Бойцы

Д.Н. Мамин-Сибиряк  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

БОЙЦЫ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

ОГЛАВЛЕНИЕ 

I........................................................................................................3 
II ......................................................................................................8 
III...................................................................................................12 
IV...................................................................................................20 
V....................................................................................................22 
VI...................................................................................................31 
VII .................................................................................................39 
VIII................................................................................................45 
IX...................................................................................................52 
X....................................................................................................58 
XI...................................................................................................63 
XII .................................................................................................72 
XIII................................................................................................84 
XIV................................................................................................94 
XV...............................................................................................102 
XVI..............................................................................................109 
XVII ............................................................................................116 
XVIII ...........................................................................................126 

2 

I 

 
Мы приехали на пристань Каменку ночью. Утром, когда я 
проснулся, ласковое апрельское солнце весело глядело во все окна моей комнаты; где-то любовно ворковали голуби, задорно чирикали воробьи, и с улицы доносился тот неопределенный шум, 
какой врывается в комнату с первой выставленной рамой. 
Весна, бесспорно, самое лучшее и самое поэтическое время 
года, о чем писано и переписано поэтами всех стран и народов; 
но едва ли где-нибудь весна так хороша, как на далеком, глухом 
севере, где она является поразительным контрастом сравнительно 
с суровой зимой. Притом южная весна наступает исподволь, а на 
севере она, наоборот, производит быстрый и стремительный переворот в жизни природы, точно какой невидимой могучей рукой 
разом зимние декорации переменяются на летние. С ясного голубого неба льются потоки животворящего света, земля торопливо 
выгоняет первую зелень, бледные северные цветочки смело пробиваются через тонкий слой тающего снега, – одним словом, в 
природе творится великая тайна обновления, и, кажется, самый 
воздух цветет и любовно дышит преисполняющими его силами. 
Прибавьте к этому освеженную глянцевитую зелень северного 
леса, веселый птичий гам и трудовую возню, какими оглашаются 
и вода, и лес, и поля, и воздух. Это величайшее торжество и апофеоз той великой силы, которая неудержимо льется с голубого 
неба, каким-то чудом претворяясь в зелень, цветы, аромат, звуки 
птичьих песен, и все кругом наполняет удесятеренной, кипучей 
деятельностью. Я люблю этот великий момент в бедной красками 
и звуками жизни северной природы, когда смерть и немое оцепенение зимы сменяется кипучими радостями короткого северного 
лета. Именно такой весенний апрельский день смотрел в окна моей комнаты, когда я проснулся на Каменке: весна гудела на улице, точно в воздухе катилось какое-то громадное колесо. 
Распахнув окно, я долго любовался расстилавшейся перед 
моими глазами картиной бойкой пристани, залитой тысячеголосой волной собравшегося сюда народа; любовался Чусовой, которая сильно надулась и подняла свой синевато-грязный рыхлый 
лед, покрытый желтыми наледями и черными полыньями, точно 
он проржавел; любовался густым ельником, который сейчас за 

3 

рекой поднимался могучей зеленой щеткой и выстилал загораживавшие к реке дорогу горы. В логах еще лежал снег, точно изъеденный червями; по проталинам зеленела первая весенняя травка, 
но березы были еще совсем голы и печально свесили свои припухшие красноватые ветви. 
Каменка, одна из нижних чусовских пристаней, раскинула 
свои полтораста бревенчатых изб по крутому правому берегу в 
углу, который образовала с Чусовой бойкая горная речка Каменка. Моя комната была во втором этаже, и из окна открывался широкий вид на реку и собственно на пристань, то есть гавань, где 
строились и грузились барки, на шлюз, через который барки выплывали в Чусовую, лесопильню, приютившуюся сейчас под угором, на котором стоял дом, где я остановился, и на красовавшуюся вдали двухэтажную караванную контору, построенную на самом юру, на стрелке между Каменкой и Чусовой. За рекой Каменкой, на низком, отлогом берегу, приткнулась маленькая деревушка, точно она сейчас вылезла из воды своими двумя десятками избушек и теперь сушилась на солнечном пригреве. Гавань 
устроена, вероятно, из островка или песчаной косы, которая образовалась в самом устье Каменки; нижняя часть этой косы была 
соединена с крутым берегом, на котором раскинулась пристань 
широкой плотиной. Берега гавани всплошную обставлены деревянными магазинами для склада металлов, строившимися и совсем готовыми барками; везде валялись бревна, сложенные в 
желтые квадраты, свежий тес, обломки сгнивших барок, кучи 
пакли, козла и платформы спущенных в гавань барок. Несколько 
огней, около которых варили смолу для барок, дополняли картину. Весь берег был залит народом, который толпился главным 
образом около караванной конторы и магазинов, где торопливо 
шла нагрузка барок; тысячи четыре бурлаков, как живой муравейник, облепили все кругом, и в воздухе висел глухой гул человеческих голосов, резкий лязг нагружаемого железа, удары топора, рубившего дерево, визг пил я глухое постукивание рабочих, 
конопативших уже готовые барки, точно тысячи дятлов долбили 
сырое, крепкое дерево. И над всей этой картиной широкой волной катилась бесшабашная бурлацкая «Дубинушка», с самыми 
нецензурными запевами. Не успевал замереть в одном месте 
дружный окрик работавших бурлаков, как сейчас же с новой силой вставал в другом. Могучий вал самой пестрой смеси звуков 
гулким эхом отдавался на противоположном берегу и, как пени
4 

