История научной психологии

ИСТОРИЯ НАУЧНОЙ 
ПСИХОЛОГИИ
Г.М. БРЕСЛАВ
УЧЕБНИК
Рекомендовано в качестве учебника 
для студентов высших учебных заведений,
обучающихся по направлениям подготовки 37.03.01 «Психология»
(квалификация (степень) «бакалавр»);
37.05.01 «Клиническая психология»
(квалификация «клинический психолог»);
44.05.01 «Педагогика и психология девиантного поведения»
(квалификация «социальный педагог»)
Москва
ИНФРА-М
202

УДК 159.9(075.8)
ББК 88.1я73
 
Б87
Бреслав Г.М.
Б87 
 
История научной психологии : учебник / Г.М. Бреслав. — Москва : 
ИНФРА-М, 2026. — 539 с. — (Высшее образование). — 
textbook_5ab0eb3d8ce6d5.04357219.
ISBN 978-5-16-021214-2 (print)
ISBN 978-5-16-113914-1 (online)
Учебник раскрывает ключевые темы истории психологической науки 
и содержит материалы, посвященные наиболее заметным вехам развития 
зарубежной и отечественной психологической мысли. Автором книги обнаруживается неразрывная связь между эволюцией психологического знания и общим научно-техническим прогрессом. Особо подчеркивается, что 
с момента своего появления психология находилась на службе общества 
и эта направленность продолжает оставаться ключевым вектором развития 
психологической науки.
Материалы учебника позволят студентам расширить свои представления об истории зарождения и актуальных тенденциях онтогенеза психологической мысли.
Соответствует требованиям Федерального государственного образовательного стандарта высшего образования последнего поколения.
Учебник адресован студентам высших учебных заведений, обучающимся по направлению подготовки 37.03.01 «Психология» и специальностям 37.05.01 «Клиническая психология», 44.05.01 «Педагогика и психология девиантного поведения», а также преподавателям психологических 
факультетов.
УДК 159.9(075.8)
ББК 88.1я73
Р е ц е н з е н т ы:
 Собкин В.С., доктор психологических наук, профессор, академик 
Российской академии образования;
Дементий Л.И., доктор психологических наук, профессор, декан 
факультета психологии Омского государственного университета
ISBN 978-5-16-021214-2 (print)
ISBN 978-5-16-113914-1 (online)
© Бреслав Г.М., 2018
%0*
10.12737/

Посвящается моей жене —
 Елене Дорошенко
Предисловие
В настоящей книге показан опыт становления психологического знания во всех его проявлениях — от стихийного появления 
психотехник в древнем обществе до современного научного психологического знания. В учебнике впервые рассматривается история 
психологической науки как социального института, включающая 
не только научные работы, но и развитие сообщества ученых, инфраструктуры науки, и, что особенно важно — происходит рассмотрение ее значения для развития общества в целом.
История психологии предстает не в качестве набора идей 
и фактов, а как процесс преемственности подходов и практики 
исследования; при таком взгляде оказывается, что у каждого ученого есть свои учителя и предшественники, свои ученики и последователи, свои достижения и неудачи. В издание вводится материал о психологии на службе общества и перспективах ее развития 
в этом обществе. Впервые рассмотрена роль российских учеников 
В. Вундта в развитии российской и советской психологии. Также 
впервые рассмотрена роль школы Л.С. Выготского в развитии социокультурного подхода в психологии.
Каждый человек уникален, и ни один автор не в силах удовлетворить в полной мере интересы всех читателей в какой-либо области научного знания. Поэтому данному изданию предполагается 
придать интерактивный характер — присланные читателями вопросы, критические замечания и дополнения будут учтены и использованы в последующих изданиях данной книги. Тем самым 
каждый читатель может стать потенциальным соавтором следующего издания учебного пособия «История научной психологии». 
Присылайте свои вопросы, критические замечания и дополнения 
автору по адресу электронной почты: g_bresl@latnet.lv или gershon.
breslavs@gmail.com.

