мой! Добро бы талант был, а то так, ни за грош пропал... 
Холодно, господа почтенные... Не желаете ли? На всех хватит... 
Бррр... Выпьем за упокой! Хоть и не люблю его, хоть и мертвый 
он, а один он у меня на свете, один, как перст. В последний раз с 
ним вижусь... Доктора сказали, что скоро от пьянства помру, так 
вот пришел проститься. Врагов прощать надо. 
Мы оставили актера беседовать с мертвым Мушкиным и пошли далее. Заморосил мелкий холодный дождь. 
При повороте на главную аллею, усыпанную щебнем, мы 
встретили похоронную процессию. Четыре носильщика в белых 
коленкоровых поясах и в грязных сапогах, облепленных листвой, 
несли коричневый гроб. Становилось темно, и они спешили, спотыкаясь и покачивая носилками... 
– Гуляем мы здесь только два часа, а при нас уже третьего несут... По домам, господа?