О характере, составе (сжатое изложение) и значении философии В. Д. Кудрявцева-Платонова

SRSJIWTEIU
   © О C P   |
lit ». S.    r

аЯ'Л&бс'&й аё^е^а^нсЛ'Ш.



   О ХАРАКТЕРА, СОСТАВА (сжатое шожей) IЗНАЧЕНШ

ФИЛОСОФЫ




                В. Д. КУДРЯВЦЕВА-ПЛАТОНОВА,




СЪ ПРИЛОЖЕШЕМЪ РИЧИ

    О ЖИЗНЕННО-ПРАКТИЧЕСКИХЪ ПРИНЦИПАХЪ ФИЛОСОФА.








2-я типография
                 (3-. (snii’-u-f>eiiaii^ &ъ-                 ь                    еш
1893,

О lapaETsp®, ш i знав философы Вии® Дшчига Кудрявцева-Платонова’).

I.

  Говорить о значенш мыслителя-^млосс^я невозможно, не наталкиваясь на цЪлыЙ рядъ вопросов!. по которымъ издавна принято устанавливать всё подобный оценки: образовалъ-ли мыслитель школу? было-ли его миросозерцание современно? ввелъ-о онъ въ мыслящее сознаше новыя идеи и обогатит-ли сокровищницу общечеловЪческаго знашя новыми взглядами? и т. д. Часто бываетъ очень трудно дать па эти вопросы отеётъ положительный; но далеко не всегда невозможность такого ответа говорить противъ мыслителя. Совершенно напротив!, именно эта невозможность въ томъ или другомъ случай измарать человека общею маркою свидетельствует! о томъ, что зд'Ьсь мы имЁемъ нредъ собою величину не заурядною, мыслителя не дюжиннаго, личность исключительную. Такъ именно д4ло обстоитъ въ цаяномъ случай.
  Образовалъ-ли В. Д. школу? И да и нётъ. Школа предполагает! догматы и, съ другой стороны, исповёдниковъ этихъ догиатовъ, покупающих! право такого исловЁдашя часто очень дорогою цёною, — цёною жертвы личными убЁждешями и свободою личной мысли. Въ такихъ чертах! являются лредъ нами всё философсюя школы, — отъ пиоаго-рейцевъ до гегельяяцевъ, отъ перипатетиковъ до позитивистов!. Ничего подобнаго не было въ отношешяхъ В. Д. къ его ученикам!. Никто мен^е ихъ не былъ обязанъ не только исповЁдывать, но даже и знать взгляды своего учителя, а кто зналъ, тотъ могь совершенно спокойно обсуждать и даже отвергать ихъ. Наши ученые вообще пе избалованы вяимашемъ къ себ'Ь своихъ соотечественниковъ, которые часто предпочитают! глубокому и верному разъаснешю того или другаго вопроса умомъ русским*, какую-нибудь совершенно невинную справку, взятую у иностранца, единственно потому, что эта справка скреплена иностранною цитатою. Мирился съ возможностью такого отпошсшя къ ceot и В. Д., и не только мирился, по именно такое отношеше, невидимому, всегда предполагалъ и даже паходилъ естественнымъ: «если вы читали

  *) Профессора философ!и въ М. Д. Академш (f 3 Дек., 1891 г,).

