История Российского государства-цивилизации

 
 
 
 
 
Л.О. ТЕРНОВАЯ 
 
ИСТОРИЯ РОССИЙСКОГО 
ГОСУДАРСТВА-ЦИВИЛИЗАЦИИ 
 
УЧЕБНИК 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Москва  
ИНФРА-М 
2025 

УДК 94(41/99)(075.8) 
ББК 63.3(2)я73 
Т35 
 
Р е ц е н з е н т ы: 
Гольдин Г.Г., доктор политических наук, профессор, заведующий сектором 
международного права кафедры фундаментальной юриспруденции и 
международного права Российского университета адвокатуры и нотариата 
имени Г.Б. Мирзоева; 
Рябова Е.Л., доктор политических наук, главный редактор журнала 
«Этносоциум и межнациональная культура» 
 
Терновая Л.О. 
История Российского государства-цивилизации : учебник / Л.О. Терновая. — 
Москва : ИНФРА-М, 2025. — 297 с. 
 
ISBN 978-5-16-113678-2 (online) 
 
Основная цель учебника заключается в раскрытии цивилизационной 
уникальности России, для чего обучающимся предлагается познакомиться с 
разными сторонами специфики истоков Российской цивилизации: ее 
письменностью, городами, этнокультурным ландшафтом. Показано, что 
становление России как государства-цивилизации определялось ее отличиями 
от цивилизационных матриц Востока и Запада. Уделяется внимание 
современным цивилизационным вызовам России и анализируется ее 
возможность им противостоять. 
Предназначен в первую очередь для обучающихся по программам среднего 
специального образования по специальности 51.00.00 «Культуроведение и 
социокультурные проекты». Также может использоваться в подготовке кадров 
для социокультурной и библиотечно-информационной деятельности. Будет 
интересен и полезен всем, кто интересуется историей, культурой и 
геополитикой. 
 
УДК 94(41/99)(075.8) 
ББК 63.3(2)я73 
 
 
 
 
 
 
 
 
ISBN 978-5-16-113678-2 (online) 
 
 
 
 
    © Терновая Л.О., 2025 
 
ФЗ  
№ 436-ФЗ 
Издание не подлежит 
маркировке в соответствии 
с п. 1 ч. 2 ст. 1 
Т35 
 

ВВЕДЕНИЕ 
Судьба России, ее непохожесть на другие страны волновала не одно поколение 
живущих в ней людей, волнует и нас. Рано или поздно, но традиционное для 
российского менталитета восприятие мироустройства должно было войти в 
противоречие с все более различимой по мере общественного развития Руси 
ее собственной внутренней структурой управления, базирующейся на 
сочетании светских административных и духовных (православных) подходах, 
а также с необходимой и осознанной внешней ориентацией, которая уже не 
могла восприниматься абстрактно (или сакрально) вследствие расширения 
хозяйственных и дипломатических контактов. Внешняя активность России 
исключительно быстро наполнялась конкретным содержанием, требующим 
осмысления, адаптации к внутренней активности, что и приводило к 
сопоставлению двух дихотомий: Восток — Запад и Север — Юг, 
свойственным большим пространствам. 
Каждая 
из 
перечисленных 
координат 
помимо 
обозначенной 
пространственной ориентации несет в себе нагрузку ценностно-смысловой 
топологии, имела в прошлом и имеет в настоящем устойчивый набор 
признаков. Например: Восток — восход, начало, возрождение; Запад — закат, 
конец, завершенность. Такое отражение вектора солярного движения, 
казалось бы, четко определяет несопоставимость всех исходящих из этих 
геокультурных центров явлений в целом и их отдельных признаков. Однако 
известно, что для политической, как, впрочем, и культурной традиции 
древности было характерно создание некоей упорядоченной структуры, 
соединяющей Восток и Запад; Север и Юг, и приводящей к сакрализации 
центра их ментального пересечения. В результате рождалось стремление 
отметить эту преимущественно мифологически обоснованную середину мира 
(пространственную точку отсчета) с помощью специальных знаков, 
фиксирующих сакральные центры общественной жизни. В российской 
традиции идея центра проявляется в различных интерпретациях, в том числе в 

