Философия науки, 1997, № 3.: Пробле


Российская Академия Наук

Институт философии








                ФИЛОСОФИЯ НАУКИ




            Выпуск 3 Проблемы анализа знания














Москва
1997

ББК 15.1
Ф-56

Ответственный редактор доктор фидос. наук МА.Розов




                                         Рецензенты!:
доктор фидос. наук Н.В.Агафонова доктор фидос. наук В.С.Швырев








  Ф-56     Философия науки. Выл. 3.: Проблемы анализа знания.   —
           М., 1997. - 246 с.

                   Третий выпуск ежегодника “Философия науки” посвящен

             проблемам анализа знания. Недостаточная разработанность этих проблем, и их методологическая запутанность — это очевидный тормоз на пути разработки теории научного познания. Статьи сборника охватывают широкий круг вопросов, причем авторы не стремились как-то упорядочить и согласовать свои позиции. Первый раздел сборника посвящен памяти Т.Куна и содержит перевод двух широко известных статей самого Куна и К.Поппера, которые впервые публикуются на русском языке.
                     Сборник рассчитан на специалистов в области эпистемологии и философии науки.







    ISBN 5-201-01950-1

© ИФРАН, 1997

        ПАМЯТИ ТОМАСА КУНА (1922-1996)











В.Н.Порус



        Спор о научной рациональности


    В июне 1996 г. не стало Томаса Куна. Окончилась целая эпоха, связанная с его именем, и это вовсе не преувеличение: в 60—70 годы мало кто из философов и историков науки мог соперничать с ним в известности — практически ни одно обсуждение проблем философии и методологии науки не обходилось без идей и понятий, введенных им в широкое научное обращение, особенно после выхода в свет (1962 г.) его научного бестселлера, переведенного на десятки языков мира — книги “Структура научных революций”. Терминология, примененная Куном для описания и объяснения процесса “роста научного знания”, то есть исторического движения науки, вошла в философские словари и учебники. Ему посвящены бесчисленные статьи, монографии и диссертации. Известные концепции развития науки и научного знания, выдвинутые другими философами и историками, так или иначе соотносились и продолжают соотноситься с тем, что было сделано Т.Куном почти за пятьдесят лет его научной работы.
    Однако, как это часто бывает, широкое признание мыслителя, прижизненное наведение “хрестоматийного глянца” на его произведения имеют оборотную сторону. Живой интерес к ним стал падать в последние годы, сменившись дежурными упоминаниями, некритическим воспроизведением буквы, а не подлинного смысла. Концепция Куна была остро полемичной и вступала в спор с укоренившимися представлениями о науке и научной деятельности. Дух полемики составлял привлекательную сторону работ Куна, держал в напряже

Спор о научной рациональности

нии его критиков и вызывал симпатии сторонников. Это способствовало длительному и устойчивому вниманию к этим работам. Когда ослабла полемика, выветрился и интерес к ее предмету. Так была подтверждена правота самого Куна, подчеркивавшего, что судьба научных направлений тесно связана с жизненными ориентирами и судьбами людей, работающих в рамках этих направлений. С ослаблением влияния научных лидеров, с угасанием страстей вокруг их мнений и предпочтений, увядают академические дискуссии, и в конце концов содержание еще недавно злободневных споров становится интересным разве для историков. Нечто подобное произошло и с дискуссиями вокруг идей Т.Куна и его сторонников и оппонентов. В середине 90-х годов вопрос о том, что движет науку — стремление ученых к истине или инерция профессиональной деятельности, правила и условия которой заданы определенными образцами — “парадигмами”, в глазах многих и многих выглядит наивным и схоластическим. Сама жизнь, кажется, разрешает подобные проблемы жестко и быстро: угасание пост-советской науки, брошенной в круговерть тотального кризиса, разразившегося после краха тоталитаризма, напоминает давно известное: пути к истине — шаткие мосты, наводимые Разумом через провалы бытия. На первый план сегодня выходят вопросы выживания и сохранения науки, искусство балансирования духа над пропастью, выбор “жить или умереть”.
    Однако смена проблемных полей лишь кажется столь радикальной. Чтобы убедиться в том, что нынешняя злободневность генетически связана с прошлой, нужно вновь и вновь обращаться к последней, улавливая и переживая ее смысловые импульсы.
    Вчитаемся заново в страницы, на которых запечатлен спор четвертьвековой давности между Т.Куном и К.Поппером.
    О чем этот спор?
    Речь о проблеме, которая в нашем веке приобрела особую значимость: в чем заключается differentia specifica науки, что однозначно выделяет ее среди других видов умственной и практической деятельности людей? В чем важность этого вопроса?
    Напомним, что в 30-х годах, когда проблема демаркации между наукой и не-наукой (так формулировался этот вопрос) вышла на первый план в логико-методологических и метанаучных исследованиях, сильнейшим стимулом к ее постановке была общая политическая ситуация в мире, разодранном на части противоборствующими идеологиями, за ширмами которых устраивались режимы, стремившиеся к мировому господству. Наука и научное знание, некогда полагаемые орудиями Благого и Нравственного Разума, использовались как

