Белолобый

А.П. Чехов

БЕЛОЛОБЫЙ

Москва

ИНФРА-М

2013

УДК 822
ББК 84 (2 Рос=Рус)
Ч 56

Чехов А.П.
Белолобый. — М.: ИНФРА-М, 2013. — 7 с. – (Библиотека рус
ской классики).

ISBN 978-5-16-007028-5
© Оформление. ИНФРА-М, 2013

Подписано в печать 25.12.2012. Формат 60x88/16. 

Гарнитура Newton. Бумага офсетная.

Усл. печ. л. 15,0. Уч.изд. л. 18,72.

Тираж 5000 экз. Заказ №

Цена свободная.

«Научно-издательский центр ИНФРА-М»

127282, Москва, ул. Полярная, д. 31В, стр. 11

Тел.: (495) 3800540, 3800543. Факс: (495) 3639212

E-mail: books@infra-m.ru
http://www.infra-m.ru

БЕЛОЛОБЫЙ

Голодная волчиха встала, чтобы идти на охоту. Ее волчата, все 

трое, крепко спали, сбившись в кучу, и грели друг друга. Она облизала их и пошла.

Был уже весенний месяц март, но по ночам деревья трещали от 

холода, как в декабре, и едва высунешь язык, как его начинало 
сильно щипать. Волчиха была слабого здоровья, мнительная; она 
вздрагивала от малейшего шума и все думала о том, как бы дома 
без нее кто не обидел волчат. Запах человеческих и лошадиных 
следов, пни, сложенные дрова и темная унавоженная дорога пугали ее; ей казалось, будто за деревьями в потемках стоят люди и 
где-то за лесом воют собаки.

Она была уже не молода и чутье у нее ослабело, так что, случа
лось, лисий след она принимала за собачий и иногда даже, обманутая чутьем, сбивалась с дороги, чего с нею никогда не бывало в 
молодости. По слабости здоровья она уже не охотилась на телят и 
крупных баранов, как прежде, и уже далеко обходила лошадей с 
жеребятами, а питалась одною падалью; свежее мясо ей приходилось кушать очень редко, только весной, когда она, набредя на 
зайчиху, отнимала у нее детей или забиралась к мужикам в хлев, 
где были ягнята.

В верстах четырех от ее логовища, у почтовой дороги, стояло 

зимовье. Тут жил сторож Игнат, старик лет семидесяти, который 
все кашлял и разговаривал сам с собой; обыкновенно ночью он 
спал, а днем бродил по лесу с ружьем-одностволкой и посвистывал 
на зайцев. Должно быть, раньше он служил в механиках, потому 
что каждый раз, прежде чем остановиться, кричал себе: «Стоп, 
машина!» и прежде чем пойти дальше: «Полный ход!» При нем 
находилась громадная черная собака неизвестной породы, по имени Арапка. Когда она забегала далеко вперед, то он кричал ей: 
«Задний ход!» Иногда он пел и при этом сильно шатался и часто 
падал (волчиха думала, что это от ветра) и кричал: «Сошел с рельсов!»

Волчиха помнила, что летом и осенью около зимовья паслись 

баран и две ярки, и когда она не так давно пробегала мимо, то ей 
послышалось, будто в хлеву блеяли. И теперь, подходя к зимовью, 
она соображала, что уже март и, судя по времени, в хлеву должны 
быть ягнята непременно. Ее мучил голод, она думала о том, с какою жадностью она будет есть ягненка, и от таких мыслей зубы у 
нее щелкали и глаза светились в потемках, как два огонька.

Изба Игната, его сарай, хлев и колодец были окружены высо
кими сугробами. Было тихо. Арапка, должно быть, спала под сараем.