мою такую-то статью, то я, какъ видно изъ этой статьи, думаю по этому вопросу такъ-то, хотя, конечно, возможны и инъгя точки зрп>-«гя»,—такъ обыкновенно говорил! В. Д. своему ученику, хотя-бы д!ло касалось такого вопроса, который по своей важности и, так! сказать, внутренней обязательности для его учеников! исключал! всякое «если*. Ясно, что зд!сь, въ такихъ отиошешяхъ учителя къ ученикам! не может! быть р!чи ни о каких! догматах!, ни о каком! испов!данш, ни о какой школ! въ техническом! смысл! этого слова. Да, В! таком смысл! школы В. Д. не основалъ; но онъ сд!лалъ н!что ббльшее: онъ не выучил!, а воспиталъ около тридцати пояол!шй учеников!, усвоивших! духъ и силу своего учителя, — воспитал! въ свободной преданности т!мъ идеалам!, выразителем! которых! он! быль, а не въ рабской покорности мертвой букв! философской догмы. Умственная атмосфера, которою приходилось дышать его ученикам!, была такъ насыщена его идеями, и при томъ эти идеи находили такую полную реа-лизащю въ собственной жизни философа, что ихъ ■ вл1яшю невозможно было не подчиняться: он! д!йствовали в приковывали нъ сёб! не только въ силу логичной неотразимости т!хъ доводовъ, на которых! он! основаны, но и въ силу эстетическаго обаяния т!хъ формъ жизни философа, въ которыхъ он! находили свое конкретное воплощение. Философия для В. Д. была столько же наукою, т.-е. совокупностью из-в!стнаго рода иозвашй, сколько и искусством!,—искусством! смотр!ть на вс! предметы съ высшей, ращональной точки зр!я1я и жить согласно со своими уб!ждешями. Этому взгляду онъ оставался в!ренъ всю свою жизнь, и въ этомъ именно главнымъ образом! заключалась тайна его изумительного вшяшя на своихъ многочисленных! учеников!. Но онъ вл!ялъ на нихъ не только прямо, но и косвенно,—не только обаятемъ положительного идеала, который онъ живо и ясно ставилъ предъ ихъ сознашемъ и осуществлялъ въ жизни, но и указашемъ тйхъ путей, ни которые они не должны вступать. Какъ заботливый педагогъ, онъ исходил! для своихъ питомцевъ все поле мысли: гд! находил! или прола-галъ новыя тропы, тамъ ставилъ в!шки; гд! тропа обрывалась, тамъ вкапывал! столб! съ указаюемъ нанравлешя, въ котор омъ нужно искать ея продолжения; гд! оказывалась мысленная трясина или пропасть, тамъ онъ ставилъ особые знаки, призывавппе къ осторожности и внимание. И вотъ теперь это обширное, для начинающаго мыслителя трудно проходимое, поле мысли для его учеников! стало безопасно! Повсюду зд!сь видна его заботливая рука, и не могли, конечно, его питомцы не любить эту руку и не присматриваться къ ея указании! со вс!мъ дов!-р!емъ любящей молодости...
  Было-ли Mipocosepnauie В. Д. современно? Вопрос!, и они дим ому, странный, которым! можно-бы было, пожалуй, оскорбить, — не самого В. Д., конечно: онъ быль слишкомъ скроменъ для этого, — но его многочийлеппыхъ почитателей. И однако и на этотъ волросъ опять-таки приходится отв!чать разомъ: и да и н!тъ. Если угодно, м1росозерцаше В. Д. не было современно, но не потому, чтобы оно стояло ниже своего времени, а потому, что въ своихъ существенных! пунктах!, въ

своих! основных! задачахъ и идеалах!, возвышалось надъ своим! временем!, да и не надъ евоимъ только. Правда, В. Д. никогда не чуждался такъ называемой современности и всегда отзывался на нее. Когда у насъ молились на Гегеля и говорили, что «къ его сочинешямъ нужно приступать со страхом! и в!рою, накъ къ таинствамъ религш» J), онъ см!ло заявилъ, что Гегель вовсе не божество, а всего лишь кумиръ, искусно закутанный въ туманъ д!алектики. Когда у насъ пропагандировали контизмъ, какъ мнимое противояд!е философы, инъ, подвергнув! его основательной и остроумной критик!, пришелъ къ заключению, что «Еонтъ, кт чести его философскаго ума, даетъ нам! гораздо больше того, что самъ считает! философ1ею»,—даетъ философ®, хотя и своеобразную. Когда у нас! стали увлекаться дарвинизмом! и философ^ею эволюцш, онъ заметили, что это не р!шеше б!ологическихъ и космологических! вопросов!, а лишь ихъ перестановка и т. д. И вообще, В. Д. постоянно и внимательно сл!дилъ за текущими вопросами и отзывался на нихъ. На своих! плечахъ, часто одинокШ, онъ несъ и вы-несъ неблагодарную тяжесть полемики съ односторонними течешями мысли, грозившими загасить у насъ св!тъ христтанскаго просв!щешя. Несомненно также, что и независимо отъ этих! полемических! интересов! онъ изучала, вс! важнВЁшы явления въ области нов!йшей фило-совской мысли и знакомился со всеми, имеющими отношеше къ философ»!, открытыми въ области специальных! наукъ: онъ очень часто д!лаетъ на них! указашя и ссылки,—правда, въ большинстве случаев! бол!е или мен!е глуХ1Я, но иногда изложенный съ ясностью и определенностью, изобличающими знатока д!ла. Ио, съ другой стороны, онъ никакъ не может! быть отнесен! къ числу т!хт, мыслителей, которые связывают! судьбу своего шросозерцашя съ т!ми или другими сие-щально-научными теор!ями, съ т!ми или другими модными взглядами, съ т!мъ или другим! авторитетом!. Н!тъ, онъ отлично сознавалъ, что такъ называемое «последнее слово науки> въ д!йсвительности иногда бывает! далеко не посл!днимъ, что во многих! случаях! дов!ряться этому слову далеко не безопасно и что, поэтому, стропй мыслитель-филосовъ долженъ относиться не иначе, какъ с! крайнею осмотрительностью къ самымъ последним! и даже общепринятым! въ данное время научным! выводамъ. Вотъ почему для него всегда, прежде всего и больше всего им!ло значение изсл!доваше логической сферы того или другого поштя, основныхъ типовъ мысли, необходимых! идей нашего разума, коренных! законов! духа и т. д. И именно вследствие. этого его сочинешя запечатлены печатью какой-то особенной величавости и обаятельнаго объективная спокойствья, напоминагощаго своимъ характером! творешя философов! древности. Всегда серьезно-ровное и безусловно чуждое всякой т!ян полемическаго задора, глубокое и прозрачноясное, логически-посл!довательное и изящно-стройное, по м!стамъ согретое даоосомъ релипознаго и нравственного одушевления, изложеше В. Д. производит! неотразимое впечатлите и невольно увлекает! чи

