Эстетика: Вчера. Сегодня. Всегда. Выпуск 3

Российская Академия Наук
Институт философии

ЭСТЕТИКА
ВЧЕРА. СЕГОДНЯ. ВСЕГДА

Выпуск 3

Москва
2008

ского опыта с внеэмпирическими мирами или уровнями бытия через посредство эстетического объекта, но и для деятелей
искусства многих направлений Серебряного века в этом не было
ничего удивительного. Как известно, пышным цветом, хотя и
ненадолго, расцвел символизм, утверждавший, что любое подлинное искусство символизирует иные, нематериальные, нефизические уровни бытия, а главный его теоретик Андрей Белый вообще стал почти ортодоксальным антропософом и последователем Рудольфа Штайнера. С символистами, хотя и
по-своему, были почти единодушны Николай и Елена Рерихи,
создав свое направление во многом эстетически ориентированной эзотерики, в которой культура, красота, искусство, знание
выступали носителями и выразителями метафизической реальности разных уровней бытия. Кандинский в объективно бытийствующем Духовном видел основу любого искусства и т.д. и т.п.
Даже за почти чистым эстетизмом мирискусников мне видится
ощущение ими метафизических сфер бытия, воплощенных в
чистой художественности, в прекрасном искусства. Метафизическую реальность мы прозреваем и в произведениях некоторых
авангардистов – у того же Кандинского, Шагала или Малевича
ее просвечивание сквозь живописную фактуру очевидно.
Русский Серебряный век явился своего рода лебединой
песнью Культуры перед ощущением ею своей гибели в результате, прежде всего, отказа человечества, его творческой и интеллектуальной элиты от веры в какую-либо метафизическую
реальность, утраты вкуса к метафизике как жажде высшей, умопостигаемой, но прежде всего – умонепостигаемой реальности;
в результате оскудения духовности в человеке, на что, кстати,
указывал еще Александр Бенуа (отнюдь не апологет какой-либо
метафизики) в самом начале прошлого века. Возможно, нечто
похожее произошло в свое время и в Европе. Я имею в виду
итальянский Ренессанс, когда возникла первая угроза метафизическим основам Культуры, и она резко отреагировала мощным выбросом высоко духовного ренессансного искусства, в
котором, между тем, уже возникли и признаки последующего
(с XVII в. и далее) духовного угасания Культуры и искусства.
И вот, начало ХХ в. в России, – последний, не такой мощный,
как в ренессансной Италии (существенно ослабили Культуру

К проблеме метафизики эстетического опыта

прошедшие века активного «просвещения»), но все-таки взлет
высокой духовности и художественности. А дальше по экспоненте – тишина, страх, отчуждение, угнетающее молчание любой духовности (уже в начавшемся XXI в.). Сегодня еще нередки веселые постмодернистские и пост-культурные игры со всем
и вся, в том числе и с Духом и духовностью, однако уже совсем
не в смысле «игры в бисер» Гессе; совсем не в этом духе, а в
каком-то шутовски-скоморошеском и часто с пошловатым
душком и кичевыми ужимками и антуражем.
Все это побуждает современного эстетика на новом уровне
задуматься о том, что практически совсем утратило современное искусство и о чем стыдливо молчит современная эстетическая теория, распыляясь по бесчисленным мелочам, частностям, маргиналиям, совсем забывая о сущности своего предмета, о его глубинных основах, именно – о метафизических основах
эстетического опыта и искусства в частности. Однако и вспомнить об этой теме не так-то просто. Сразу же возникает множество вопросов, не на все из которых мы можем ответить, да и не
на все из них вообще можно ответить на современном уровне
знаний, но хотя бы поставить их, конечно, имеет смысл для
прояснения вопроса, с чем же все-таки эстетика, да и вообще
любой подготовленный реципиент искусства, эстетический
субъект имеет дело. Вот некоторые из в первую очередь приходящих в голову.
Что мы сегодня понимаем под метафизикой и имеет ли она
какое-либо отношение к эстетике? Возможен ли эстетический
опыт исключительно в эмпирическом мире; мире, знающем и
верящем только в одну, физически воспринимаемую реальность? Что мы имеем в виду под метафизической реальностью,
которая выражается в искусстве, да и в любом эстетическом
объекте? И выражается ли вообще в эстетическом объекте какая-либо иная реальность, кроме чувственно воспринимаемой
или интеллектуально осознаваемой? А может быть, существует
особая не физическая и не метафизическая, а просто эстетическая реальность, в мире которой и живет особый тип творческих людей – эстетиков, включающий творцов высоко художественного искусства и его ценителей, обладающих особой способностью – высоким эстетическим вкусом? И выражается ли