По сугробу волчиха взобралась на хлев и стало разгребать ла
пами и мордой соломенную крышу. Солома была гнилая и рыхлая, 
так что волчиха едва не провалилась; на нее вдруг прямо в морду 
пахнуло теплым паром и запахом навоза и овечьего молока. Внизу, 
почувствовав холод, нежно заблеял ягненок. Прыгнув в дыру, волчиха упала передними лапами и грудью на что-то мягкое и теплое, 
должно быть, на барана, и в это время в хлеву что-то вдруг завизжало, залаяло и залилось тонким, подвывающим голоском, овцы 
шарахнулись к стенке, и волчиха, испугавшись, схватила, что первое попалось в зубы, и бросилась вон…

Она бежала, напрягая силы, а в это время Арапка, уже почуяв
шая волка, неистово выла, кудахтали в зимовье потревоженные 
куры, и Игнат, выйдя на крыльцо, кричал:

– Полный ход! Пошел к свистку!
И свистел, как машина, и потом – го-го-го-го!.. И весь этот шум 

повторяло лесное эхо.

Когда мало-помалу все это затихло, волчиха успокоилась не
много и стала замечать, что ее добыча, которую она держала в зубах и волокла по снегу, была тяжелее и как будто тверже, чем 
обыкновенно бывают в эту пору ягнята; и пахло как будто иначе, и 
слышались какие-то странные звуки… Волчиха остановилась и 
положила свою ношу на снег, чтобы отдохнуть и начать есть, и 
вдруг отскочила с отвращением. Это был не ягненок, а щенок, черный, с большой головой и на высоких ногах, крупной породы, с 
таким же белым пятном во весь лоб, как у Арапки. Судя по манерам, это был невежа, простой дворняжка. Он облизал свою помятую, раненую спину и, как ни в чем не бывало, замахал хвостом и 
залаял на волчиху. Она зарычала, как собака, и побежала от него. 
Он за ней. Она оглянулась и щелкнула зубами; он остановился в 
недоумении и, вероятно, решив, что это она играет с ним, протянул 
морду по направлению к зимовью и залился звонким радостным 
лаем, как бы приглашая мать свою Арапку поиграть с ним и с волчихой.

Уже светало, и когда волчиха пробиралась к себе густым осин
ником, то было видно отчетливо каждую осинку, и уже просыпались тетерева и часто вспархивали красивые петухи, обеспокоенные неосторожными прыжками и лаем щенка.

«Зачем он бежит за мной? – думала волчиха с досадой. – Долж
но быть, он хочет, чтобы я его съела».

Жила она с волчатами в неглубокой яме; года три назад во вре
мя сильной бури вывернуло с корнем высокую старую сосну, отчего и образовалась эта яма. Теперь на дне ее были старые листья и 
мох, тут же валялись кости и бычьи рога, которыми играли волчата. Они уже проснулись и все трое, очень похожие друг на друга, 
стояли рядом на краю своей ямы и, глядя на возвращавшуюся 
мать, помахивали хвостами. Увидев их, щенок остановился поодаль и долго смотрел на них; заметив, что они тоже внимательно 
смотрят на него, он стал лаять на них сердито, как на чужих.

Уже рассвело и взошло солнце, засверкал кругом снег, а он все 

стоял поодаль и лаял. Волчата сосали свою мать, пихая ее лавами в 
тощий живот, а она в это время грызла лошадиную кость, белую и 
сухую; ее мучил голод, голова разболелась от собачьего лая, и хотелось ей броситься на непрошенного гостя и разорвать его.

Наконец щенок утомился и охрип; видя, что его не боятся и да
же не обращают на него внимания, он стал несмело, то приседая, 
то подскакивая, подходить к волчатам. Теперь, при дневном свете, 
легко уже было рассмотреть его… Белый лоб у него был большой, 
а на лбу бугор, какой бывает у очень глупых собак; глаза были маленькие, голубые, тусклые, а выражение всей морды чрезвычайно 
глупое. Подойдя к волчатам, он протянул вперед широкие лапы, 
положил на них морду и начал:

– Мня, мня… нга-нга-нга!..
Волчата ничего не поняли, но замахали хвостами. Тогда щенок 

ударил лапой одного волчонка по большой голове. Волчонок тоже 
ударил его лапой по голове. Щенок стал к нему боком и посмотрел 
на него искоса, помахивая хвостом, потом вдруг рванулся с места 
и сделал несколько кругов по насту. Волчата погнались за ним, он 
упал на спину и задрал вверх ноги, а они втроем напали на него и, 
визжа от восторга, стали кусать его, но не больно, а в шутку. Вороны сидели на высокой сосне и смотрели сверху на их борьбу, и 
очень беспокоились. Стало шумно и весело. Солнце припекало 
уже по-весеннему; и петухи, то и дело перелетавшие через сосну, 
поваленную бурей, при блеске солнца казались изумрудными.