  *) Изъ письма. Огарева къ Герцену „Русская Мысль“ 18S9, янв.

тателя, перенося его въ прозрачная и чистая сферы мхра идеальная. Все это въ совокупности ставить его сочинешя выше измЪнчивыхъ и подвижных! интересовъ времени, внй поверхностных! и преходящих! злоб! дня.
   Наконец!, ввелъ-ли В. Д. въ мыслящее сознание новыя идеи? Безъ соми’Ьшя. Мы увидим! дальше, что въ его философы есть много своего и оригинальная; но съ другой стороны едва-ли было бы правильно полагать именно въ этих! оригинальныхъ идеяхъ цеятръ тяжести его философы и ими определять ея историческое значен!е. Въ данномъ отношены онъ представляет! совершенную противоположность тЪмъ мыслителям!, которые, кажется, весь смыслъ своей деятельности полагают! именно въ томъ, чтобы во что бы то ни стало сказать что-либо новое, никогда доселё неслыханное. Всматриваясь въ потокъ исторш философской мысли, особенно новейшей, вдумываясь въ причины появления столь разнообразныхъ, другъ друга взаимно исключающих!, вйчно враждующихъ и иногда очень странныхъ, чтобы не сказать больше, философскихъ построений, невольно приходишь къ догадкй, что во многихъ и очень многих!) случаях! для нихъ нельзя указать другого источника, кром'Ь этого стремлешя философов! к! оригинальности,— стремлеше отрешиться, при построены своего м1росозерцан1я, отъ всего изв'Ьстнаго, «старая», отъ всЪхъ «традищопныхъ* основъ мысли, отъ ВС1Х! заветов! нажитой мудрости, ОТ! ВС'ЬХЪ «ХОДЯЧИХ! ВЗГЛЯДОВ!» тамъ называемаго «некритического сознашя», отъ всего общепринятая, да кстати ужъ, — вслйдетше тесной связи этого «общепринятого» со здравымъ общечеловеческим! смыслом!, — и отъ этого послтъдняго! Искусительный духъ такого сомнительнаго и двусмысленного оригинальничания былъ совершенно чужд! многостороннему и чуткому къ запросам! реальной жизни мышлешю В. Д. Даже и тени подобная ориги-нальничашя мы не откроем! въ его сочинешяхъ, при всей тщательности нашихъ поисков!. И можно смело сказать, что если бы онъ не былъ въ состояши сочетать оригинальность съ основательностью, онъ скорее решился бы остаться совсем! неоригинальным! и вследствие этого, можетъ быть, не столь популярным!, чемъ покупать популярность «оригинального мыслителя» столь дорогою ценою, — ценою разлада и разрыва съ заветами освященной христианством! исторической мудрости, съ идеальными требовашями нашей природы и здраваго общечеловеческая смысла. «Осмеливаемся думать,— говорилъ В. Д. въ своей академической актовой речи,—что высшая и самостоятельная цель философская образовали есть установление здраваго, согласная съ началами ре лиги, философская шросозерцатя, потребность которая естественно законно вытекаетъ изъ самая строя разумной природы человека», при чемъ однако онъ вовсе не хотелъ видеть въ религш енлшнъй авторитет! для философы: «вл1яше религш на ходъ философская мышлешя,— говорить онъ въ другомъ месте. («Нужна-ли философ1я?»), — должно быть вл!яшем! советующая друга и руководителя, но не простираться до деспотическая давлешя и стеснения свободы этого мышлешя», чтб вытекаетъ изъ самой сущности христианства, которое «прежде всего

