Игрок

Ф.М. Достоевский 
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ИГРОК 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2015 

1 

СОДЕРЖАНИЕ 

Игрок ..............................................................................................3 

Глава I ...........................................................................................3 
Глава II ........................................................................................11 
Глава III.......................................................................................16 
Глава IV.......................................................................................20 
Глава V........................................................................................25 
Глава VI.......................................................................................33 
Глава VII .....................................................................................40 
Глава VIII....................................................................................46 
Глава IX.......................................................................................53 
Глава X........................................................................................61 
Глава XI.......................................................................................71 
Глава XII .....................................................................................79 
Глава XIII....................................................................................89 
Глава XIV....................................................................................99 
Глава XV...................................................................................106 
Глава XVI..................................................................................115 
Глава XVII ................................................................................123 

2 

ИГРОК 

 
 

Глава I 

 
Наконец я возвратился из моей двухнедельной отлучки. Наши 
уже три дня как были в Рулетенбурге. Я думал, что они и бог знает как ждут меня, однако ж ошибся. Генерал смотрел чрезвычайно независимо, поговорил со мной свысока и отослал меня к сестре. Было ясно, что они где-нибудь перехватили денег. Мне показалось даже, что генералу несколько совестно глядеть на меня. 
Марья Филипповна была в чрезвычайных хлопотах и поговорила 
со мною слегка; деньги, однако ж, приняла, сосчитала и выслушала весь мой рапорт. К обеду ждали Мезенцова, французика и 
еще какого-то англичанина: как водится, деньги есть, так тотчас и 
званый обед, по-московски. Полина Александровна, увидев меня, 
спросила, что я так долго? и, не дождавшись ответа, ушла кудато. Разумеется, она сделала это нарочно. Нам, однако ж, надо 
объясниться. Много накопилось. 
Мне отвели маленькую комнатку, в четвертом этаже отеля. 
Здесь известно, что я принадлежу к свите генерала. По всему 
видно, что они успели-таки дать себя знать. Генерала считают 
здесь все богатейшим русским вельможей. Еще до обеда он успел, между другими поручениями, дать мне два тысячефранковых билета разменять. Я разменял их в конторе отеля. Теперь на 
нас будут смотреть, как на миллионеров, по крайней мере целую 
неделю. Я хотел было взять Мишу и Надю и пойти с ними гулять, 
но с лестницы меня позвали к генералу; ему заблагорассудилось 
осведомиться, куда я их поведу. Этот человек решительно не может смотреть мне прямо в глаза; он бы и очень хотел, но я каждый раз отвечаю ему таким пристальным, то есть непочтительным взглядом, что он как будто конфузится. В весьма напыщенной речи, насаживая одну фразу на другую и наконец совсем запутавшись, он дал мне понять, чтоб я гулял с детьми где-нибудь, 