Обыкновенно волчихи приучают своих детей к охоте, давая им 

поиграть добычей; и теперь, глядя, как волчата гонялись по насту 
за щенком и боролись с ним, волчиха думала:

«Пускай приучаются».
Наигравшись, волчата пошли в яму и легли спать. Щенок повыл 

немного с голоду, потом также растянулся на солнышке. А проснувшись, опять стали играть.

Весь день и вечером волчиха вспоминала, как прошлою ночью 

в хлеву блеял ягненок и как пахло овечьим молоком, и от аппетита 

она все щелкала зубами и не переставала грызть с жадностью старую кость, воображая себе, что это ягненок. Волчата сосали, а щенок, который хотел есть, бегал кругом и обнюхивал снег.

«Съем-ка его…» – решила волчиха.
Она подошла к нему, а он лизнул ее в морду и заскулил, думая, 

что она хочет играть с ним. В былое время она едала собак, но от 
щенка сильно пахло псиной, и, по слабости здоровья, она уже не 
терпела этого запаха; ей стало противно, и она отошла прочь…

К ночи похолодело. Щенок соскучился и ушел домой.
Когда волчата крепко уснули, волчиха опять отправилась на 

охоту. Как и в прошлую ночь, она тревожилась малейшего шума, и 
ее пугали пни, дрова, темные, одиноко стоящие кусты можжевельника, издали похожие на людей. Она бежала в стороне от дороги, 
по насту. Вдруг далеко впереди на дороге замелькало что-то темное… Она напрягла зрение и слух: в самом деле, что-то шло впереди, и даже слышны были мерные шаги. Не барсук ли? Она осторожно, чуть дыша, забирая все в сторону, обогнала темное пятно, 
оглянулась на него и узнала. Это, не спеша, шагом, возвращался к 
себе в зимовье щенок с белым лбом.

«Как бы он опять мне не помешал», – подумала волчиха и бы
стро побежала вперед.

Но зимовье было уже близко. Она опять взобралась на хлев по 

сугробу. Вчерашняя дыра была уже заделана яровой соломой, и по 
крыше протянулись две новые слеги. Волчиха стала быстро работать ногами и мордой, оглядываясь, не идет ли щенок, но едва 
пахнуло на нее теплым паром и запахом навоза, как сзади послышался радостный, заливчатый лай. Это вернулся щенок. Он прыгнул к волчихе на крышу, потом в дыру и, почувствовав себя дома, 
в тепле, узнав своих овец, залаял еще громче… Арапка проснулась 
под сараем и, почуяв волка, завыла, закудахтали куры, и когда на 
крыльце показался Игнат со своей одностволкой, то перепуганная 
волчиха была уже далеко от зимовья.

– Фюйть! – засвистел Игнат. – Фюйть! Гони на всех парах!
Он спустил курок – ружье дало осечку; он спустил еще раз –

опять осечка; он спустил в третий раз – и громадный огненный 
сноп вылетел из ствола и раздалось оглушительное «бу! бу!» Ему 
сильно отдало в плечо; и, взявши в одну руку ружье, а в другую 
топор, он пошел посмотреть, отчего шум…

Немного погодя он вернулся в избу.
– Что там? – спросил хриплым голосом странник, ночевавший у 

него в эту ночь и разбуженный шумом.

– Ничего… – ответил Игнат. – Пустое дело. Повадился наш Бе
лолобый с овцами спать, в тепле. Только нет того понятия, чтобы в 

дверь, а норовит все как бы в крышу. Намедни ночью разобрал 
крышу и гулять ушел, подлец, а теперь вернулся и опять разворошил крышу.

– Глупый.
– Да, пружина в мозгу лопнула. Смерть не люблю глупых! –

вздохнул Игнат, полезая на печь. – Ну, божий человек, рано еще 
вставать, давай спать полным ходом…

А утром он подозвал к себе Белолобого, больно оттрепал его за 

уши и потом, наказывая его хворостиной, все приговаривал:

– Ходи в дверь! Ходи в дверь! Ходи в дверь!