Русская литература, 2024, № 1

Р
О
С
С
И
Й
С
К
А
Я
 
А
К
А
Д
Е
М
И
Я
 
Н
А
У
К
ИНСТИТУТ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ (ПУШКИНСКИЙ ДОМ)
№ 1 
Историко-литературный журнал 
2024
И з д а е т с я  с   я н в а р я  1 9 5 8  г о д а
Выходит 4 раза в год
С ОД Е Р Ж А Н И Е
Стр.
5
М. Н. Виролайнен. Русский романтизм как проблема   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
ЛИТЕРАТУРНЫЙ КОНТЕКСТ ПЕРЕХОДНЫХ ЭПОХ 
СЛУЧАЙ Я. А. ГАЛИНКОВСКОГО
25
47
М. Э. Баскина. «Архаист-просветитель» Я. А. Галинковский: к характеристике литературной репутации   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
А. В. Волков. О переводческих воззрениях Я. А. Галинковского    .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
К 200-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ И. С. АКСАКОВА
60
75
87
89
А. П. Дмитриев. «Слава — какою… гремит Вавилон»: к поэтическому диалогу И. С. Аксакова и Н. М. Языкова об А. О. Смирновой-Россет (1845–1846)  .   .   .   .   .   .   .   .   .
О. Л. Фетисенко. И. С. Аксаков и М. Ф. Де-Пуле в диалоге о русской литературе   .   .   .   .
 
Приложение. Письмо И. С. Аксакова к М. Ф. Де-Пуле от 20 апреля 1876 года  .   .   .
Е. С. Левшина. Переписка И. С. Аксакова и Р. А. Фадеева 1874–1882 годов    .   .   .   .   .   .
ИЗ ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ НАУКИ
И. Н. Сухих. Кафедра русской литературы Петербургского  / Петроградского  / Ленинградского университета: ХХ век (к 300-летию СПбГУ)  .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
103
ПОЛЕМИКА
131
Д. М. Буланин. Симеон Бекбулатович и вопрос о «литературной игре» Ивана Грозного  
.   .   .
ПУБЛИКАЦИИ И СООБЩЕНИЯ
139
145
146
159
С. И. Николаев. Житие Меркурия Смоленского: с русского на польский и обратно    .   .   .
 
Приложение. Żywot pobożnego Merkuriusza, Żołnierza y Męczennika    .   .   .   .   .   .
А. В. Пигин, С. А. Семячко. Севернорусские жития святых в «Алфавите российских чудотворцев…» старообрядческого книжника Ионы Керженского  .   .   .   .   .   .   .   .   .
А. А. Терещук. Карлистская тема в повести Н. В. Гоголя «Записки сумасшедшего»  
.   .   .
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