У психологии длинное прошлое, но короткая история.
H. Ebbinghaus. Abriss der Psychologie (1908)
Глава 1. 
ПРЕДЫСТОРИЯ НАУЧНОЙ ПСИХОЛОГИИ
Социально-практические источники психологического знания и техник 
воздействия, появление науки, распространение научных требований на социальные дисциплины, исследования психических явлений в «донаучный» и «эмпирический» периоды смежными дисциплинами.
Представления о психических явлениях и практики поведения 
насчитывают тысячелетия, в то время как история научной психологии ограничивается несколькими десятками лет. Именно так 
можно понять слова Эббингауза в эпиграфе.
Методология психологической науки предполагает строго регламентированный и объективный поиск достоверного знания 
и его использования для нужд общества. В отношении психологии 
процесс научного поиска должен включать изучение реальных явлений человеческого поведения и сознания с последующим количественным и качественным анализом полученных данных и «интерсубъективной» проверкой получаемых результатов и выводов. 
Этой работой должно заниматься определенное сообщество людей 
независимо друг от друга. Такое сообщество должно обладать и соответствующей инфраструктурой не только для проведения исследований, но и для информирования всего общества о полученных 
продуктах и предоставления другим членам научного сообщества 
возможности проверить полученные результаты.
Учитывая то, что психология как наука сложилась только 
во второй половине ХIХ в., все предшествующие этапы ее развития, имеющие отношение к пониманию, изучению и использованию психических явлений, будут относиться к предыстории психологии. К названной проблематике при этом, за редким исключением, следует относить философские наблюдения и размышления 
о природе души и душевных явлений, не основанные на специально организованном, эмпирическом изучении проявлений психики конкретных людей.
Долгое время историки психологии обходили вниманием чрезвычайно важный и интересный пласт предыстории психологии — 

зачатки ее техник воздействия в различных формах общественной 
практики и познания как в виде стихийно сложившихся техник 
в области практического воздействия на человеческую психику 
в традиционной культуре, так и в виде практик воздействия на психику в древних цивилизациях, в эпоху Античности и Средневековья. Ключевое значение для становления научной психологии 
имело получение наукой статуса социального института в Европе 
XVII в. На развитие психологии заметное влияние оказали некоторые научные исследования в антропологии, физике, биологии 
и физиологии.
В истории психологии выделяют четыре хронологических периода: 1) донаучный период — предыстория психологии (от древнейших времен до появления лейпцигской школы); 2) научный эмпирический период — от появления лейпцигской школы до начала 
ХХ в.; 3) концептуальный период — от зарождения психоанализа 
до появления когнитивной психологии; 4) постконцептуальный 
или эклектический период. Последний сочетал использование 
существующих в психологии представлений не столько с точки 
зрения их исходной концептуальной принадлежности, сколько 
на основе их полезности и/или обоснованности. Можно говорить 
о том, что четвертый период развития научной психологии продолжается вплоть до сегодняшнего дня.
Освещение наиболее заметных вех первого, донаучного этапа 
не исключает изложения сведений о проведении научных исследований того времени. При этом здесь собраны и представлены 
факты, имеющие отношение к хронологически более раннему 
периоду, чем время появления психологической науки, и к сведениям, полученным в рамках донаучных работ и философии, а также 
в рамках смежных дисциплин — антропологии, биологии и физиологии. Большая часть этих исследований не только предшествовала появлению научной психологии, но и способствовала ее появлению и развитию.
1.1. СОЦИАЛЬНО-ПРАКТИЧЕСКИЕ ИCТОЧНИКИ ДОНАУЧНОГО 
ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ
Появление традиционной культуры человеческого общества 
определенно связано с появлением людей cовременного типа 
Homo sapiens sapiens, и, с точки зрения палеонтологии, вполне очевидно обнаруживается уже в позднем палеолите около 30–40 тыс. 
лет назад.
Тем не менее, и до сегодняшнего дня в изолированных регионах 
Земли (например, в дельте Амазонки и на островах Тихого океана) 