символике креста или же крестовых камней, стоящих в древности на 
перекрестах всех важнейших дорог.  
Но и это, по сути, является лишь развитием идеи первичной матрицы 
мира — arbor mundi (мирового древа). У восточнославянского мирового 
дерева ирия (вирия, вырия) в отличие от общераспространенной модели 
мирового древа, отмечавшего центр, середину мира, обнаруживается 
отсутствие нижней, подземной части, соотносимой с темной, искупительной 
средой пребывания души после смерти. Описываемые, в частности в 
восточнославянском фольклоре, сферы существования человека: явь, навь и 
правь — имели, как и у классической модели arbor mundi троичную 
устремленность вверх, уводящую человека от жесткой привязанности к земле. 
Даже известный уход легендарного града – Китежа под воду может 
рассматриваться как зеркальное отражение этого же подъема, но не 
противоречащее ему, по сути. Может быть, поэтому важнее оказывается не 
любовь к дому и к своим близким, а «родному пепелищу» и «отеческим 
гробам». Здесь же нельзя не заметить желания власти уравновесить 
соотношение идеологических и политических представлений с хозяйственной 
потребностью, привязав к земле крестьянина, сковав его на долгие века 
крепостной 
зависимостью. 
При 
этом 
никакого 
интенсивного 
типа 
хозяйствования не наблюдалось.  
Напротив, 
импульс 
экстенсивного 
развития 
влиял 
и 
на 
цивилизационную самоидентификацию России. При постановке вопроса о ее 
цивилизационной идентификации и самоидентификации, который в каждую 
эпоху он решался по-своему, можно рассматривать отечественную систему 
мифов и традиций как отражение желания уйти от жесткой ориентации на 
какую-либо известную традицию — Запада или Востока, Севера или Юга. 
Возможно ли это? Вера в уникальную возможность синтеза опыта Востока и 
Запада достаточно долго определяла направленность цивилизационной 
самоидентификации России.  

Необходимо учитывать, что признание неразрывности истории 
внутренней, «домашней», и внешней неизбежно приводит к выбору 
предпочтений в установлении связей, как с сопредельными, так и удаленными 
землями. Эти предпочтения не обязательно могут выражаться политически. 
Согласно «Повести временных лет», созданной в Киеве в 1110-х гг., наиболее 
раннему из сохранившихся в полном объеме древнерусских летописных 
сводов, принятие христианства в его византийской версии происходило одновременно с отказом от иудаистской, исламской и католической моделей, 
которые имели не только конфессиональные, а также политические и более 
широко понимаемые цивилизационные истоки и следствия1. Однако известно, 
что принятие христианства вовсе не сняло, а скорее наоборот, усилило 
необходимость установления новых внешних политических связей, а также 
развития собственной, независимой от Византии, политической традиции. 
Сложность цивилизационного самоопределения России заключалась в том, 
что такой императив начал осознаваться слишком поздно, уже в период 
формирования централизованного государства.  
Именно 
тогда 
вопрос 
цивилизованного 
самоопределения 
стал 
рассматриваться как требующий неотложного решения. В это время в поиске 
внешнеполитических 
координат, 
символизируемых 
преимущественно 
парадигматикой Востока и Запада, Россия попыталась объять необъятное. Это 
проявилось в провозглашении концепции «Третьего Рима». При этом мало 
учитывалось, что «Первый Рим» и «Второй Рим» не были однородными. 
Кроме того, в российском гербе — двуглавом орле — обнаружилось 
соединение восточных и западных пространств, что отвечало системе 
имперских представлений. Если у кого-то были надежды на унификацию 
развития с частично унаследовавшей идеи «Первого Рима» Европой, то они не 
 
1 Повесть временных лет (Подготовка текста, перевод и комментарии О.В. 
Творогова) // Библиотека литературы Древней Руси / РАН. ИРЛИ; Под ред. Д.С. Лихачева, 
Л.А. Дмитриева, А.А. Алексеева, Н.В. Понырко.  — СПб. : Наука, 1997. Т. 1: XI –  XII века. 
(Ипатьевский список «Повести временных лет» на языке оригинала и с синхронным 
переводом).  [Электронный ресурс]. — URL:http://lib2.pushkinskijdom.ru/tabid-4869. 
 