173
180
191
211
220
228
246
И. В. Немировский. Капитан Лебядкин и В. К. Тредиаковский .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
П. Р. Заборов. Ф. Д. Батюшков и Дени Рош  .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
К. А. Кумпан. Над рукописями статей Вяч. Иванова. Часть 2. «Юргис Балтрушайтис как 
лирический поэт»    .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Маша Левина-Паркер (США), Михаил Левин (США). Модернисты в поисках неясности: 
к типологии квазидетектива    .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
О. С. Лалетина, Е. В. Хворостьянова. Стратегия и тактика становления поэтических систем В. В. Набокова, К. К. Вагинова, А. П. Платонова   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Е. Н. Никитин.  Об одной писательской дружбе: М. М. Пришвин и С. Т. Григорьев   .   .   .
Е. Р. Обатнина. Учитель музыки и «парижская нота» (к истории сотрудничества А. М. Ремизова с журналом «Числа»)    .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Чжицян Лю (КНР), Хуэй Сюн (КНР). Некоторые особенности поэтических переводов китайской классической поэзии в России: на примере переводов стихотворения Цао 
Чжи «Вздохи»  .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
ЗАМЕТКИ
К. С. Корконосенко. Переводы К. И. Тимковского в оценке русской критики .   .   .   .   .   .
А. С. Урюпина. О двух прототипах героев рассказа А. М. Ремизова «Гороскоп»  
.   .   .   .   .
255
257
ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ
260
262
Е. В. Сартаков. «Малая» драматургия Н. В. Гоголя в новом академическом издании   .   .
Т. В. Мисникевич. «Недостоверные» мемуары как воскрешение духа времени   .   .   .   .   .
С. А. Дубровская, О. Е. Осовский. Русская литература в терминах исторической нарратологии  .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
265
ХРОНИКА
267
271
273
275
Н. Ю. Алексеева. Научный семинар Отдела по изучению русской литературы XVIII века 
в 2022 году    .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
А. Б. Белова. Научная конференция «Письменная и иконографическая традиция Древней Руси»  .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Н. А. Прозорова. Шестой Научный семинар «Русская литература в советскую эпоху»  .   .
С. А. Васильева, А. Ю. Сорочан. Всероссийская научная конференция «Век как сюжет»  .   .
М. Ю. Любимова, Е. А. Михайлова. VI Научная конференция «История отечественной 
культуры в архивных документах» .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
279
Памяти Валерии Игоревны Ереминой  .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   . 
286
288
Summaries    .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Журнал издается под руководством
Отделения историко-филологических наук РАН
Редакционный совет:
М. ГАРДЗАНИТИ, С. ГАРДЗОНИО, Ж. Ф. ЖАККАР, ЛЮ ВЭНЬФЭЙ, 
ДЖ. МАЛМСТАД, Ж. НИВА, М. Б. ПЛЮХАНОВА, ДЖ. СМИТ, Р. Д. ТИМЕНЧИК, 
Р. ХЁДЕЛЬ, Т. В. ЦИВЬЯН, В. ШМИД
Главный редактор В. Е. БАГНО
Редакционная коллегия:
М. Л. АНДРЕЕВ, М. Н. ВИРОЛАЙНЕН, Е. Г. ВОДОЛАЗКИН, В. В. ГОЛОВИН, 
А. М. ГРАЧЕВА, И. Ф. ДАНИЛОВА (зам. главного редактора), Е. Е. ДМИТРИЕВА, 
Н. Н. КАЗАНСКИЙ, А. В. ЛАВРОВ, А. М. МОЛДОВАН, А. Ф. НЕКРЫЛОВА, 
С. И. НИКОЛАЕВ, Г. В. ОБАТНИН, М. В. ОТРАДИН, А. А. ПАНЧЕНКО, 
В. В. ПОЛОНСКИЙ, А. Л. ТОПОРКОВ, Т. С. ЦАРЬКОВА
Адрес редакции: 199034, Санкт-Петербург, наб. Макарова, 4.
Телефон/факс (812) 328-16-01; e-mail: rusliter@mail.ru
© Российская академия наук, 2024
© Институт русской литературы
(Пушкинский Дом) РАН, 2024
© Составление. Редколлегия журнала 
«Русская литература», 2024
Санкт-Петербург

R U S S I A N  A C A D E M Y  O F  S C I E N C E S
INSTITUTE OF RUSSIAN LITERATURE (PUSHKIN HOUSE)
RUSSKAYA
LITERATURA
№ 1 
Historical and Literary Studies 
2024
F o u n d e d  i n  J a n u a r y  1 9 5 8
Published Quarterly
C O N T E N T S
5
Page
M. N. Virolainen. Russian Romanticism as a Problem  .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
LITERARY CONTEXT OF TRANSITIONAL TIMES 
THE CASE OF YA. A. GALINKOVSKY
25
47
M. E. Baskina. Archaist-Enlightener Ya. A. Galinkovsky: To the Characteristics of Literary 
Reputation    .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
A. V. Volkov. On the Translation Views of Ya. A. Galinkovsky    .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
HONORING THE 200TH ANNIVERSARY OF I. S. AKSAKOV
60
75
87
89
A. P. Dmitriev. The Glory of Babylonian Harlot: A. O. Smirnova-Rosset in the Poetic Dialogue Between I. S. Aksakov and N. M. Yazykov (1845–1846)  .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
O. L. Fetisenko. I. S. Aksakov and M. F. De-Poulet in a Dialogue about Russian Literature   .   .
 