3 

подальше от воксала, в парке. Наконец он рассердился совсем и 
круто прибавил: 
— А то вы, пожалуй, их в воксал, на рулетку, поведете. Вы 
меня извините, — прибавил он, — но я знаю, вы еще довольно 
легкомысленны и способны, пожалуй, играть. Во всяком случае, 
хоть я и не ментор ваш, да и роли такой на себя брать не желаю, 
но по крайней мере имею право пожелать, чтобы вы, так сказать, 
меня-то не окомпрометировали… 
— Да ведь у меня и денег нет, — отвечал я спокойно; — чтобы проиграться, нужно их иметь. 
— Вы их немедленно получите, — ответил генерал, покраснев 
немного, порылся у себя в бюро, справился в книжке, и оказалось, что за ним моих денег около ста двадцати рублей. 
— Как же мы сосчитаемся, — заговорил он, — надо переводить на талеры. Да вот возьмите сто талеров, круглым счетом, — 
остальное, конечно, не пропадет. 
Я молча взял деньги. 
— Вы, пожалуйста, не обижайтесь моими словами, вы так 
обидчивы… Если я вам заметил, то я, так сказать, вас предостерег и уж, конечно, имею на то некоторое право… 
Возвращаясь пред обедом с детьми домой, я встретил целую 
кавалькаду. Наши ездили осматривать какие-то развалины. Две 
превосходные коляски, великолепные лошади. Mademoiselle 
Blanche в одной коляске с Марьей Филипповной и Полиной; 
французик, англичанин и наш генерал верхами. Прохожие останавливались и смотрели; эффект был произведен; только генералу несдобровать. Я рассчитал, что с четырьмя тысячами франков, 
которые я привез, да прибавив сюда то, что они, очевидно, успели перехватить, у них теперь есть семь или восемь тысяч франков; этого слишком мало для m-lle Blanche. 
M-lle Blanche стоит тоже в нашем отеле, вместе с матерью; 
где-то тут же и наш французик. Лакеи называют-его «m-r le 
comte«, мать m-lle Blanche называется «m-me la comtesse«; что ж, 
может быть, и в самом деле они comte et comtesse. 
Я так и знал, что m-r le comte меня не узнает, когда мы соединимся за обедом. Генерал, конечно, и не подумал бы нас знакомить или хоть меня ему отрекомендовать; а m-r le comte сам бывал в России и знает, как невелика птица — то, что они называют 
outchitel. Он, впрочем, меня очень хорошо знает. Но, признаться, 
я и к обеду-то явился непрошеным; кажется, генерал позабыл 

4 

распорядиться, а то бы, наверно, послал меня обедать за table 
d'hot'ом. Я явился сам, так что генерал посмотрел на меня с неудовольствием. Добрая Марья Филипповна тотчас же указала мне 
место; но встреча с мистером Астлеем меня выручила, и я поневоле оказался принадлежащим к их обществу. 
Этого странного англичанина я встретил сначала в Пруссии, в 
вагоне, где мы сидели друг против друга, когда я догонял наших; 
потом я столкнулся с ним, въезжая во Францию, наконец — в 
Швейцарии; в течение этих двух недель — два раза, и вот теперь 
я вдруг встретил его уже в Рулетенбурге. Я никогда в жизни не 
встречал человека более застенчивого; он застенчив до глупости 
и сам, конечно, знает об этом, потому что он вовсе не глуп. 
Впрочем, он очень милый и тихий. Я заставил его разговориться 
при первой встрече в Пруссии. Он объявил мне, что был нынешним летом на Норд-Капе и что весьма хотелось ему быть на Нижегородской ярмарке. Не знаю, как он познакомился с генералом; 
мне кажется, что он беспредельно влюблен в Полину. Когда она 
вошла, он вспыхнул, как зарево. Он был очень рад, что за столом 
я сел с ним рядом, и, кажется, уже считает меня своим закадычным другом. 
За столом французик тонировал необыкновенно; он со всеми 
небрежен и важен. А в Москве, я помню, пускал мыльные пузыри. Он ужасно много говорил о финансах и о русской политике. 
Генерал иногда осмеливался противоречить, но скромно, единственно настолько, чтобы не уронить окончательно своей важности. 
Я был в странном настроении духа; разумеется, я еще до половины обеда успел задать себе мой обыкновенный и всегдашний 
вопрос: зачем я валандаюсь с этим генералом и давным-давно не 
отхожу от них? Изредка я взглядывал на Полину Александровну; 
она совершенно не примечала меня. Кончилось тем, что я разозлился и решился грубить. 
Началось тем, что я вдруг, ни с того ни с сего, громко и без 
спросу ввязался в чужой разговор. Мне, главное, хотелось поругаться с французиком. Я оборотился к генералу и вдруг совершенно громко и отчетливо, и, кажется, перебив его, заметил, что 
нынешним летом русским почти совсем нельзя обедать в отелях 
за табльдотами. Генерал устремил на меня удивленный взгляд. 
— Если вы человек себя уважающий, — пустился я далее, — 
то непременно напроситесь на ругательства и должны выносить 