стая волна вешней полой воды, тянулся далеко вниз по реке, точно рокот живого человеческого моря. Эта картина кипучей деятельности тысяч людей представляла неизмеримый контраст с 
тем глубоким мертвым сном, каким покоится пристань Каменка 
целый год, за исключением двух-трех недель весеннего сплава. 
Еще день или два, река взломает лед, и вместе с водой уплывет 
вся эта бешеная работа, неистовый шум и крик, и опять все будет 
тихо и мертво кругом вплоть до будущей весны. 
– С весной, голубчик! С весной поздравляю! – кричал хриплым голосом хозяин моей квартиры, врываясь в комнату в высоких охотничьих сапогах и в коротком ваточном пиджаке. 
– А скоро река тронется, Осип Иваныч? 
– Э, голубчик, чего вы захотели… Да послушайте, милый человек, вы, кажется, еще не проснулись порядком: это бессовестно!.. Слышите: бессовестно… Я с четырех часов утра колочусь, 
как каторжный, а вы тут прохлаждаетесь. Вы посмотрите хоть на 
нашу пристань – ведь это целый ад, пекло какое-то… Ох, подлецы, подлецы!!! 
– Кто это провинился так? 
– Как кто? А бурлаки? Ведь их четыре тысячи, анафем, а у меня горло одно… Понимаете: одно! Сразу охрип… Ох, моченьки 
моей не стало с этими мошенниками!.. 
Осип Иваныч энергично вытер свое вспотевшее румяное лицо 
бумажным платком, поправил спутавшиеся на голове редкие русые кудри, закрывавшие на макушке порядочную лысину, и залпом опрокинул две рюмки водки из графина, который стоял на 
угловом столике. Приземистая широкоплечая фигура Осипа Иваныча с красным затылком и высокой грудью служила как бы 
олицетворением преисполнявшей его энергии; выкатившиеся карие глаза с опухшими красноватыми веками смотрели блуждающим, усталым взглядом, как у человека, который только что сейчас вырвался из жестокой свалки. Русая бородка и большие усы 
носили следы самого бесцеремонного обхождения: Осип Иваныч, 
когда начинал сердиться, немилосердно ерошил свою бороду и 
грыз усы, а так как сердиться ему решительно ничего не стоило, 
то бороде и усам доставалось порядком. 
– Ох, подлецы! – ворчал Осип Иваныч сквозь зубы, с ожесточением прожевывая сухую корочку хлеба. – Аспиды!.. 
– Да чем они вас так обидели, Осип Иваныч? 

5 

– Как чем?.. Сегодня какой день… а? – грозно приступил он ко 
мне, размахивая руками. – Какой день? 
– Кажется, двадцать третье апреля… 
– Вот то-то и есть: «кажется»… Вы бы в моей коже посидели, 
тогда на носу себе зарубили бы этот денек… двадцать третьего 
апреля – Егория вешнего – поняли? Только ленивая соха в поле 
не выезжает после Егория… Ну, обыкновенно, сплав затянулся, а 
пришел Егорий – все мужичье и взбеленилось: подай им сплав, 
хоть роди. Давеча так меня обступили, так с ножом к горлу и лезут… А я разве виноват, что весна выпала нынче поздняя?.. 
Наругавшись всласть и пропустив еще две рюмки, Осип Иваныч совсем другим тоном проговорил: 
– Пойдемте со мной, посмотрите, как мы в смоле кипим. Сначала надо завернуть в кабак… 
– Зачем? 
– Народ гнать на работу. Только отвернись – сейчас в кабак… 
Я вам говорю: разбойники и протоканальи! А всех хуже наши 
каменские… Заберут задатки и в кабак, а там как хочешь и выворачивайся, хоть сам сталкивай барки в воду да грузи!.. 
В передней мы натолкнулись на мужика в разорванной красной рубахе; одной рукой он держался за стену, стараясь сохранить равновесие. По красному лицу и блуждающему взгляду 
мутных глаз можно было принять этого мужика за труднобольного, если бы от него не отдавало на целую версту специфическим 
ароматом перегорелой водки. 
– Это ты, Савоська? – окликнул мужика Осип Иваныч. 
– А то как же… я… я!.. 
– Чего тебе надо? 
Мужик только что раскрыл рот для необходимых объяснений, 
как Осип Иваныч уже обрушился на него с необыкновенным 
азартом: 
– Да ты где, каналья, шары-то1 налил?.. а?! С какой радости… 
а?! Люди работают, надрываются, а он… 
– Осип Иваныч… дай опохмелиться! 
– Чего? 
– Опохмел… 

                                                 
1 Шары – глаза. (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.) 
 

