Иллюстрированное Полное Собрание сочинений Н. В. Гоголя. Том 6

ИЛЛЮСТРИРОВАННОЕ


ПОЛНОЕ СОБРАН1Е СОЧИНЕН1Й




                н. в. гоголя




ВЪ ВОСЬМИ ТОМАХЪ.



подъ РЕДАКЦИЙ
А. Е. ГРУЗИНСКАГО.
СО ВСТУПИТЕЛЬНОЙ СТАТЬЕЙ
ПОЧ. АКАДЕМИКА И ПРОФЕССОРА

        д. н. овсянико-куликовскаго.


    ТОМЪ VI





книгоиздательство „ ПЕЧАТНИКЪ “.

Гоголь по рисунку Э. Мамонова.
(Литогрьф>я вышла поел! смерти Гоголя; Мамоновъ здЬсь, вероятно. обработаны свой же рисунокъ съ натуры).

Обложка, рисованная самимъ Гоголемъ.

МЕРТВЫЯ ДУШИ.



ТОМЪ ВТОРОЙ.

' ГЛАВА I.¹)

     ЗачФ>мъ же изображать бедность, да бедность, да несовершенство нашей жизни, выкапывая людей изъ глуши, изъ от-даленныхъ закоулковъ государства? Что-жъ делать, если уже таковы свойства сочинителя и, заболЬвъ собственнымъ несовер-шенствомъ, уже и не можетъ изображать онъ ничего другого, какъ только бедность, да бедность, да несовершенство нашей жизни, выкапывая людей изъ глуши, изъ отдаленныхъ закоулковъ государства? И вотъ опять попали мы въ глушь, опять наткнулись на закоулокъ. Зато какая глушь и какой закоулокъ!
     Какъ бы исполински валъ какой-то безконечной крепости, съ наугольниками и бойницами, шли, извиваясь, на тысячу слишкомъ верстъ горныя возвышешя. Великолепно возносились они надъ безконечными пространствами равнинъ, то отломами, известковато-глинистаго свойства, въ виде отвесныхъ стенъ, исчерченныхъ проточинами и рытвинами, то миловидно круглившеюся зеленою выпуклостью, покрытой, какъ мерлушками, мо-лодымъ кустарникомъ, подымавшимся отъ срубленныхъ деревъ, то, наконецъ, темными гущами леса, какимъ-то чудомъ еще уцелевшими отъ топора. Река то, верная своимъ берегамъ,

     ’) Въ исправленной редакции.

- 8 —

давала вмёсте съ ними колена и повороты, то отлучалась . прочь въ луга, затЬмъ, чтобы, извившись тамъ въ нисколько извивовъ, блеснуть, какъ огонь, передъ солнцемъ, скрыться въ рощё березъ, осинъ и ольхъ и выбежать оттуда въ торжестве, въ сопровождены мостовъ, мельницъ и плотинъ, какъ бы гонявшихся за нею на всякомъ повороте.
     Въ одномъ мёстё крутой бокъ возвышены убирался гуще въ зеленыя кудри деревъ. Искусственнымъ насаждешемъ, благодаря неровности гористаго оврага, сёверъ и югъ растительнаго царства собрались сюда вмёстё. Дубъ, ель, - лёсная груша, кленъ, вишнякъ и терновникъ, чилига и рябина, опутанная хмелемъ, то помогая другъ другу въ ростё, то заглушая другъ друга, карабкались по всей горё, отъ низу до верху. Вверху же, у самаго ея темени, примешивались къ ихъ зеленымъ вер-хушкамъ красныя крышки господскихъ строены, коньки и гребни сзади скрывшихся избъ, верхняя надстройка господскаго дома съ.рёзнымъ балкономъ и большимъ полукруглымъ окномъ. И надъ всёмъ этимъ собраньемъ деревъ и крышъ возносилась свыше всего своими пятью позлащенными, играющими верхушками старинная деревенская церковь. На всёхъ ея гла-вахъ стояли золотые прорезные кресты, утвержденные золотыми прорезными же цёпями, такъ что издали, казалось, висело на воздухе ничемъ неподдержанное,' сверкавшее горячими червонцами золото. И все это, въ опрокинутомъ виде, верхушками, крышками, крестами внизъ, миловидно отражалось въ реке, где безобразно-дуплистыя ивы, одне стоя у береговъ, другёя совсемъ въ воде, опустивши туда и вётви, и листья, опутанные склизкой бодягой, плававшей по водё вмёсте съ желтыми кувшинчиками, точно какъ бы разсматривали это чудное изображеше.
     Видъ былъ очень хорошъ, но видъ сверху внизъ, съ надстройки дома на отдаленья, былъ еще лучше. Равнодушно не могъ выстоять на балконё никакой гость и посетитель. Отъ изумленья у него захватывало въ груди духъ, й онъ только вскрикивалъ: „Господи, какъ здёсь просторно!" Безъ конца, безъ предёловъ открывались пространства: за лупами, усёян-ными рощами и водяными мельницами, въ нёсколько зеленыхъ поясовъ, зеленёли лёса; за лёсами, сквозь воздухъ, уже начинавшей становиться мглистымъ, желтёли пески, и вновь лёса, уже синёвшёе, какъ моря или туманъ, далеко разливавшейся; и вновь пески, еще блёднёй, но все желтёвшёе. На отдаленномъ ‘небосклоне лежали гребнемъ мёловыя горы, блиставшёя бёлиз-ною даже и въ ненастное время, какъ бы освёщало ихъ вёч-ное. солнце. По ослёпительной бёлизнё ихъ, у подошвъ, мё-