Appendix. I. S. Aksakov’s Letter to M. F. De-Poulet, 20 April 1876   .   .   .   .   .   .   .   .
E. S. Levshina. Correspondence Between I. S. Aksakov and R. A. Fadeev in 1874–1882    .   .
HISTORY OF THE RUSSIAN SCHOLARSHIP
I. N. Sukhikh. Department of Russian Literature of St. Petersburg / Petrograd / Leningrad University: the 20th Century (To the 300th Anniversary of St. Petersburg State University)  .   .
103
POLEMICS
131
D. M. Bulanin. Simeon Bekbulatovich and the Question of the «Literary Game» Played by 
Ivan the Terrible   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
REPORTS AND RELEASES
139
145
146
S. I. Nikolaev. The Vita of Mercurius of Smolensk: Russian into Polish and Back   .   .   .   .   .
 
Appendix. Żywot Pobożnego Merkuriusza, Żołnierza y Męczennika  .   .   .   .   .   .   .   .
А. V. Pigin, S. A. Semiachko. The Northern Russian Vitas of Saints in the Alphabet of Russian Miracle Workers… by the Old-Believer Scribe Jonah Kerzhensky  .   .   .   .   .   .   .
St. PETERSBURG

165
173
180
191
211
220
228
246
А. А. Tereshchuk. The Carlist Theme in the Diary of a Madman by N. V. Gogol    .   .   .   .   .
I. V. Nemirovsky. Captain Lebyadkin and V. K. Trediakovsky    .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
P. R. Zaborov. F. D. Batyushkov and Denis Roche  .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
K. A. Kumpan. Working on the Manuscripts of Vyach. Ivanov’s Articles. Part 2. Jurgis Baltrusaitis as a Lyricist .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Masha Levin-Parker (USA), Misha Levin (USA). The Modernists in Search of Uncertainty: 
Towards a Typology of Quasi Detective Story    .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
O. S. Laletina, E. V. Khvorostianova. Emergence of the Poetic Systems of V. V. Nabokov, 
K. K. Vaginov, A. P. Platonov: Tactics and Strategy  .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
E. N. Nikitin. On a Writers’ Friendship: M. M. Prishvin and S. T. Grigoryev  .   .   .   .   .   .   .
E. R. Obatnina. The Music Teacher and the «Parisian Note» (Concerning the History of 
A. M. Remizov’s Engagement with the Literary Magazine Chisla) .   .   .   .   .   .   .   .   .
Zhiqiang Liu (China), Hui Xiong (China). Some Features of Poetical Translations of Chinese Classical Poetry in Russia: The Case of Translations of The Sighs by Cao Zhi  .   .
NOTES
K. S. Korkonosenko. Translations by K. I. Tinkovsky as Evaluated by the Russian Criticism  
.   .
A. S. Uryupina. A. M. Remizov’s Story The Horoscope: Two Prototypes of the Protagonists  
.   .
255
257
REVIEWS
260
262
265
E. V. Sartakov. N. V. Gogol’s «Minor» Dramas in a New Academic Edition  .   .   .   .   .   .   .   .
T. V. Misnikevich. «Unreliable» Memoirs as the Resurrection of the Zeitgeist    .   .   .   .   .   .
S. A. Dubrovskaia, O. E. Osovskii. Russian Literature in Terms of Historical Narratology  .   .
NEWSREEL
267
271
273
275
279
N. Iu. Alekseeva. Department of Russian Literature of the 18th Century, Research Seminar 
in 2022   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
A. B. Belova. The Written and Iconographic Tradition of Ancient Russia Research Conference   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
N. A. Prozorova. Russian Literature in the Soviet Era Sixth Research Seminar   .   .   .   .   .
S. A. Vasil’eva, A. Iu. Sorochan. Century as a Plot National Research Conference    .   .   .   .
M. Iu. Liubimova, E. A. Mikhailova. History of Russian Culture in Archival Documents 
Sixth Research Conference    .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
In Memoriam of Valeriia Igorevna Yeremina  .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   . 
286
Summaries    .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
288
Published under the Auspices of History and Philology Department 
Russian Academy of Sciences
Editorial Council:
M. GARZANITI, S. GARZONIO, R. HODEL, J. F. JACCARD, J. MALMSTAD, 
G. NIVAT, M. B. PLIUKHANOVA, V. SCHMID, G. SMITH, R. D. TIMENCHIK, 
T. V. TSIVIAN, WENFEI LIU
Editor-in-Chief V. E. BAGNO
Editorial Board:
M. L. ANDREYEV, I. F. DANILOVA (Deputy Editor-in-Chief ), E. E. DMITRIEVA, V. V. GOLOVIN, 
A. M. GRACHEVA, N. N. KAZANSKY, A. V. LAVROV, A. M. MOLDOVAN, A. F. NEKRYLOVA, 
S. I. NIKOLAEV, G. V. OBATNIN, M. V. OTRADIN, A. A. PANCHENKO, V. V. POLONSKII, 
A. L. TOPORKOV, T. S. TSAR’KOVA, M. N. VIROLAINEN, E. G. VODOLAZKIN
Editorial Office: 4, Makarova Embankment, St. Petersburg 199034.
Phone/fax (812) 328-16-01; e-mail: rusliter@mail.ru
© Russian Academy of Sciences, 2024
© Insitute of Russian Literature 
(Pushkinskij Dom), 2024
© Compilation. Russkaya Literatura 
Editorial Board, 2024
St. Petersburg