сохраняются отдельные человеческие племена, чей образ жизни 
можно отнести к архаической или традиционной культуре. Под 
последней понимается дописьменное сообщество людей, почти 
не обладающее социально-детерминированной дифференциацией 
и специализацией членов этого сообщества, чей образ жизни определяется традициями, заданными предшествующими поколениями. 
При этом архаическая культура может обладать лишь биологически 
детерминированной половой и возрастной дифференциацией.
Для традиционной культуры характерны безусловная вера в абсолютное могущество сверхъестественных сил и магические обряды. В то же время в этих культурах встречается целый ряд эффективных психотехник, влияющих на социальные проявления 
личности в коллективе, например, проведение похорон (как помощь умершему соплеменнику в переходе к жизни в другом пространстве и одновременно как форма социализации и социального 
санкционирования для остальных живых соплеменников), подготовка к основным видам занятий и социализация подрастающего 
поколения. Понятно, что эффективность в традиционной культуре 
может рассматриваться лишь в контексте родовой или племенной 
стабильности и адаптивности к природным условиям.
Среди ритуалов социализации центральное место занимает 
обряд инициации, объединяющий в сакральном действии два наиболее важных события человеческой жизни — рождение и смерть. 
Д.Д. Фрэзер так и называет этот обряд — обряд смерти и воскресения. «У многих первобытных племен, особенно тех, у которых наличествует институт тотемизма, принято устраивать для достигших 
половой зрелости юношей обряды инициации, чаще всего сводящиеся к “умерщвлению” и “воскрешению” участников обряда» 
[288, с. 768]. Д.Д. Фрэзер считает, что смысл этого обряда для 
членов племени заключен в обмене жизненной энергией (душой) 
между человеком и его тотемом или в установлении симпатической 
связи с тотемом или другим могущественным существом. Скорее 
всего, речь может идти о ритуале перехода, который и означает для 
членов традиционной культуры смерть ребенка и рождение нового 
взрослого члена племени, который, как правило, получает сразу же 
новое имя. Связь с тотемом здесь — лишь необходимый и неотъемлемый элемент принадлежности к взрослым представителям племени.
Многие из этих обрядов были связаны с риском для здоровья 
и жизни. Юноши специально готовились к обряду старейшинами 
в условиях изоляции и некоторое время находились вне общества 
после совершения обряда для привыкания к жизни в новом ка

честве. По-видимому, при проведении таких обрядов в традиционной культуре (в отличие от многих более поздних драматизированных постановок) все участники этих обрядов, от зрителей 
до жрецов и самих посвящаемых, верили в реальность магического 
превращения. Этому способствовали не только элементы общей 
социализации и специальной подготовки, но и разработанная 
предшествующими поколениями на основе племенных преданий 
технология организации самого обряда.
Обряд инициации воспринимается представителями европейской 
культуры как инсценированный спектакль, а членами племени — 
как реальный процесс гибели одного существа и рождения нового. 
Даже те участники одного из таких обрядов, которые с помощью 
специальных трещоток изображают рев тотемного чудовища, «проглатывающего» посвящаемого юношу, ощущают себя частью этого 
тотема и не способны отделить себя от происходящего [288].
На создание такого магического состояния направлены и используемые амулеты, и элементы одежды, и узоры, наносимые 
на тело и лицо, и все ритмизованные, энергетически насыщенные 
ритуальные действия, доводящие участников до экстаза. Как пишет 
Л. Леви-Брюль: «Австралиец арунта, например, под влиянием 
ритма пения и пляски, под влиянием усталости и коллективного 
возбуждения во время церемонии теряет отчетливое сознание своей 
личности и чувствует себя мистически связанным с мифическим 
предком, который был одновременно и человеком, и животным» 
[232, с. 19].
В то же время такого рода практики и техники нельзя считать 
продуктом сознательной деятельности отдельных людей — жрецов 
и/или вождей. Наблюдателю может казаться, что жрец осознанно 
выбирает наиболее эффективные средства для достижения нужного 
результата. Однако чаще всего жрец вовсе не ощущал себя субъектом принятия решения и творчества. Скорее всего, совершение 
каких-либо действий предполагало лишь ориентировку на некие 
«знаки свыше». Как пишут Л.С. Выготский и А.Р. Лурия: «…в противоположность объективной практике нашей техники мы можем 
обозначить магическое поведение в известной мере как своего 
рода субъективную, инстинктивно примененную психотехнику» 
[194, с. 120]. По-видимому, «инстинктивно примененную психотехнику» и означает в данном случае минимальный уровень или 
полное отсутствие осознания организованности осуществляемого 
ритуального действия, для чего в некоторых культурах используются психотропные вещества (типа священной сомы), приводящие 
к отключению сознательного контроля.