оправдались. Позже это попытался сделать Петр I (1672 – 1725), но методы, 
которыми он европеизировал Россию, были скорее восточными, чем 
западными. Да и при преемниках Петра I не произошло снятия 
парадигматических противопоставлений Востока и Запада в российском 
масштабе.  
К концу XIX столетия во всем мире расхождение между Востоком и 
Западом стало приобретать прямую оппозицию, заставляя жестко следовать 
выбору «или — или». Хотя и не отрицалась относительность смысловых 
антиномий, присущих Востоку и Западу, особенно там, где речь идет не о 
политике в целом или такой ее характеристике, как «державность», а об 
индивидуальном восприятии мира, его структурно-культурологических 
компонентах. 
При изучении истории и традиций Запада и Востока отмечаются их 
многочисленные несовпадения: демократии и деспотизма; аскезы и мистики; 
рациональности и интуиции; модернизации и стабильности; индивидуализма 
и коллективизма; рынка и базара и пр. Ряд противопоставлений можно 
продолжать, естественно, не до бесконечности, так как даже географическое 
понимание Запада и Востока не стабильно. Например, ныне относящийся к 
Востоку 
регион 
Северной 
Африки 
в 
эпоху 
эллинизма 
длящегося 
приблизительно три столетия с 280 г. до н.э. до 30 г. до н.э., был центром 
западной цивилизации. Также завоеванная арабами Испания развивала 
традиции Востока. Однако эти несовпадения с современными взглядами не 
помешали формированию опорных представлений, выход за рамки которых 
нарушает не только привычное и во многом удобное стереотипное восприятие 
Запада и Востока, но и стабильность всей цивилизационной картины мира.     
Не менее значима для самоидентификации России дихотомия Север — 
Юг. Ее парадигматическая линия со временем становилась все заметнее. В 
этом стоит видеть результат не столько культурологических, сколько 
экономических различий. Не случайно наиболее употребляемое в прошлом 
противопоставление касалось оценки благосостояния — «богатый Север» и 

«бедный Юг». Хотя имеется сопоставление, пусть менее распространенное, но 
очень 
точное, психологическое, по степени накала 
социальных и 
политических страстей, по своеобразному групповому темпераменту. 
Мигранты с юга привносят этот темперамент в протестные действия в странах 
благополучной 
Европы, 
где 
происходит 
стремительное 
смешение 
характеристик Севера и Юга.  
Для России установление собственного места в ценностной шкале 
«Север — Юг» начало приобретать политический смысл, начиная с 
петровских реформ. Петр I, если придерживаться архитектурной метафоры, 
«прорубил окно» в Европу, открыв Россию не Западу, а скорее Северо-Западу. 
Военная кампания тех лет совсем не случайно вошла в историю как Северная 
война (1700 – 1721). Россия по объективным причинам не могла стать равной 
Западной Европе, но она могла быть просвещенным Севером. Ее новая 
столица становится «Северной Пальмирой». Южная Пальмира, чей расцвет 
приходился на I – III в. н.э., являлась крупным центром караванной торговли 
и ремесла, культуры. Устойчивое стремление России ориентироваться на 
поверженные политические центры (Рим, Пальмира, Византия) может 
рассматриваться и как попытка установления историко-культурной связи, и 
как 
уход 
от 
требуемого 
временем 
утверждения 
собственных 
цивилизационных опор, необходимых для обозначения и отстаивания 
национальных интересов. 
Цивилизационная самоидентификация для любого государства является 
одновременно и простой, и сложной задачей. Чаще всего трудности этого 
процесса связаны с геополитической стороной вопроса самоопределения 
социальной общности1. Однако также встречаются сложности внутреннего 
порядка. 
Границы 
разделения 
цивилизационных 
и 
геополитических 
координат проходят по территории России. Пересекаясь, они порождают 
различные коллизии между диаметрально противоположными моделями 
 
1 Торкунов А.В., Дегоев В.В. Русская история: Государство. Цивилизация. Внешний 
мир [Текст]: монография  / А. В. Торкунов, В.В. Дегоев.  — М.: Аспект Пресс, 2024.   

развития: 
открытостью 
и 
замкнутостью, 
интеграцией 
и 
автаркией, 
национализмом и космополитизмом, мировой революцией и внутренней 
самобытностью и т.д. Подобные коллизии неоднократно описывались, а у 
каждой модели были свои идеологи. Спор «западников» и «славянофилов» не 
ограничивается временем существования этих групп, он начался задолго до их 
появления и, по сути, продолжается в наши дни.  
В конце XIX – начале ХХ столетия обнаружилась тенденция уже не 
разделения опыта России и Запада и выбора пути на основе избранной 
системы предпочтений, а его соединения. Одним из тех авторов, кто пытался 
примирить противоположность Востока и Запада, был русский религиозный 
мыслитель Владимир Соловьев (1853 – 1900). Еще в своей ранней работе «Три 
силы», которая была написана в 1877 г., он представлял славянство, главным 
образом Россию, в качестве силы, способной совместить, продвигаясь по пути 
к «всеединству», идей Востока и Запада1.  
В XX столетии присущие русской эмиграции евразийские настроения 
оказались противоположными духу официального оптимизма, царившему в 
Советском Союзе. При этом идеология строителей коммунизма снимала 
противоречия Востока и Запада. Неслучайно в документах Коминтерна 
Востоку уделялось огромное внимание. Для воспитания коммунистических 
кадров Востока был создан Коммунистический Университет Трудящихся 
Востока (КУТВ). Для всеобщего осознания идей дружбы, равенства, 
солидарности, правда, без объяснения массам, каким путем они будут 
реализованы, подходил даже образ сказочного джина Старика Хоттабыча, 
созданный писателем Лазарем Лагиным (1903 – 1979) и открывающий 
советским детям и взрослым чарующий мир Востока2.  
Концепция евразийства, приобретавшая у разных авторов различные 
оттенки — восточно-западные и западно-восточные, — отразила не только 
 