— 9 —

стами гипсовыхъ, мелькали какъ бы дымивпляся туманно-сизыя пятна. Это были отдаленный деревни, но ихъ уже не могъ разсмотрЬть человечески глазъ. Только вспыхивавшая при солнечномъ освещенш искра золотой церковной маковки давала знать, что это было людное большое селеше. Все это облечено было въ тишину невозмущаемую, которую не пробуждали даже чуть долетавипе до слуха отголоски воздушныхъ певцовъ, пропадавгше-въ пространствахъ. Словомъ—гость, стоявшей на балконе, и после какого-нибудь двухчасового созерцашя ничего другого не могъ выговорить, какъ только: „Господи, какъ здесь просторно!"
    Кто-жъ былъ жилеЦъ и владетель этой деревни, къ которой, какъ къ неприступной крепости, нельзя было и подъехать отсюда, а нужно было подъезжать съ другой стороны, где вразсыпку дубы встречали приветливо подъезжавшаго гостя, распростирая развесистыя ветви, какъ дружесюя объят!я, и провожая его къ лицу того самаго дома, котораго верхушку видели мы сзади и который стоялъ теперь весь на лицо, имея по одну сторону рядъ избъ, выказывавшихъ коньки и резные гребни, а по другую—церковь, блиставшую золотомъ крестовъ и золотыми прорезными узорами висевшихъ въ воздухе цепей. Какому счастливцу принадлежалъ этотъ закоулокъ?
    Помещику Тремалаханскаго уезда, Андрею Ивановичу Тентетникову, молодому тридцатитрехлетнему счастливцу и притомъ еще и неженатому человеку.
    Кто-жъ онъ, что-жъ онъ, какихъ качествъ, какихъ свойствъ человекъ? У соседей, читательницы, у соседей следуетъ раз-спросить. Соседъ, принадлежавшей къ фамил1и ловкихъ, уже ныне вовсе исчезающихъ, отставныхъ штабъ-офицеровъ-бран-деровъ, изъяснялся о немъ выражешемъ: „Естественнейшш скотина!" Генералъ, проживавшш въ десяти верстахъ, говорилъ: „Молодой человекъ, неглупый, но много забралъ себё въ голову. Я бы могъ быть ему полезнымъ, потому что у меня не безъ связей и въ Петербурге, и даже при..." генералъ речи не оканчивалъ. Капитанъ-исправникъ давалъ такой оборотъ ответу: „А вотъ я завтра же къ нему за недоимкой!" Мужикъ его деревни на вопросъ о томъ, какой у нихъ баринъ, ничего не отвечалъ. Стало быть, мнеюе о немъ было неблагопр!ятное.
    Безпристрастно же сказать—онъ не былъ дурной человекъ, онъ, просто, коптитель неба. Такъ какъ уже не мало есть на беломъ свете людей, которые коптятъ небо, то почему-жъ и Тентетникову не коптить его? Впрочемъ, вотъ на выдержку день изъ его жизни, совершенно похожш на все другие, и пусть изъ него судитъ читатель самъ, какой у него былъ характеръ, и какъ его жизнь соответствовала окружавшимъ его красотамъ.