5 

чрезвычайные щелчки. В Париже и на Рейне, даже в Швейцарии, 
за табльдотами так много полячишек и им сочувствующих французиков, что нет возможности вымолвить сло'ва, если вы только 
русский. 
Я проговорил это по-французски. Генерал смотрел на меня в 
недоумении, не зная, рассердиться ли ему или только удивиться, 
что я так забылся. 
— Значит, вас кто-нибудь и где-нибудь проучил, — сказал 
французик небрежно и презрительно. 
— Я в Париже сначала поругался с одним поляком, — ответил 
я, — потом с одним французским офицером, который поляка 
поддерживал. А затем уж часть французов перешла на мою сторону, когда я им рассказал, как я хотел плюнуть в кофе монсиньора. 
— Плюнуть? — спросил генерал с важным недоумением и 
даже осматриваясь. Французик оглядывал меня недоверчиво. 
— Точно так-с, — отвечал я. — Так как я целых два дня был 
убежден, что придется, может быть, отправиться по нашему делу 
на минутку в Рим, то и пошел в канцелярию посольства святейшего отца в Париже, чтоб визировать паспорт. Там меня встретил 
аббатик, лет пятидесяти, сухой и с морозом в физиономии, и, выслушав меня вежливо, но чрезвычайно сухо, просил подождать. Я 
хоть и спешил, но, конечно, сел ждать, вынул «Opinion nationale» 
и стал читать страшнейшее ругательство против России. Между 
тем я слышал, как чрез соседнюю комнату кто-то прошел к монсиньору; я видел, как мой аббат раскланивался. Я обратился к 
нему с прежнею просьбою; он еще суше попросил меня опять подождать. Немного спустя вошел кто-то еще незнакомый, но за 
делом, — какой-то австриец, его выслушали и тотчас же проводили наверх. Тогда мне стало очень досадно; я встал, подошел к 
аббату и сказал ему решительно, что так как монсиньор принимает, то может кончить и со мною. Вдруг аббат отшатнулся от меня 
с необычайным удивлением. Ему просто непонятно стало, каким 
это образом смеет ничтожный русский равнять себя с гостями 
монсиньора? Самым нахальным тоном, как бы радуясь, что может меня оскорбить, обмерил он меня с ног до головы и вскричал: «Так неужели ж вы думаете, что монсиньор бросит для вас 
свой кофе?» Тогда и я закричал, но еще сильнее его: «Так знайте 
ж, что мне наплевать на кофе вашего монсиньора! Если вы сию 

6 

же минуту не кончите с моим паспортом, то я пойду к нему самому». 
«Как! в то же время, когда у него сидит кардинал!» — закричал аббатик, с ужасом от меня отстраняясь, бросился к дверям и 
расставил крестом руки, показывая вид, что скорее умрет, чем 
меня пропустит. 
Тогда я ответил ему, что я еретик и варвар, «que je suis 
heretique et barbare», и что мне все эти архиепископы, кардиналы, 
монсиньоры и проч., и проч. — все равно. Одним словом, я показал вид, что не отстану. Аббат поглядел на мена с бесконечною 
злобою, потом вырвал мой паспорт и унес его наверх. Чрез минуту он был уже визирован. Вот-с, не угодно ли посмотреть? — Я 
вынул паспорт и показал римскую визу. 
— Вы это, однако же, — начал было генерал… 
— Вас спасло, что вы объявили себя варваром и еретиком, — 
заметил, усмехаясь, французик. — «Cela n'etait pas si bete». 
— Так неужели смотреть на наших русских? Они сидят здесь 
— пикнуть не смеют и готовы, пожалуй, отречься от того, что 
они русские. По крайней мере в Париже в моем отеле со мною 
стали обращаться гораздо внимательнее, когда я всем рассказал о 
моей драке с аббатом. Толстый польский пан, самый враждебный 
ко мне человек за табльдотом, стушевался на второй план. Французы даже перенесли, когда я рассказал, что года два тому назад 
видел человека, в которого французский егерь в двенадцатом году выстрелил — единственно только для того, чтоб разрядить 
ружье. Этот человек был тогда еще десятилетним ребенком, и 
семейство его не успело выехать из Москвы. 
— Этого быть не может, — вскипел французик, — французский солдат не станет стрелять в ребенка! 
— Между тем это было, — отвечал я. — Это мне рассказал 
почтенный отставной капитан, и я сам видел шрам на его щеке от 
пули. 
Француз начал говорить много и скоро. Генерал стал было его 
поддерживать, но я рекомендовал ему прочесть хоть, например, 
отрывки из «Записок» генерала Перовского, бывшего в двенадцатом году в плену у французов. Наконец, Марья Филипповна о 
чем-то заговорила, чтоб перебить разговор. Генерал был очень 
недоволен мною, потому что мы с французом уже почти начали 
кричать. Но мистеру Астлею мой спор с французом, кажется, 
очень понравился; вставая из-за стола, он предложил мне выпить 

