Заблудшие

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ЗАБЛУДШИЕ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

ЗАБЛУДШИЕ 

Дачная местность, окутанная ночным мраком. На деревенской 
колокольне бьет час. Присяжные поверенные Козявкин и Лаев, 
оба в отменном настроении и слегка пошатываясь, выходят из лесу и направляются к дачам. 
– Ну, слава создателю, пришли... – говорит Козявкин, переводя дух. – В нашем положении пройти пехтурой пять верст от полустанка – подвиг. Страшно умаялся! И, как назло, ни одного извозчика... 
– Голубчик, Петя... не могу! Если через пять минут я не буду в 
постели, то умру, кажется... 
– В по–сте–ли? Ну, это шалишь, брат! Мы сначала поужинаем, 
выпьем красненького, а потом уж и в постель. Мы с Верочкой не 
дадим тебе спать... А хорошо, братец ты мой, быть женатым! Тыне понимаешь этого, черствая душа! Приду я сейчас к себе домой 
утомленный, замученный... меня встретит любящая жена, попоит 
чайком, даст поесть и, в благодарность за мой труд, за любовь, 
взглянет на меня своими черненькими глазенками так ласково и 
приветливо, что забуду я, братец ты мой, и усталость, и кражу со 
взломом, и судебную палату, и кассационный департамент... 
Хоррошо! 
– Но... у меня, кажется, ноги отломались... Я едва иду... Пить 
страшно хочется... 
– Ну, вот мы и дома. 
Приятели подходят к одной из дач и останавливаются перед 
крайним окном. 
– Дачка славная, – говорит Козявкин. – Вот завтра увидишь, 
какие здесь виды! Темно в окнах. Стало быть, Верочка уже легла, 
не захотела дожидаться. Лежит и, должно быть, мучится, что меня до сих пор нет... (пихает тростью окно, которое отворяется). 
Этакая ведь бесстрашная, ложится в постель и не запирает окон 
(снимает крылатку и бросает ее вместе с портфелем в окно). Жарко! Давай–ка затянем серенаду, посмешим ее... (поет): 
«Месяц плывет по ночным небесам... Ветерочек чуть–чуть дышит... ветерочек чуть колышет»... Пой, Алеша! Верочка, спеть 
тебе серенаду Шуберта? (поет): «Пе–еснь моя–я–я... лети–ит с 
мольбо–о–о–ю»... (голос обрывается судорожным кашлем). Тьфу! 
Верочка, скажи–ка Аксинье, чтобы она отперла нам калитку! 
(пауза). Верочка! Не ленись же, встань, милая! (становится на ка
2 

мень и глядит в окно). Верунчик, мумочка моя, веревьюнчик... 
ангелочек, жена моя бесподобная, встань и скажи Аксинье, чтобы 
она отперла нам калитку! Ведь не спишь же! Мамочка, ей–богу, 
мы так утомлены и обессилены, что нам вовсе не до шуток. Ведь 
мы пешком от станции шли! Да ты слышишь или нет? А, чёрт 
возьми! (делает попытку влезть в окно и срывается). Может быть, 
гостю неприятны эти шутки! Ты, я вижу, Вера, такая же институтка, как была, всё бы тебе шалить... 
– А может быть, Вера Степановна спит! – говорит Лаев. 
– Не спит! Ей, вероятно, хочется, чтобы я поднял шум и взбудоражил всех соседей! Я уже начинаю сердиться, Вера! А, чёрт 
возьми! Подсади меня, Алеша, я влезу! Девчонка ты, школьница 
и больше ничего!.. Подсади! 
Лаев с пыхтеньем подсаживает Козявкина. Тот влезает в окно 
и исчезает во мраке комнаты. 
– Верка! – слышит через минуту Лаев. – Где ты? Чёрррт... 
Тьфу, во что–то руку выпачкал! Тьфу! 
Слышится шорох, хлопанье крыльев и отчаянный крик курицы. 
– Вот те на! – слышит Лаев. – Вера, откуда у нас куры? Чёрт 
возьми, да тут их пропасть! Плетушка с индейкой... Клюется, п–
подлая! 
Из окна с шумом вылетают две курицы и, крича во всё горло, 
мчатся по улице. 
– Алеша, да мы не туда попали! – говорит Козявкин плачущим 
голосом. – Тут куры какие–то... Я, должно быть, обознался... Да 
ну вас к чёрту, разлетались тут, анафемы! 
– Так ты выходи поскорей! Понимаешь? Умираю от жажды! 
– Сейчас... Найду вот крылатку и портфель... 
– Ты спичку зажги! 
– Спички в крылатке... Угораздило же меня сюда забраться! 
Все дачи одинаковые, сам чёрт не различит их в потемках. Ой, 
индейка в щеку клюнула! П–подлая... 
– Выходи поскорее, а то подумают, что мы кур воруем! 
– Сейчас... Крылатки никак не найду. Тряпья здесь валяется 
много, и не разберешь, где тут крылатка. Брось–ка мне спички! 
– У меня нет спичек! 
– Положение, нечего сказать! Как же быть–то? Без крылатки и 
портфеля никак нельзя. Надо отыскать их. 