есть духъ 'и жизнь» я которое, какъ именно эта сила духа я жизни, можета «просветить, очистить и оживить нашу способность мышлешя, не уничтожая ея собственной жизнедеятельности*. Именно это стрем-лете къ оживленью и просветлен!» сферы мысли духомъ и светомъ христианства и было для В. Д. верховною целью всей его деятельности. Вотъ почему, если по своему объективно - спокойному тону, по характеру изложея!я, по прозрачно ясному и неподражаемо-художественному, при своей простоте, стилю его сочинения, какъ мы сказали, напомина-ютъ произведем мыслителей классической древности, то по духу, по направленно, по своему существенному смыслу и влйшпо на настроенье читателя, они, — осмелимся высказать мысль, которую, впрочемъ, мо-жетъ быть, и друпе не найдутъ особенно смелою,—они подобны тво-решямъ богослововъ - философовъ первыхъ вековъ нашей эры. В. Д. оылъ xpucmiawKia ф>илпеоф» въ полномъ и строгомъ смысл! этого слова: этимъ сказано все. Вс! остальныя свойства его философш им!-ютъ значеше подчиненное,—суть свойства производишь, определяемый именно этимъ только что указаннымъ взглядомъ его на конечную ц!ль философствовала и изъ него вытекзвппя. Правда, въ виду этого можно, пожалуй, сказать, что м!росозерцан!е В. Д. неоригинально и не ново, но это—почтенная старость и завидная неоригинально™: его филосо-ф)я стара какъ сама истина, многостороння какъ жизнь, чиста и возвышенна какъ христ!ансшй идеалъ!

   Итакъ, В. Д. не образовалъ школы въ техническом! смысл! этого слова, но оиъ сдЪлалъ нечто большее: не гнался за современностью, но лишь потому, что стоялъ выше ея; не стремился къ проведет» какихъ-либо новыхъ и своеобразныхъ философскихъ началъ, но потому что ставилъ себ! бол!е существенный задачи, бол!е возвышенные идеалы. Но что же,—ужели мы должны останавливаться при этой неопределенной характеристик!? Говоря иначе, яашелъ-ли В. Д. для того могучего и возвышенная принципа, который сообщал! его философскому м!росозерцаппо такое огромное воспитательное вл!яв!е на учеяиковъ, ставилъ самого мыслителя выше преходящих! и изменчивых! интересов! времени и уберегал! его отъ сомнительной игры въ «новый начала» и двусмысленная оригинальничанья,—нашелъ-ли онъ для этого принципа логическую форму мыслимости и слово, которое бы было для этой формы собственным! именем! и сообщало ей определенную индивидуальность? Какъ ни трудна была эта задача, В. Д. разрешил! ее: онъ нашел! для своего положительная идеала определенную форму мыслимости, заложил! основаше цельной системы въ дух! христианская идеализма и назвалъ эту систему особым! именем!. Это— ^система транс‘ленденпш.лънаго монизма¹¹. Общая концепщя этой системы, установка ея оснований, дедукщя этихъ основашй изъ одного общая принципа,—все это у нашего философа свое, оригинальное. Несмотря на то, что современный Запад! богата всякими монизмами и трансцен-дентатностями, онъ не только не имТ.етъ последовательной системы трансцендентальная монизма, но до самая последнего времени не им!лъ