7 

с ним рюмку вина. Вечером, как и следовало, мне удалось с четверть часа поговорить с Полиной Александровной. Разговор наш 
состоялся на прогулке. Все пошли в парк к воксалу. Полина села 
на скамейку против фонтана, а Наденьку пустила играть недалеко 
от себя с детьми. Я тоже отпустил к фонтану Мишу, и мы остались наконец одни. 
Сначала начали, разумеется, о делах. Полина просто рассердилась, когда я передал ей всего только семьсот гульденов. Она была уверена, что я ей привезу из Парижа, под залог ее бриллиантов, по крайней мере две тысячи гульденов или даже более. 
— Мне во что бы ни стало нужны деньги, — сказала она, — и 
их надо добыть; иначе я просто погибла. 
Я стал расспрашивать о том, что сделалось в мое отсутствие. 
— Больше ничего, что получены из Петербурга два известия: 
сначала, что бабушке очень плохо, а через два дня, что, кажется, 
она уже умерла. Это известие от Тимофея Петровича, — прибавила Полина, — а он человек точный. Ждем последнего, окончательного известия. 
— Итак, здесь все в ожидании? — спросил я. 
— Конечно: все и всь; целые полгода на одно это только и надеялись. 
— И вы надеетесь? — спросил я. 
— Ведь я ей вовсе не родня, я только генералова падчерица. 
Но я знаю наверно, что она обо мне вспомнит в завещании. 
— Мне кажется, вам очень много достанется, — сказал я утвердительно. 
— Да, она меня любила; но почему вам это кажется? 
— Скажите, — отвечал я вопросом, — наш маркиз, кажется, 
тоже посвящен во все семейные тайны? 
— А вы сами к чему об этом интересуетесь? — спросила Полина, поглядев на меня сурово и сухо. 
— Еще бы; если не ошибаюсь, генерал успел уже занять у него 
денег. 
— Вы очень верно угадываете. 
— Ну, так дал ли бы он денег, если бы не знал про бабуленьку? Заметили ли вы, за столом: он раза три, что-то говоря о бабушке, назвал ее бабуленькой: «la baboulinka». Какие короткие и 
какие дружественные отношения! 