6 

– Вот тебе опохмелиться, а вот закусить! – крикнул Осип Иваныч, схватывая Савоську за ворот и ловким подзатыльником выталкивая за дверь. 
Мужик только загремел ногами по лестнице и кубарем выкатился на улицу, к удивлению толпившегося около дома народа. 
– Гли, робя: Савоську опохмелили! – слышался из толпы чейто веселый голос. – Ай да Осип Иваныч! уважил! Хороший стаканчик поднес! 
– Видели? – спрашивал Осип Иваныч с улыбкой. 
– Да… 
– А между тем этот Савоська один из лучших сплавщиков у 
нас… Золото, а не мужик. Только вот проклятая зараза: как работа, так он без задних ног. Чистая беда с этими мерзавцами! 
Когда мы вышли на улицу, Савоська писал мыслете,1 по самой середине улицы, сдвинув свою рваную шляпенку на одно 
ухо. Это был красивый мужик лет сорока с широким бородатым 
лицом и русыми кудрями, которые лезли из-под шляпенки во все 
стороны шелковыми кольцами. Он пробовал было затянуть песню, но выходило какое-то дикое мычание, и Савоська принялся 
ругаться в пространство, неровно взмахивая руками. Оглянувшись, он заметил Осипа Иваныча, остановился, подпер руки фертом2 и, пошатываясь, закричал: 
– А я тебе… покажу, Оська!.. Подвяжу куфтой хвост-от… 
Веррно!.. 
– Ты у меня еще поразговаривай! – закричал Осип Иваныч. 
– А мне плевать на тебя… Слышал?.. Плев… 
Осип Иваныч ринулся вперед, но Савоська уже летел далеко 
впереди на всех рысях, потеряв свою шляпу. 
– Прямо в кабак, шельмец, задул! – ругался Осип Иваныч, 
подбирая Савоськину шляпу. 
 

                                                 
1 Мыслете – старинное название буквы «м». Писать мыслете – идти 
нетвердым шагом. 
 
2 …подпер руки фертом. – Ферт – старинное название буквы «ф». 
 

7 

II 

 
Осип Иваныч служил на пристани приказчиком. Это был русский человек в полном смысле слова: бесхарактерный, добрый, 
вспыльчивый. Он обладал счастливой способностью с совершенно спокойной совестью ничего не делать по целым месяцам и 
просто лез на стену, когда наваливалась работа. Во время сплава 
он собственно был золотой человек, потому что лез из кожи в интересах транспортного общества «Нептун», которое отправляло 
металлы с Каменки, но, как часто бывает с такими людьми, от его 
работы выходило довольно мало толку. Осип Иваныч без всякого 
пути разносил в щепы совершенно невинных людей, также без 
пути снисходил к отъявленным плутам и завзятым мошенникам и 
в конце концов был глубоко убежден, что без него на пристани 
хоть пропадай. 
– Я их всех насквозь вижу, разбойников, – уверял он, когда мы 
шли по широкой улице к кабаку. – Это варначье только меня и 
боится; у меня разговор короткий: раз-два и к черррту!! Они меня 
знают! Да вон посмотрите, как зашевелились у кабака: завидели 
грозу… Ха-ха! 
Мы шли сначала по берегу Чусовой, миновали часовню, чейто высокий деревянный дом с зеленой железной крышей и завернули за угол. Попадавшиеся на пути избы производили хорошее 
впечатление своими толстыми бревнами, крепкими воротами, 
крытыми наглухо, по-раскольничьи, дворами и белыми кирпичными трубами; известное довольство сказывалось во всем, начиная с тесовых крепких крыш и кончая стекольчатыми окошками 
и расписными ставнями. На берегу и около домов – везде попадались кучки бурлаков, с котомками и без котомок, в рваных полушубках, в заплатанных азямах1 и просто в лохмотьях, состав 
которых можно определить только химическим путем, а не при 
помощи глаза. 
– Ишь молодцы, только что явились на сплав! – ругался Осип 
Иваныч, когда попадались бурлаки с котомками. – Ужо я вам покажу кузькину мать!.. 
– А что же вы им сделаете? 
                                                 
1 Азям – крестьянская верхняя длиннополая одежда. 
 