В.Порус

5

средства достижения технологического и военного перевеса. Но эксплуатировались не только достижения, но и доброе имя науки. Бредовые концепции и замыслы рядились в тогу научности, оболванивание масс также велось от имени науки. Поэтому гносеологическая и методологическая проблема определения границ науки и научности приобретала смысл, далеко выходящий за рамки академического интереса. Установить эти границы — значило положить (хотя бы мысленно) пределы экспансии идеологии, дать основу для ее критики. Это значило установить последнюю линию обороны Разума, отступление от которой грозило окончательным духовным поражением.
    К.Поппер был одним из наиболее активных участников как методологических, так и политико-философских дискуссий того времени. Его концепция “демаркации”, противопоставленная позитивистским (ло-гико-эмпирицистским) программам обоснования научного знания, получила широкое признание и легла в основу “критического рационализма”. Опуская частности, ее суть можно выразить в требовании: границы науки должны совпадать с границами рациональной критики. Образцом и воплощением рациональной критики К.Поппер считал Большую Науку — ту науку, романтический и привлекательный образ которой сложился на рубеже XIX—XX веков, усилиями великих преобразователей науки и культуры — Дж.К.Максвелла, Э.Резерфорда, Н.Бора, АЭйнш-тейна (если называть только физиков). Самой характерной чертой этой науки полагалась беззаветная смелость, с какой ее творцы создавали рациональные конструкты, претендовавшие на Картину Мироздания, не останавливаясь перед решительной ломкой представлений, сложившихся ранее, если того требовали опыт и логика.
    Взяв за образец (парадигму) Большую Науку, “критический рационализм” призвал направить силу человеческого интеллекта на критику всей действительности — всего, что существует в человеке, обществе и природе. Для этой силы не было непреодолимых преград. Табу, традиции, догмы, идейные и идеологические клише, суждения авторитетов и вождей, социальные нормы и законы, сакральные ритуалы, моральные и эстетические суждения — все это рассматривалось как возможные объекты рационального анализа и критики. Разум отвергает все сверхразумное, для него нет неприкосновенных святынь, и даже то, во что, казалось бы, “можно только верить”, подвержено суду Разума и ждет его вердикта.
    Но прежде всего Разум направляет свою критическую мощь на самого себя. Его суждения, каким бы статусом или степенью общности они ни обладали, должны быть подвергнуты критике (критической проверке, сопоставлению с опытом) как всякие другие гипотезы,

Спор о научной рациональности

догадки, предположения. Таким образом, рациональность полагалась самокритикой Разума, в которой последний обнаруживается и реализуется. Это поднимало пафос рациональной критики на небывалую высоту. Она представала единственным Абсолютом, низводящим все прочие “абсолюты” до уровня человеческих мнений.
    Однако, простое отождествление рациональности и критики могло оказаться пустой декларацией. Если рациональность обнаруживается в критике, то и критика должна доказать свою рациональность. Принцип рациональной критики — если принять его за критерий рациональности — сам должен подвергаться критике, которая... не может не следовать этому же принципу. Так перед философией “критического рационализма” возникала известная с древности логическая трудность petitio principii.
    К.Поппер, сознавая эту трудность, отмечал, что рационализм, основанный на принципе критицизма, не обязательно связан с каким-то “окончательным” решением проблемы обоснованности или оправданности предпосылок критики¹. Ведь если даже предположить, что существуют абсолютные и бесспорные критерии рациональности (тем самым выводя их из-под критики), то и в этом случае необходимой предпосылкой всякой рациональной дискуссии является признание всеми ее участниками этой абсолютности и бесспорности. Но такое возможно только, если участники являются рационалистами. “Можно сказать, что рационалистический подход должен быть принят и только после этого могут стать эффективными аргументы и опыт. Следовательно, рационалистический подход не может быть обоснован ни опытом, ни аргументами”. В основании рационалистического подхода, если угодно, рационалистического настроя, лежит “иррациональная вера в разум”².
    Нелепо на основании этих высказываний приписывать “критическому рационализму” некие уступки иррационализму. Мысль Поппера проста и вполне рациональна. Устои рациональности сами нуждаются в опоре. Если искать эту опору “внутри” самой же рациональности, логического круга не избежать. Предпосылкой рациональной дискуссии следует считать не наличие неких абсолютных и обязательных для всех мыслящих существ критериев, а прежде всего готовность участников этой дискуссии признать над собой власть разумного начала. Ситуация рациональной дискуссии возникает как конвенция и в дальнейшем поддерживается устойчивыми традициями, регулирующими поведение рационалистов-единоверцев.
    Систематическое единство таких традиций — это Большая Наука, мечта и идеал Поппера, демократическое сообщество в чистом