8 

— Да, вы правы. Как только он узнает, что и мне что-нибудь 
по завещанию досталось, то тотчас же ко мне и посватается. Это, 
что ли, вам хотелось узнать? 
— Еще только посватается? Я думал, что он давно сватается. 
— Вы отлично хорошо знаете, что нет! — с сердцем сказала 
Полина. — Где вы встретили этого англичанина? — прибавила 
она после минутного молчания. 
— Я так и знал, что вы о нем сейчас спросите. 
Я рассказал ей о прежних моих встречах с мистером Астлеем 
по дороге. 
— Он застенчив и влюбчив и уж, конечно, влюблен в вас? 
— Да, он влюблен в меня, — отвечала Полина. 
— И уж, конечно, он в десять раз богаче француза. Что, у 
француза действительно есть что-нибудь? Не подвержено это сомнению? 
— Не подвержено. У него есть какой-то chateau. Мне еще вчера генерал говорил об этом решительно. Ну что, довольно с вас? 
— Я бы, на вашем месте, непременно вышла замуж за англичанина. 
— Почему? — спросила Полина. 
— Француз красивее, но он подлее; а англичанин, сверх того, 
что честен, еще в десять раз богаче, — отрезал я. 
— Да; но зато француз — маркиз и умнее, — ответила она наиспокойнейшим образом. 
— Да верно ли? — продолжал я по-прежнему. 
— Совершенно так. 
Полине ужасно не нравились мои вопросы, и я видел, что ей 
хотелось разозлить меня тоном и дикостию своего ответа; я об 
этом ей тотчас же сказал. 
— Что ж, меня действительно развлекает, как вы беситесь. Уж 
за одно то, что я позволяю вам делать такие вопросы и догадки, 
следует вам расплатиться. 
— Я действительно считаю себя вправе делать вам всякие вопросы, — отвечал я спокойно, — именно потому, что готов как 
угодно за них расплатиться, и свою жизнь считаю теперь ни во 
что. 
Полина захохотала: 
— Вы мне в последний раз, на Шлангенберге, сказали, что готовы по первому моему слову броситься вниз головою, а там, кажется, до тысячи футов. Я когда-нибудь произнесу это слово 

9 

единственно затем, чтоб посмотреть, как вы будете расплачиваться, и уж будьте уверены, что выдержу характер. Вы мне ненавистны, — именно тем, что я так много вам позволила, и еще 
ненавистнее тем, что так мне нужны. Но покамест вы мне нужны 
— мне надо вас беречь. 
Она стала вставать. Она говорила с раздражением. В последнее время она всегда кончала со мною разговор со злобою и раздражением, с настоящею злобою. 
— Позвольте вас спросить, что такое mademoiselle Blanche? — 
спросил я, не желая отпустить ее без объяснения. 
— Вы сами знаете, что такое mademoiselle Blanche. Больше 
ничего с тех пор не прибавилось. Mademoiselle Blanche, наверно, 
будет генеральшей, — разумеется, если слух о кончине бабушки 
подтвердится, потому что и mademoiselle Blanche, и ее матушка, 
и троюродный cousin-маркиз — все очень хорошо знают, что мы 
разорились. 
— А генерал влюблен окончательно? 
— Теперь не в этом дело. Слушайте и запомните: возьмите эти 
семьсот флоринов и ступайте играть, выиграйте мне на рулетке 
сколько можете больше; мне деньги во что бы ни стало теперь 
нужны. 
Сказав это, она кликнула Наденьку и пошла к воксалу, где и 
присоединилась ко всей нашей компании. Я же свернул на первую попавшуюся дорожку влево, обдумывая и удивляясь. Меня 
точно в голову ударило после приказания идти на рулетку. 
Странное дело: мне было о чем раздуматься, а между тем я весь 
погрузился в анализ ощущений моих чувств к Полине. Право, 
мне было легче в эти две недели отсутствия, чем теперь, в день 
возвращения, хотя я, в дороге, и тосковал как сумасшедший, метался как угорелый, и даже во сне поминутно видел ее пред собою. Раз (это было в Швейцарии), заснув в вагоне, я, кажется, заговорил вслух с Полиной, чем рассмешил всех сидевших со мной 
проезжих. И еще раз теперь я задал себе вопрос: люблю ли я ее? 
И еще раз не сумел на него ответить, то есть, лучше сказать, я 
опять, в сотый раз, ответил себе, что я ее ненавижу. Да, она была 
мне ненавистна. Бывали минуты (а именно каждый раз при конце 
наших разговоров), что я отдал бы полжизни, чтоб задушить ее! 
Клянусь, если б возможно было медленно погрузить в ее грудь 
острый нож, то я, мне кажется, схватился бы за него с наслаждением. А между тем, клянусь всем, что есть святого, если бы на 

10