я самаго этого термина *)• Оп^ постоянно колебался между различными формами имманентнало монизма — идеалистическаго (Гегель) и реалистического (Шеллингъ, Гартманъ); но трансцендентальный монизмъ чуждъ его духу и не мирится съ основною пантеистическою тенденщею, которая проникаетъ всю исторпо западной философш, особенно новейшей. Основания трансцендентального монизма могли быть ясно сознаны и выношены на иной почв!;, — умомъ, который, будучи основательно знакомъ со вс'Ьми типами западной мысли, въ то же время сохранили достаточно самобытности для того, чтобы, сознавъ ихъ односторонность, свободно и самостоятельно стремиться къ воплощен!» въ своей систем! высшаго идеала мысли—христианской истины. Это и сд!лалъ В. Д-, и этимъ определяется его историческое значеше. Мы попытаемся зд!сь наметить въ общихъ чертахъ основавгя его системы.


II,

  Первымъ шагомъ на пути къ обоснован!» трансцендентальна™ монизма была, конечно, установка самостоятельного звачешя философии, какъ специальной науки,—ея возможности, необходимости, состава и метода. Очень естественно и понятно, что въ изсл!доваши этихъ вотуюсовъ В. Д, отвелъ значительное м!сто полемическому элементу, такъ какъ онъ выступали на защиту правъ философш именно въ ту эпоху, когда эти права представлялись наиболее спорными, и когда философам приходилось выдерживать огонь перекрестныхъ возражений, направлявшихся на нее изъ самыхъ разнообразныхъ непр!ятельскихъ лагерей. Но не въ этомъ полемическомъ и критическомъ элемент!, не въ этой защит! правъ философии, какъ ни интересна и ни остроумна она сама по себ!, лежитъ центръ тяжести ионографий В. Д., посвященныхъ специально этимъ пропедевтическим! вопросамъ, — а въ т!хъ положи-тельныхъ взглядахъ, которые служатъ логическимъ предположешемъ и основой этой сложной поленики. Именно благодаря своеобразности и глубин! этихъ взглядов!, сначала монографически разработанныхъ, а потомъ систематизированных! въ сжатой форм! учебника, его «Введете въ философ!»» по всей справедливости должно быть отнесено къ числу наилучшихъ страницъ, когда-либо написанныхъ представителями идеалистической философии въ защиту ея самостоятельности и правъ.


  !) Этотъ терминъ (собственно: трансцендентный м.), сколько намъ известно, впервые употребленъ Вундтомъ въ его лослфднемъ большомъ сочинен!» („Система философ1а“, 1889, стр. 408 и др,). Но у Вундта онъ употребляется въ смысла историческому, (для характеристики си стен ъ Спинозы и Лейбница), н вовсе не служить выражен! емъ теистическаго характера системы, чистота котораго, какъ известно, довольно сомнительна. - Во всякомъ случай о генетической зависимости нашего философа отъ Вундта, конечно, не можетъ быть и рфчи.

