Водевиль

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ВОДЕВИЛЬ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

ВОДЕВИЛЬ 

Обед кончился. Кухарке приказали прибирать со стола как 
можно тише и не стучать посудой и ногами... Детей поспешили 
увести в лес... Дело в том, что хозяин дачи, Осип Федорыч Клочков, тощий, чахоточный человек с впалыми глазами и острым носом, вытащил из кармана тетрадь и, конфузливо откашливаясь, 
начал читать водевиль собственного сочинения. Суть его водевиля не сложна, цензурна и кратка. Вот она. Чиновник Ясносердцев 
вбегает на сцену и объявляет своей жене, что сейчас пожалует к 
ним в гости его начальник, действительный статский советник 
Клещев, которому понравилась дочка Ясносердцевых, Лиза. Засим следует длинный монолог Ясносердцева на тему: как приятно быть тестем генерала! «Весь в звездах... весь в красных лампасах... а ты сидишь рядом с ним и – ничего! Словно ты и в самом 
таки деле не последняя шишка в круговороте мироздания!» Мечтая таким образом, будущий тесть замечает вдруг, что в комнатах 
сильно пахнет жареным гусем. Неловко принимать важного гостя, если в комнатах вонь, и Ясносердцев начинает делать жене 
выговор. Жена, со словами: «На тебя не угодишь», поднимает 
рев. Будущий тесть хватает себя за голову и требует, чтобы жена 
перестала плакать, так как начальников не встречают с заплаканными глазами. «Дура! Утрись... мумия, Иродиада ты невежественная!» С женой истерика. Дочь заявляет, что она не в состоянии жить с такими буйными родителями, и одевается, чтобы уйти 
из дому. Чем дальше в лес, тем больше дров. Кончается тем, что 
важный гость застает на сцене доктора, прикладывающего к голове мужа свинцовые примочки, и частного пристава, составляющего протокол о нарушении общественной тишины и спокойствия. Вот и всё. Тут же примазан жених Лизы, Гранский, 
кандидат прав, человек из «новеньких», говорящий о принципах 
и, по–видимому, изображающий из себя в водевиле доброе начало. 
Клочков читал и искоса поглядывал: смеются ли? К его удовольствию, гости то и дело зажимали кулаками рты и переглядывались. 
– Ну? Что скажете? – поднял глаза на публику Клочков, окончив чтение. – Как? 

2 

В ответ на это самый старший из гостей, Митрофан Николаич 
Замазурин, седой и лысый, как луна, поднялся и со слезами на 
глазах обнял Клочкова. 
– Спасибо, голубчик, – сказал он. – Утешил... Так хорошо ты 
это самое написал, что даже в слезы ударило... Дай я тебя еще 
раз... в объятия... 
– Отлично! Замечательно! – вскочил Полумраков. – Талант, 
совсем талант! Знаешь что, брат? Бросай ты службу и изволь писать! Писать и писать! Подло зарывать талант в землю! 
Начались поздравления, восторги, объятия... Послали за русским шампанским. 
Клочков растерялся, раскраснелся и от избытка чувств заходил 
вокруг стола. 
– Я в себе этот талант давно уже чувствую! – заговорил он, 
кашляя и махая руками. – Почти с самого детства... Излагаю я литературно, остроумие есть... сцену знаю, потому – в любителях 
лет десять терся... Что же еще нужно? Поработать бы только на 
этом поприще, поучиться... и чем я хуже других? 
– Действительно, поучиться... – сказал Замазурин. – Это ты 
верно... Только вот что, голубчик... Ты меня извини, но я правду... Правда прежде всего... У тебя выведен Клещев, действительный статский советник... Это, друг, нехорошо... Оно–то, в 
сущности, ничего, но как–то, знаешь, неловко... Генерал, то да 
се... Брось, брат! Еще наш рассердится, подумает, что ты это на 
него... Обидно старику станет... А от него мы акроме благодеяний... Наплюй! 
– Это правда, – встревожился Клочков. – Нужно будет изменить... Я поставлю везде «ваше высокородие»... Или нет, просто 
так, без чина... Просто Клещев... 
– И вот что еще, – заметил Полумраков. – Это, впрочем, пустяки, но тоже неудобно... глаза режет... У тебя там жених этот, 
Гранский, говорит Лизе, что ежели родители не захотят, чтоб она 
за него шла, то он против ихней воли пойдет. Оно–то, может 
быть, и ничего... может быть, родители и взаправду бывают свиньи в своем тиранстве, но в наш век, как бы этак выразиться... 
Достанется тебе, чего доброго! 
– Да, немножко резко, – согласился Замазурин. – Ты как–
нибудь замажь это место... Выкинь также рассуждение про то, 
как приятно быть тестем начальника. Приятно, а ты смеешься... 
Этим, брат, шутить нельзя... Наш тоже на бедной женился, так из 