В.Порус

7

виде, самое открытое из всех возможных человеческих обществ. Установка на рациональную критику и признание непререкаемой власти критериев рациональности — это не только методологические регуля-тивы, но и моральное credo граждан Республики Ученых. В этой идеальной республике нормы гражданского поведения практически полностью совпадают с моральной регуляцией, пронизанной духом рационального критицизма.
     Нет надобности рассуждать об утопичности этой идеи. Когда мы имеем дело с идеалом, глупо упрекать его за то, что он не похож на реальность. Более того, сила идеала — именно в его непохожести на всем известную и никого не удовлетворяющую действительность. В этом идеале Демократия Большой Науки является истинной предпосылкой Критической Рациональности, и в то же время Рациональность является условием и предпосылкой Демократии. Нет ничего более демократичного, чем самодержавие Критического Разума, и нет ничего более разумного, чем открытое демократическое сообщество рационально мыслящих людей.
     Так “критический рационализм” пытался разорвать логический круг, придавая проблеме обоснования рациональности многомерный, объемный характер, выводя ее из плоскости одного только методологического анализа. Рациональность — во всех сферах человеческой деятельности — оказывалась зависимой от демократического устройства Большой Науки, а само это устройство полагалось следствием веры в Разум, его объединяющей и направляющей силы. Взаимозависимость демократии и рациональности — идеал, который К.Поппер и его последователи перенесли из философии науки в социальную философию.
     Теперь понятно, почему “проблеме демаркации” и ее критикорационалистическому решению придавалось такое значение. Цена этого решения оказывалась необычайно высокой, поскольку оно затрагивало центральную нервную систему всей философии, а не только конкретной методологической программы, вытекающей из попперов-ского “фальсификационизма”. Попперовская “демаркация” должна была стать контуром социального идеала, ориентира, направляющего развитие человеческого общества к гуманной цивилизации.
     Надо сказать, что позиция Поппера была неприступна для лобовых атак и стала бастионом современного рационализма, казалось, нашедшего наиболее эффективную форму взаимодействия с эмпирическими традициями науки и распространившего свое воздействие за пределы последней — в сферу общественной организации. Но, как часто бывает, опасность подобралась не извне, а изнутри. Бастион был

Спор о научной рациональности

взорван его же защитниками, подвергшими ревизии основные установления “критического рационализма”.
     Одним из лидеров ревизионизма стал Т.Кун. Его “Структура научных революций” потому и произвела такое сильное впечатление на современников, что ее идеи касались болевых точек попперовского рационализма. Да, поначалу казалось, что Т.Кун выступил под одним знаменем с Поппером против уже ослабевшего к тому времени и покинутого многими своими лидерами “логического эмпиризма”. С первых страниц этой книги Кун остроумно и методично развенчивает ходячие мифы индуктивизма, кумулятивизма и других “догм эмпиризма” (по выражению У.Куайна). Наука не есть процесс постепенного накопления бесспорных истин, обретаемых в “чистом” (то есть не зависящем от теоретических догадок и гипотез) опыте, на который как на последнюю инстанцию ссылались современные позитивисты. Рациональность науки не сводится к сумме логических правил образования и преобразования научных суждений, ценность которых удостоверяется в процессах “верификации” (опытной проверки) и редукции к наблюдениям, результаты которых можно представить в виде “базисных” (“протокольных”) предложений. Историк науки, некритически воспринимающий позитивистские ориентации, обречен на искажение действительной истории, более того, на непонимание того, что является содержанием и сутью научной деятельности.
     Под всеми этими критическими выводами мог подписаться и КПоппер. Однако и ему самому, и всем участникам тогдашних дискуссий было ясно, что выводы Куна вытекали из совершенно иной трактовки научной рациональности, из иного понимания существа науки, и это понимание настолько резко отличалось от попперовского, что общие разногласия с позитивизмом и единство в идейной полемике с ним отошли на второй план. К концу 60-х годов конфликт назрел, и точки над i требовалось поставить непременно.
     Это и было сделано в докладе Т.Куна “Логика открытия или психология исследования” на Международном коллоквиуме по философии науки (Лондон, 11—17 июля 1965 г.). Материалы одного из симпозиумов этого коллоквиума были опубликованы в получившем широкую известность сборнике “Критицизм и рост знанияДСпбызт and the growth of knowledge, ed. by I.Lakatoc, A.Musgrave, Cambr., 1970), объединившем под своей обложкой едва ли не всех бывших тогда на виду участников методологических дискуссий. В том же сборнике был помещен и ответ КПоппера.
     Т.Кун, отдавая дань всемирной известности К.Поппера, но вежливо подчеркивая свою духовную независимость от него (“я не читал работ