Что такое философия? Ч!мъ обеспечивается ея место въ ряду другихъ наукъ? Невидимому, вопросы безнадежные: особаго предмета специальный науки ей не оставили, ея претензии на особенный, спещально-философсшй, исключительно-умозрительный методъ, — претензш, въ которыхъ, къ сожал'Ьшю, никогда не было недостатка, — спорны в во всякомъ случай вопроса не рйшаютъ. Гд! же въ такомъ случай искать его рйшешя?—Оно кроется въ необходимости различены двухъ сторонъ въ познаваемыхъ предметахъ, — эмпирической и идеальной, изъ которыхъ эта последняя, не принимаемая во внимаше никакою другою наукою, и есть спещальная область изслйдоватй философскихъ, обезпечивающая для философш самостоятельное существовала въ качеств! науки, стремящейся къ познашю высшей, подлинной истины существующая.
  Къ истин! стремятся вей науки; но существуетъ коренное различ!е въ томъ, какъ каждая наука понимаетъ я опредйляетъ ц!ль своихъ изысканий — истину. Эмпирическая науки определяют! истину, какъ < сот л ad е нашихъ мыслей съ предметами»: истина, по этому опред'Ь-лея)ю, есть действительность. Но что такое действительность? Ведь ложныя теорги, создан»! воображения, галлюцинащи и т. д. тоже действительность; но приписываемъ-ли мы этой действительности истинность? нетъ, мы осуждаем! такую действительность, какъ неистинную, во имя нашихъ поняглгй. Съ другой стороны, мы приписываемъ приз-накъ истинности нашимъ попялямъ, требовашямъ, который, собственно говоря, не существуютъ, — требован1ямъ, который не выполняются, мыслямъ и идеямъ, который не находятъ себе реальнаго осуществлены, относительно которыхъ мы говоримъ, что оне «истинны, но не осуществимы». Ясно, что поняты ооъ истина. какъ дгьйетвителъ-ности, само нс истинно.
  Поводимому, правильнее точка зр!шя на данной вопросъ наукъ формальныхъ, который, исходя изъ того факта, что мы оцениваемъ не предметами наши поияпя, а наоборотъ,—нашими понятыми предметы, определяют! истину, какъ «соглаше предметовъ съ нашими понятыми о нпхъ». Но совершенно очевидно, что не вообще соотн!тств!е предмета съ поштемъ о немъ можетъ быть названо истинною, а лишь его соответствие съ истинными поняиемъ. А если такъ, то мы снова предъ тгЬмъ вопросомъ, отъ которого думали уйти: где же критерий для отличешя въ ряду нашихъ понятШ истинных! отъ ложныхъ? Ска-жемъ-ли снова: въ предметахъ? Но ведь это очевидный круть. Въ самомъ деле, истина, по этому лонимашю ея, есть соотв!тств1е предмета нашему понятно о немъ (разумеется, истинному), а истинное поня™ есть то, которое соответствуетъ предмету! Где же, въ конце концовъ, критерШ—въ предмет! или въ понятш?
  Вопросъ, невидимому, безплодный и кругъ безвыходный. Однако, всматриваясь въ фактъ познашя ближе, мы находимъ, что въ самой действительности, въ самихъ познаваемыхъ предметахъ есть такой элементъ, который условливаетъ истинность какъ ихъ самихъ, такъ и нашихъ поняпй о нихъ, такъ что на этомъ основавш мы можемъ вы

ставить пустую на первый взглядъ, по въ сущности весьма содержательную и вполне состоятельную формулу: истина есть coiwcie предмета са самим* собою. Что это значить? Какъ возможно такое странное cowacie одного и того же предмета съ самимъ собою? Ясно, что о такомъ согласш можно говорить лишь въ т4хъ случаяхъ, если мы различимъ въ предмете две стороны, который- могутъ иногда и не покрывать другъ друга. И мы действительно имеемъ основание различать ташя стороны — идеальную и эмпирическую или феноменальную, то, что должно быть, и то, что есть въ действительности, идею и явлеюе. Съ этой точки зрйшя мы должны определить истину въ смыслю объективном* (истинное бытге), как* совпадете того, чжш предмет* должен* быть, съ тпмъ, что онъ есть или чп>мъ бывает*, —идеи съ явленьем*; а въ смыслю субъективном* (истинное познанге)—какъ познанге идеальной стороны существую щаю въ ея отношении къ сто-ронгь эмпирической или какъ науку объ идеях*. Это и есть собственная область философ®.
  Анализъ идеи открываешь вч, ней два основныхъ признака: дюйстви-телъностъ и именно высшую, сверхопытную, лишь разуномъ постигаемую действительность, которая служить идеальною основою чувственно являющегося бытая и его необходимымъ prius’OMb, и формальную законосообразность, въ силу которой идея, какъ понятие, должна быть нормальным* или, точнее, указывающимъ норму понятаЙ, понятгемъ. Первый признакъ истины (идеи) служить принципомъ наукъ положи-тельныхъ (эмлиричесгкихъ), второй—формальныхъ; соединеше же обоихъ признаковъ въ конкретномъ единстве идеи составляете идеальную задачу философ®. Съ этой точки зрДщпя мы получаемъ возможность ближе определить науку объ идеяхъ—философпо. Въ самомъ деле, если идея есть высшая законосообразная действительность, образующая въ пред-метахъ ихъ постоянный, неизменный, существенный, первоначальный и основной элементе,—начало, приближешемъ къ которому, какъ къ верховной июли бытая и развитая, единственно только и определяется степень объективной истинности предметовъ и явлешй, то, очевидно, философпо можно определить ближе какъ науку о началах*, основаниях* и щъляхъ существующая*. И такъ какъ, далйе, частный идеи находятся между собою въ отношен® соподчинения и взаимозависимости, а это отношеше можете быть объяснено только признашемъ высшей, управляющей ими идеи, которая бы совмещала въ себе вполне и безотносительно все свойства идеальнаго бытая, т.-е. идеи абсолютной, то философия, если она не хочетъ ограничиваться отрывечнымъ изследо-вав1емъ техъ или другихъ частныхъ идей, а будете стремиться, какъ и свойственно истинной науке, къ воспроизведен!» идеальной стороны всего существующаго, всего идеальнаго м!ра въ его гарыоническомъ единстве и стройности, должна включить въ область своего изследова-шя и абсолютную идею и въ связи съ нею раз сматривать все другая идеи. Отсюда, какъ результате всего предыдущая анализа, мы получаемъ такое определение философ®: философгя есть наука объ абсолютно мъ и идесхъ, разсматриваемыхъ въ отношении къ абсолют