3 

этого следует, что он скверно поступил? Так, по–твоему? Нешто 
ему не обидно? Ну, положим, он сидит в театре и видит это самое... Нешто ему приятно? А ведь он же твою руку держал, когда 
ты с Салалеевым пособия просил! «Он, говорит, человек больной, 
ему, говорит, деньги нужней, чем Салалееву»... Видишь? 
– А ты ведь, признайся, здесь на него намекаешь! – мигнул 
глазом Булягин. 
– И не думал! – сказал Клочков. – Накажи меня бог, совсем ни 
на кого не намекал! 
– Да ну, ну... оставь, пожалуйста! Он, действительно, любит за 
женским полом бегать... Ты это верно за ним подметил... Только 
ты тово... частного пристава выпусти... Не нужно... И Гранского 
этого выпусти... Герой какой–то, чёрт его знает чем занимается, 
говорит с разными фокусами... Если б ты его осуждал, а то ты, 
напротив, сочувствуешь... Может быть, он и хороший человек, 
но... чёрт его разберет! Всё можно подумать... 
– А знаете, кто такой Ясносердцев? Это наш Енякин... На него 
Клочков намекает... Титулярный советник, с женой вечно дерется 
и дочка... Он и есть... Спасибо, друг! Так ему, подлецу, и надо! 
Чтоб не зазнавался! 
– Хоть этот, например, Енякин... – вздохнул Замазурин. – 
Дрянь человек, шельма, а все–таки он всегда тебя к себе приглашает, Настюшу у тебя крестил... Нехорошо, Осип! Выкинь! По–
моему... бросил бы лучше! Заниматься этим делом... ей–богу... 
Разговоры сейчас пойдут: кто, как... почему... И не рад потом будешь! 
– Это верно... – подтвердил Полумраков. – Баловство, а из этого баловства такое может выйти, чего и в десять лет не починишь... Напрасно затеваешь, Осип... Не твое и дело... В Гоголи 
лезть да в Крыловы... Те, действительно, ученые были; а ты какое 
образование получил? Червяк, еле видим! Тебя всякая муха раздавить может... Брось, брат! Ежели наш узнает, то... Брось! 
– Ты порви! – шепнул Булягин. – Мы никому не скажем... 
Ежели будут спрашивать, то мы скажем, что ты читал нам что–
то, да мы не поняли... 
– Зачем говорить? Говорить не нужно... – сказал Замазурин. – 
Ежели спросят, ну, тогда... врать не станешь... Своя рубашка 
ближе к телу... Вот этак вы понастроите разных пакостей, а потом 
за вас отдувайся! Мне это хуже всего! С тебя, с больного, и 
спрашивать не станут, а до нас доберутся... Не люблю, ей–богу! 

4 

– Потише, господа... Кто–то идет... Спрячь, Клочков! 
Бледный Клочков быстро спрятал тетрадь, почесал затылок и 
задумался. 
– Да, это правда... – вздохнул он. – Разговоры пойдут... поймут 
различно... Может быть, даже в моем водевиле есть такое, чего 
нам не видно, а другие увидят... Порву... А вы же, братцы, пожалуйста, тово... никому не говорите... 
Принесли русское шампанское... Гости выпили и разошлись...