8 

– Я?! У нас, голубчик, все это оформлено: просрочил явку на 
пристань – штраф; не явился на спишку1 барок – штраф; не пришел на нагрузку – штраф… 
Дорогу нам загородила артель бурлаков с котомками. Палки в 
руках и грязные лапти свидетельствовали о дальней дороге. Это 
был какой-то совсем серый народ, с испитыми лицами, понурым 
взглядом и неуклюжими, тяжелыми движениями. Видно, что 
пришли издалека, обносились и отощали в дороге. Вперед выделился сгорбленный седой старик и, сняв с головы что-то вроде 
вороньего гнезда, нерешительно и умоляюще заговорил: 
– Осип Иваныч! Мы уж к твоей милости… 
– Откуда вы? 
– Вятские мы, родимой мой, вятские… 
– Ты не в первый раз на сплав пришел? 
– Нет, не в первой… Раз с двадцать, может, уж сплыл. 
– Ну, так чего тебе от меня нужно? 
– Да вот запоздали мы, Осип Иваныч… Грех такой вышел; непогодье нас захватило, а дорога дальняя. 
– Знать не хочу… Вздор!.. Что у тебя в контракте сказано… 
а?.. – заорал Осип Иваныч, выкатывая глаза. – Я, что ли, буду 
сталкивать да грузить барки за вас?.. Задатки любите получать?! 
а?! 
– Да ведь задатки в волость пошли, за подушное… – как-то 
равнодушно оправдывался старик, совсем подавленный величием 
обступивших его нужд. – Подушное, Осип… 
– А мне плевать на ваше подушное! Знать не хочу!! Просрочил трое суток – за трое суток и штраф по контракту… 
– Осип Иваныч, родимой! Мы ведь тысячу верст с залишком 
брели сюды… изморились! А тут ростепель захватила… 
– Вздор!.. Я не бог… понимаешь? Я не бог… 
Старик только махнул рукой и пожевал сухими синими губами. Артель стояла как вкопанная; на изветрившихся лицах трудно 
было прочитать произведенное этой сценой впечатление. Старик, 
перебирая в руках свое воронье гнездо, что-то хотел еще сказать, 
но Осип Иваныч уже бежал к кабаку и с непечатной руганью врезался в толпу. Около кабака народ стоял стеной; звуки гармоники 

                                                 
1 Спишка – спуск барок на воду (от слова «спихнуть»). 
 

9 

и треньканье балалаек перемешивались с пьяным говором, топотом отчаянной пляски и дикой пьяной песней, в которой ничего 
не разберешь. Эта толпа глухо колыхнулась и загудела, когда 
Осип Иваныч ворвался в самый центр и с неистовым криком 
принялся разгонять народ. 
– Аспиды! Разбойники! Мошенники!! – ревел Осип Иваныч, 
как сумасшедший, не зная, на кого броситься; по пути он сыпал 
подзатыльниками и затрещинами. 
Савоська выглянул из-за косяка кабацкой двери и быстро 
спрятался; на его месте показалась согнутая фигура заводского 
мастерового с запеченным лицом и слезившимися глазами. 
– Осип Иваныч! Ты неправильно нас обиждаешь, – говорил 
он, когда Осип Иваныч протолкался сквозь густую толпу до самых дверей. – Севодни наш день, а завтра – твой… Мы тебе отробим, все отробим, а ты нас не тронь… 
– Ах ты… 
Мастеровой вылетел из кабака от одного удара могучей десницы Осипа Иваныча, а за ним вслед, как вилок капусты, полетел 
Савоська и растянулся плашмя на земле. 
Пока Осип Иваныч совершал свои подвиги, записные пьяницы 
успели попрятаться за углами ближайших изб, чтобы опять забраться в кабак, когда гроза пронесется. Другие делали вид, что 
идут к гавани, но, завернув за угол первой улицы, совершали обходное движение, чтобы попасть в кабак с противоположной стороны. В числе последних был и Савоська в компании с ругавшимся и запеченным мастеровым, захватив по пути каких-то самых подозрительных девиц в коротких сарафанах и ярких платках на голове. В этой толпе женские лица попадались только в 
качестве исключений; домовитые хозяйки были завалены работой по горло, потому что нужно было прокормить чем-нибудь эту 
трехтысячную голодную толпу. Конечно, бурлацкое брюхо не 
отличается особенной прихотливостью, но и оно боится пустоты. 
После долгого неистовства верного служаки музыка и песни 
смолкли, и толпа кабацких завсегдатаев медленно начала расходиться, потянувшись длинным хвостом к гавани. 
– Вы посмотрите только, что это за народ! – кричал Осип Иваныч, выскакивая из кабака уже без шапки. – Мошенник на мошеннике… И все наши каменские, либо заводские! Уж только и 
наррродец… 

10