ному, въ ихъ взаимной связи и въ проявлении въ Swmiu фено-менальномъ.
   Но, поставивъ eeo'fc такую высокую и сложную задачу. имеетъ-ли философия основаше надеяться на ея разрешеые? Возможна-ли она, какъ именно наука о сущностям? Въ ряду другихъ возражеяШ нро-тлвъ возможности философы, которыя, какъ тонко вскрываетъ наше философъ, въ большинстве случаевъ покоятся на более или менйе грубыхъ яедоразумешяхъ, этому возражешю, связанному въ новое время, какъ известно, съ именемъ Конта, онъ придаетъ особенное значен1е. Въ ответь на него онъ устанавливаешь въ выражении -спознать сущность вещей» очень плодотворное различеше двухъ Смыслове— субъективного и объективного. Познать сущность вещей въ лервомъ смысле, т. е. образовать объ нихъ абсолютно-полное, законченное, совершенное, адэкватное познаше мы, конечно, не можемъ по услов!ямъ нашего относителънаго познашя. Но нетъ никакихъ основашй сомневаться въ возможности познашя этой сущности во второмъ, объектив-номъ смысле, т. е. познашя того что является, что служить основою явлешй. И самъ позитивизмъ, противъ собственной воли, вступаетъ на путь такого познашя; онъ пытается понять явлешя, усмотреть въ нихъ то. чего не даетъ непосредственный опытъ, открыть законы и причины явлешй, подняться путемъ умозаключения отъ действ!й къ ихъ причинами., выступить за явлешя и по ниме умозаключать объ ихъ сущности. Когда мы говорймъ, что звуке объективно есть колебание волнъ воздуха, светъ — дрожаше эеира, цвете — химическое различге телъ и т. д_, то что мы выражаемъ этимъ, какъ не отличеше вещей, какъ оне суть на самомъ деле, отъ того, чймъ он! намъ кажутся,— различеше феномена отъ сущности? Всяки разе, какъ за непосредственно данными явлешями мы угадываемъ другая явлешя, какъ ихъ услов1я, мы становимся ближе къ ихъ подлинному, а не феноменальному только бьгпю. Прибавимъ къ этому, что вопросы эмпирическаго знашя не суть единственные вопросы, съ которыми человеке обращается къ науке, и что, съ другой стороны, опытъ не есть единственный источнике зна-шя, даже по сознашю самихъ представителей эмпирическаго знашя,— и возможность философы, какъ познашя идеальной стороны существующего. будетъ обезпечена.
   Столь же мало опасны для философы и очень распространенный въ наше время возражешя поаускептическаго новокантганства. Не говоря уже о томъ, что новоканпанцы не вполне верны тому философу, съ именемъ которого они связываютъ свою доктрину, и что самъ этотъ философъ не свободенъ отъ возражешй, подрывающихъ въ корне его теорию знашя, — новоканианцы не последовательны даже и со своей точки зрЪшя, когда говорятъ о субъективности томно философскаго знашя. Если наше знаше есть не более, какъ продукте нашей субъективной организащи, то что-нибудь одно: или и эмпирическое знаше такъ же субъективно, какъ философское, или и это последнее такъ же объективно, какъ первое. Въ этой самопротиворечивости позитивизма и новоканНанства, равно какъ и въ ихъ исторически проявленной