В.В. Бычков

В эстетике и философии искусства в область такого беспредельного семантического фантазирования попадают практически все основные эстетические категории и понятия: эстетика, эстетическое, художественное, символическое, прекрасное,
красота, образ, миф, мимесис, катарсис, искусство, авангард,
модернизм, модерн, постмодернизм и т.д. и т.п. Все кому не лень
треплют сегодня эти термины, не задумываясь об их истинном
содержании, вкладывая какие-то свои, часто вообще бессмысленные смыслы, т.е. риторически употребляют для сокрытия
пустоты сооружаемых с их помощью фраз и целых книг, иногда
хорошо изданных издателями, тоже, вероятно, мало интересующимися содержанием издаваемой продукции. В результате мы
имеем море текстов, в которых одни и те же термины и понятия используются в самых разных смыслах, окончательно погружая в хаос бессмысленности и так пухнущие от информационной передозировки головы смельчаков, отваживающихся еще
читать научные книги гуманитарного профиля.
Во всей «продвинутой», т.е. суперсовременной, сфере гуманитарного знания с неумолимой быстротой нарастает хаотическое движение смыслов и творческих потенций. Там, где
авторами подобных опусов являются талантливые личности
вроде Барта, Деррида или Эко, они читаются с некоторым эстетическим удовольствием как своеобразные арт-продукты
(игра смыслами – эстетическая игра, конечно) новейшей посткультуры. К сожалению, большинство графоманов от гуманитарных наук не обладают даром названных личностей, и их работы не несут никакого буквального (научного) смысла и не
отличаются какими-либо эстетическими качествами. Не свидетельство ли это выхолащивания гуманитарного знания в
принципе, его вырождения, в принципе подтверждающего завершение эры Культуры?
Причин тому можно усмотреть немало, но главная, на мой
взгляд, заключается в том, что в пост-культуре исчезло духовное (ценностное) поле, которое в Культуре на каком-то внесознательном (да и осознанном, конечно, тоже) уровне достаточно строго упорядочивало смыслы, мысли, понятия, терминологию. Сейчас это поле (т.е. духовные полюсы и возникающая
между ними энергетическая, строго ориентированная вербаль
К проблеме метафизики эстетического опыта

ная среда, поле интеллектуального текста) исчезло, а творческие потенции у человеков еще сохраняются, вот они и выливаются в какие попало, т.е. в самые причудливые, ничем не ориентируемые формы, мыслеобразы, конструкции и т.п. Другая
причина, конечно, заключается в элементарной необразованности массы нынешних дигитальных писателей – делателей
гуманитарных текстов с помощью интернета. Сетевая цивилизация отучивает новые поколения гуманитариев читать обычные, годами продумывавшиеся и интимно пережитые авторами книги Культуры, в том числе и научные. Обрывки их и всего
и вся есть в сети – оттуда и черпают основные знания подавляющее большинство современных школьников, студентов, аспирантов, докторантов, молодых ученых и т.д.
Правда, тенденция к этому терминологическому и герменевтическому беспределу и свободному семантическому полету
творческой фантазии возникла задолго до дигитальной эры, еще
у самых истоков пост-культуры – в авангарде начала ХХ в. как
минимум. В России над этим немало потрудились футуристы,
абсурдисты, заумники, бессмысленники всех мастей, обэриуты
и их последователи в 1960-е гг. и далее, как в сфере вербального
творчества, так и во все теснее смыкающейся с ней сферой продвинутых гуманитарных наук. На Западе эта тенденция идет от
футуристов, дадаистов, сюрреалистов, деконструктивистов и их
последователей всех мастей. Современная гуманитаристика превращается в арт-производство новейшего образца. Это констатация реального положения вещей. И я знаком с этим отнюдь не
понаслышке, но из собственного опыта работы в современной
художественно-аналитической парадигме, которая во многом
аутентична новейшим исканиям в арт-практиках.
Между тем всплыл в памяти один, не самый яркий, но тем
не менее интересный пример, косвенно возвращающий нас
наконец к разговору о метафизике эстетического опыта. Хорошо известный в определенных кругах и моего поколения, и современной молодежи писатель Юрий Мамлеев, отметивший
недавно свой 75-летний юбилей, называет свое творчество «метафизическим реализмом», а за ним это именование поддерживает и современная критика. Действительно, и в его ранней
повести «Шатуны» (1960-е гг.), и во многих последующих про
В.В. Бычков

изведениях, и в недавнем романе «Мир и хохот» (2003) речь идет
о неких «метафизиках», странных, мягко говоря, маргиналах
московско-питерского ареала, самого разного интеллекта или
вообще без оного, которые, однако, все имеют способность
выхода (или неодолимое стремление к такому выходу) в иные
уровни бытия, в иные пространства или даже вообще – за границы самого бытия (к выпадению из бытия – минус-главныйперсонаж романа «Мир и хохот». Кстати, реальный хохот в
нем – главный показатель приобщенности персонажа к иным
уровням бытия).
Не останавливаясь на смутных образах самих этих экзотических личностей, эзотеризм которых, не без иронии отмечает
автор, вершится «за водочкой» (специфика русского эзотеризма, по автору), экзистируют они на кладбищах, поедая живых
мышей, собак, кошек или роясь в потрохах только что убиенного прохожего, а по углам темных нор своих в коммуналках
«что-то смердят о жизни Высших Иерархий», и не касаясь
«метафизических» уровней, с которыми они имеют дело (хтоническими, инфернальными, «смрадно-негативными», по-автору,
и т.п.), подчеркну, что вся эта «метафизика», а точнее – инфернальщина предстает в книгах Мамлеева только на нарративном
уровне словесной номинации, почти документального описания,
но не с помощью выражения художественными средствами. Язык
автора достаточно беден и однообразен и почти не изменился
более чем за 40 лет творчества. Несколько спасает эти произведения для собственно литературы только иногда проглядывающая сквозь незамысловатый текст постмодернистская ирония
(возможно, внесознательная дань времени).
Очевидно, что такой текст по существу не может претендовать на именование метафизическим реализмом. Это не реализм,
ибо не имеет соответствующего уровня художественности,
необходимого для включения в пространство полноценного
направления реализма в литературе, в пространство собственно беллетристики (художественной литературы). И описываемый (не выражаемый, что необходимо для подлинного искусства = литературы в классическом смысле) в книгах Мамлеева
мир вряд ли можно назвать метафизическим, хотя здесь уже
возникает проблема, о которой стоит задуматься эстетику.

К проблеме метафизики эстетического опыта