Часто вождь или жрец принимал решение на основании содержания сновидения. Л. Леви-Брюль описывает случай, когда вождь 
африканского племени в ответ на предложение миссионера послать своего сына в недавно организованную миссионером школу, 
отвечает: «Я про это увижу сон». Л.С. Выготский в своих заметках 
по этому поводу отмечает, что «…у него (вождя кафров) через общественное значение сновидений сон приобрел регулятивную 
функцию: что он увидит во сне — то он и сделает» [193, С. 58]. 
В этой связи сна и будущего поведения Л.С. Выготский видит первичную социальную функцию передачи указания от одного человека другому, которая в интериоризированной форме и представляет способ понимания содержания сна.
Как замечает Л. Леви-Брюль в работе «La Mythologie Primitive», 
«На взгляд первобытных людей все, что человек видит во сне, является в определенных случаях столь же реальным, как и то, что он 
воспринимает наяву, даже более реальным, ибо все, что открывается во сне, принадлежит к вещам высшего порядка и может оказать непреодолимое влияние на ход вещей» [233, с. 271]. Для представителей европейской культуры, отличающихся приоритетом абстрактного мышления и рационально планируемой деятельности, 
трудно прочувствовать и понять принципы магического мышления 
человека традиционной культуры. Для последнего не существует 
категориальных дифференцировок, естественных для нас; нет 
четких различений прошлого, настоящего и будущего, даже понятия «жизнь» и «смерть» не имеют абсолютного значения.
В качестве примера еще одной магической психотехники можно 
привести исповедь в традициональной культуре, провоцируемую 
племенным жрецом или шаманом, которая может спасти человека, 
заболевшего из-за нарушений табу. «В ответ на веление шамана 
больная перечисляет одно за другим все нарушения табу, легкие 
и тяжелые, совершенные ею. Когда складывается уверенность, что 
ни одно нарушение не забыто, все присутствующие расходятся 
в убеждении, что признание ошибок и грехов “извлекло острие 
болезни”, так что пациентка скоро выздоровеет. Болезнь является 
действием осквернения, навлеченного на женщину ее проступками и действующего подобно околдованию. Признание парализует это действие, освобождает от колдовства, т.е. очищает. Дурное 
влияние, нейтрализованное противодействующим влиянием, например, влиянием исповеди, прекращает свое действие, женщина 
исцеляется» [233, с. 236].
Нечто сходное по технике, но не по верованию, мы находим в катарсической психотерапии у Й. Брейера в конце XIX в. При при