В.Порус

9

сэра Карла до выхода в 1959 году английского варианта его книги”, “в это время моя книга была уже готова вчерне”) и упомянув общие моменты! “неприятия некоторых наиболее характерных положений классического позитивизма”, сейчас же приступает к наиболее болезненной для “критического рационализма” операции: он, как и Поппер, проводит линию демаркации между наукой и не-наукой, но совсем не так и не там, где находил для нее возможности и основания сэр Карл.
     Главное отличие науки от прочих сфер умственной деятельности, по Куну, в том, что только в науке существуют рациональные процедуры проверки опытных суждений, причем рациональность этих процедур является непроблематичной, то есть принимается как нечто бесспорное и не подлежащее сомнению. Критика и рациональность заключают между собой союз только в рамках того, что не подлежит критике — принятых образцов деятельности. Когда же критика обращается на сами эти образцы (а это случается редко, в исключительных обстоятельствах), она порывает с принятыми критериями рациональности и вынуждена искать новую опору. Пока такой опоры нет, рациональная критика невозможна. Однако, в истории науки (в отличие от истории философии, например) практически не бывает периодов критериального вакуума. Напротив, пространство выбора между различными системами рациональных критериев иногда становится даже очень заполненным, и тогда тот или иной выбор может совершаться под воздействием отнюдь не только “когнитивных” факторов, но зависит от убеждений, авторитетов, социально-психологической атмосферы и традиций “научных сообществ”, а также от многих других “внешних” по отношению к науке воздействий. Такие ситуации Т.Кун назвал “экстраординарной” или “революционной” наукой. Попадая в такие ситуации, наука не только не обнаруживает differentiaspecifica, а наоборот, становится похожей на другие сферы интеллектуальной активности, например, на споры философов или ценителей искусства, астрологов или психоаналитиков. Только в периоды обычной “нормальной” научной деятельности можно строго отличить последнюю от того, что наукой не является и не может являться.
     Здесь тот пункт, в котором противоречия между “критическим рационализмом” и его ревизией Т.Куном становятся очевидными и приобретают решающее значение. Они затрагивают существо дела: что такое рациональность в науке, какую роль она играет в развитии (росте) научного знания, что объединяет и что разъединяет научное сообщество.
     Кун различает два рода критики. Рациональная критика — это критика при опоре на основания, не подлежащие критике (такая критика

Спор о научной рациональности

имеет место торца, когда ставятся под вопрос частные действия или компетенция ученого, но не основания его деятельности). Нерациональная критика — это то, что возникает “только в моменты! кризиса, когда основы соответствующей области оказываются под угрозой”. Глубинная сопряженность и взаимозависимость критики и рациональности, присущая “критическому рационализму” разрушается: критика либо полностью зависит от принятых критериев рациональности, либо окончательно порывает с ними. Рациональность же определяется не в связи с критикой, а независимо от нее. Рационально в науке то, что принято в качестве такового “научным сообществом” (на самом же деле — лидерами, авторитетами, небольшой эзотерической группой экспертов, которые навязывают свое понимание рационального — через систему обучения и профессиональной подготовки — остальным членам научного коллектива), то есть является продуктом конвенции.
     К.Поппер точно улавливает этот существенный момент. В его ответе Т.Куну вещи называются своими именами: сэр Карл называет позицию Куна релятивизмом и решительно возражает против этой позиции. Он призывает критически отнестись к тезису о том, что “нормальная” работа ученого напрямую зависит от “некритического” отношения к концептуальным основаниям (“каркасу”) его деятельности. И называет рациональные основания такой критики. В самом деле, тезис релятивизма был бы неоспорим, если бы удалось показать, что ученый, находясь “внутри” концептуального каркаса не имеет никакой возможности вырваться из этого плена, иначе, как став “иррационалистом”. Это было бы действительно так, если бы был верен более общий тезис, неявно наличествующий в концепции Куна: для человека, принадлежащего данному научному сообществу, нет и не может быть никакой рациональности, отличной от той, какая вытекает из “парадигмы”, определяющей всю деятельность этого сообщества. Но сам этот тезис не имеет, полагает Поппер, ни логических, ни тех оснований, к которым постоянно апеллирует Кун — он не оправдывается историко-научными исследованиями. Как ни изображай историческое движение науки, какие схемы не предлагай для его описания, невозможно представить его так, что история науки распадется на “несоизмеримые” отрезки, между которыми — периоды полного прекращения рациональной коммуникации. (В последовавшей затем многолетней дискуссии не было найдено и убедительных логических, точнее, логико-семантических, аргументов в пользу “несоизмеримости парадигм”³).
     Рациональность науки позволяет ей выходить за рамки “концептуальных каркасов”, рациональная критика всегда возможна, и в