1 Соловьев В.С. Три силы: Публичное  чтение Владимира Соловьева [Текст] / В.С. 
Соловьев. — М.: Унив. тип., 1877.  
2 Лагин  Л.И. Старик Хоттабыч [Текст] / Л.И. Лагин.  — М.: Эксмодетство, 2022.   

российские духовные искания, но и западноевропейские, связанные с 
кризисом либеральных идей и либеральных политических институтов Запада. 
Евразийские взгляды Льва Гумилева (1912 – 1992) были обусловлены 
кризисом тоталитарной модели общественного развития. Но евразийские 
попытки преодоления 
цивилизационных 
противоречий, 
несмотря 
на 
противоположность политических оснований, представляли оптимистический 
вариант поиска их сближения. При этом евразийство в любых своих 
проявлениях акцентировало внимание на динамику процесса, а не на его 
издержки.  
Обращает на себя внимание тот факт, что евразийские концепции, хотя 
и по разным причинам, обретали жизненную силу преимущественно в 
кризисные для России периоды. Постсоциалистический период не стал 
исключением. Однако особенности современного евразийства могут быть 
осмыслены лишь при сопоставлении с результатами тех социальных, 
экономических, политических и иных преобразований, которые идут на всем 
постсоветском пространстве. 
Важно учитывать, что дихотомический разлад и, соответственно, 
существование пограничных сред бытия, культур, политических и правовых 
институтов 
оказываются 
свойственными 
не 
одному 
российскому 
пространству. В Америке, например, происходило активное столкновение 
западноевропейских и северных традиций с восточными и южными, а, 
например утвердившаяся замена понятия «негритянская культура» понятием 
«афроамериканская» может рассматриваться как результат преодоления их 
длительного конфликта, несмотря на возросшую долю афроамериканцев в 
политическом истеблишменте этот результат требует подтверждения 
испытанием временем.  
Пространственные координаты российского хронотопа (др.-греч. χρόνος 
— время и τόπος — место») периодически теряли свою устойчивость. В такие 
моменты нарушалась топографическая карта отечественного политического 
пространства. В те периоды главная проблема заключалась не в отсутствии 

традиционного для общества и государства набора политических идей, и не в 
их изобилии. И то, и другое не превышало как «минусовое», так и «плюсовое» 
пороговые значения. Сложность заключалась в поиске истинного центра, не 
только в смысле известной центристской политической традиции, а в качестве 
парадигматического центра пересечения (совмещения) интересов различных 
политических образований. Наличие такого центра позволяет обществу 
обрести и сохранять устойчивость. Согласие по поводу характеристики 
цивилизационной идентичности может считаться своеобразной осью, на 
которую нанизано сложное пространство с регионами, склоняющимися к 
разным моделям своего геополитического развития.  
Отечественный хронотоп, теряя пространственную стабильность, 
оказывался 
асимметричным, несущим повышенную хронологическую 
нагрузку, вызывая особый интерес к восприятию его собственной временной 
составляющей. Такое внимание не отличалось новизной. Еще в середине 
первого тысячелетия до н.э., как считал древнегреческий философ и математик 
из Милета в Малой Азии Фалес (637/624 – 558/547 до н.э.), «мудрее всего 
время, ибо оно объясняет все». Но время способно объяснить все в будущем, 
когда более или менее полный набор фактов и их оценок сам подведет к 
выводу. Однако мы живем в реальном времени и пытаемся отыскать те 
признаки эпохи, которые могут позволить его идентифицировать.  
Осознание 
сути 
России 
как 
государства-цивилизации 
явилось 
важнейшим признаком нашего времени. Быть таковым — великая честь и 
огромная 
ответственность. 
Чтобы 
быть 
в 
состоянии 
нести 
эту 
ответственность, требуется отлично знать историю своей страны и понимать 
причины сложностей поиска и утверждения цивилизационной идентичности 
Российского государства. Этому и посвящен учебник «Россия — государствоцивилизация».