менении этой техники выражение переживаний, связанных c травматическим опытом в прошлом, ведет к выздоровлению. Подобную логику психотерапии мы находим в работах И. Бернхейма 
и П. Жане, а также в методах классического психоанализа, где техника свободных ассоциаций также направлена на устранение последствий травмирующего прошлого опыта.
Кроме того, такая исповедь, управляемая жрецом с помощью 
наводящих вопросов, согласно убеждениям представителей традиционной культуры, может спасти и других людей от возможных 
неприятностей. «Здесь существует убеждение, что признание в совершенном проступке, чего домогаются во что бы то ни стало, действует определенным образом. Между совершившим проступок, 
навлекающий осквернение, и самим действием представляют, 
чувствуют мистическую связь, сопричастие, подобное тому, которое связывает живое существо с принадлежащими ему предметами. Поскольку совершающий действие сохраняет его втайне, последнее является как бы существом, вышедшим из него, живущим 
собственной жизнью и порождающим, в свою очередь, гибельные 
последствия, за них ответственен совершивший проступок. Он 
является молчаливым соучастником распространяющегося таким 
образом зла. Если он, напротив, говорит об этом проступке, если он 
публично признает себя совершившим это действие, то он лишает 
его той жизни, который он его наделил. Он отнимает у этого действия его вредоносную силу. Согласно выражению эскимосского 
шамана, он “из него извлекает его острие”. Всем его последствиям 
сразу кладется конец» [233, с. 238].
Скорее всего, даже новое, вносимое в ритуалы инициации, 
допроса-исповеди или похорон отдельными жрецами, воспринималось ими вовсе не как продукт собственного творчества или 
принятия решения, а как голос тотемного духа, божественного существа, которое изъявляет свою волю через них, посредством их 
тела. Не они это говорят и делают, а ими говорит и действует тотемное божество или обожествленная природная стихия. Передача 
этих техник также осуществлялась не в виде вербального знания, 
а только через практическое личное участие на всех этапах подготовки и проведения магических обрядов. Тем самым вряд ли 
в рамках традиционной культуры можно говорить о сознательном 
приобретении или использовании психологических знаний и методов организации поведения.
Если рассматривать психологические умения и знания, как они 
понимаются в обыденном, житейском значении, т.е. не столько 
как результат научного познания, сколько как обобщение жиз

ненного опыта в форме эффективных навыков или осознанной 
практики, то с первыми сведениями о психологических знаниях 
как осознанном и целенаправленном использовании психологических техник мы встречаемся в описании древнеиндийской брахманской школы. Задачей этой школы были не только преемственность в религиозной жизни, но и сохранение канонических текстов 
в условиях дописьменной культуры, которая лишь со временем 
стала письменной.
Более тысячи лет в индийской устной 
традиции «Вед» сохранялись достаточно 
аутентичные канонические тексты, благодаря специально организованной кастовой школе, где учителя («ачарья» или 
«гуру» (рис. 1.1), последнее некоторые исследователи считают лишь обозначением 
особо уважаемого учителя [245]) ставили 
своей главной задачей полное сохранение 
канонических текстов сутр и комментариев к ним). При этом речь шла именно 
об устной передаче этих текстов в строго 
неизменной, канонической форме, ибо создание этих сутр (стихотворных гимнов или 
мантр, служащих заклинаниями, загадками, 
описаниями ритуалов и пр.) считалось божественным актом как получение знания 
сверхъестественных сил через святых муд -
рецов («риши»). Записываться эти тексты не могли в силу их эзотерического характера, вплоть до распространения буддизма, хотя 
письменность к тому времени уже существовала.
Достаточно упомянуть, что только одна из древнейших частей 
этого корпуса вед — «Ригведа» — насчитывала более тысячи гимнов; 
не менее объемны были «Яджурведа», «Самаведа» и другие ведические тексты. Для того чтобы запомнить тексты столь большого 
объема, были разработаны специальные техники запоминания — 
мнемотехники. Среди них встречаются приемы разделения текста 
на первичные единицы, а затем постепенного увеличения количества объединяемых в единицах элементов и различные варианты 
структурирования этих единиц, ритмизация в унисон с дыхательными движениями, пропевание и т.п.
Лишь в конце XIX в. впервые было научно изучено и подтверждено, что группировка запоминаемых элементов и ритмизация 
самого процесса приводят к существенному увеличению объема 
Рис. 1.1. Так мог выглядеть брахман-учитель 
«гуру» эпохи «Вед»