3 

– Не понимаю, как это можно не узнать своей собственной дачи, – возмущается Лаев. – Пьяная рожа... Если б я знал, что будет 
такая история, ни за что бы не поехал с тобой. Теперь бы я был 
дома, спал безмятежно, а тут изволь вот мучиться... Страшно 
утомлен, пить хочется... голова кружится! 
– Сейчас, сейчас... не умрешь... 
Через голову Лаева с криком пролетает большой петух. Лаев 
глубоко вздыхает и, безнадежно махнув рукой, садится на камень. Душа у него горит от жажды, глаза слипаются, голову клонит вниз... Проходит минут пять, десять, наконец, двадцать, а Козявкин всё еще возится с курами. 
– Петр, скоро ли ты? 
– Сейчас. Нашел было портфель, да опять потерял. 
Лаев подпирает голову кулаками и закрывает глаза. Куриный 
крик становится всё громче. Обитательницы пустой дачи вылетают из окна и, кажется ему, как совы кружатся во тьме над его 
головой. От их крика в ушах его стоит звон, душой овладевает 
ужас. 
«Сскотина!.. – думает он. – Пригласил в гости, обещал угостить вином да простоквашей, а вместо того заставил пройтись от 
станции пешком и этих кур слушать...» 
Возмущаясь, Лаев сует подбородок в воротник, кладет голову 
на свой портфель и мало–помалу успокаивается. Утомление берет свое, и он начинает засыпать. 
– Нашел портфель! – слышит он торжествующий крик Козявкина. – Найду сейчас крылатку и – баста, идем! 
Но вот сквозь сон слышит он собачий лай. Лает сначала одна 
собака, потом другая, третья... и собачий лай, мешаясь с куриным 
кудахтаньем, дает какую–то дикую музыку. Кто–то подходит к 
Лаеву и спрашивает о чем–то. Засим слышит он, что через его голову лезут в окно, стучат, кричат... Женщина в красном фартуке 
стоит около него с фонарем в руке и о чем–то спрашивает. 
– Вы не имеете права говорить это! – слышит он голос Козявкина. – Я присяжный поверенный, кандидат прав Козявкин. Вот 
вам моя визитная карточка! 
– На что мне ваша карточка! – говорит кто–то хриплым басом. 
– Вы у меня всех кур поразгоняли, вы подавили яйца! Поглядите, 
что вы наделали! Не сегодня – завтра индюшата должны были 
вылупиться, а вы подавили. На что же, сударь, сдалась мне ваша 
карточка? 

4 

– Вы не смеете меня удерживать! Да–с! Я не позволю! 
«Пить хочется»... – думает Лаев, стараясь открыть глаза и чувствуя, как через его голову кто–то лезет из окна. 
– Я – Козявкин! Тут моя дача, меня тут все знают! 
– Никакого Козявкина мы не знаем! 
– Что ты мне рассказываешь? Позвать старосту! Он меня знает! 
– Не горячитесь, сейчас урядник приедет... Всех дачников тутошних мы знаем, а вас отродясь не видели. 
– Я уж пятый год в Гнилых Выселках на даче живу! 
– Эва! Нешто это Выселки? Здесь Хилово, а Гнилые Выселки 
правее будут, за спичечной фабрикой. Версты за четыре отсюда. 
– Чёрт меня возьми! Это, значит, я не той дорогой пошел! 
Человеческие и птичьи крики мешаются с собачьим лаем, и из 
смеси звукового хаоса выделяется голос Козявкина: 
– Вы не смеете! Я заплачу! Вы узнаете, с кем имеете дело! 
Наконец, голоса мало–помалу стихают. Лаев чувствует, что 
его треплют за плечо.