DOI: 10.31860/0131-6095-2024-1-5-24
© М. Н. ВИРОЛАЙНЕН
РУССКИЙ РОМАНТИЗМ КАК ПРОБЛЕМА
Представление о литературном развитии как последовательной смене направлений не раз подвергалось критике, однако существенной его корректировки так и не произошло — скорее оно просто ушло из центральной зоны 
исследовательского внимания, особенно заметного в 1960–1980-е годы.1 Однако в свое время такое представление было привито нам столь основательно, 
что до сих пор оно не позволяет разглядеть некоторые важные особенности 
литературного процесса. В этой статье речь пойдет о так называемой эпохе 
романтизма, которая, согласно давно сформированной точке зрения, занимает промежуточное место на хронологической оси «сентиментализм — романтизм — реализм».2
У понятия «романтизм» имеется одно несомненное преимущество перед 
«сентиментализмом» и «реализмом» — его использовали носители куль 
туры, 
которая признана романтической (а также и их противники). Но у этого есть 
своя оборотная сторона: создается иллюзорное впечатление, будто в 1820–
1830-е годы романтизмом называли то же самое, что и в позднейших исследованиях. В  пушкинскую эпоху объем понятия «романтизм» формировался 
в дискуссионном поле, и общая концепция тогда едва ли сложилась. А положения, в которых все-таки сходилось большинство авторов, как раз не совпадают с выработанным позднее пониманием романтизма.3
1 В эти годы романтизм как художественное направление был предметом многочисленных 
монографий и сборников — назовем хотя бы некоторые из них: Вопросы романтизма в русской 
литературе. Казань, 1963; Ванслов В. В. Эстетика романтизма. М., 1966; Проблемы романтизма: 
Сб. статей. М., 1967; Манн Ю. В. Русская философская эстетика (1820–1830-е гг.). М., 1969; 
Европейский романтизм. М., 1973; К истории русского романтизма. М., 1973; Маймин Е. А. 
О русском романтизме. М., 1975; Проблемы романтизма в художественной литературе и критике. Казань, 1976; Манн Ю. В. Поэтика русского романтизма. М., 1976; Русский романтизм. Л., 
1978; На путях к романтизму: Сб. науч. трудов. Л., 1984; Федоров Ф. П. Романтический художественный мир: пространство и время. Рига, 1988. 
2 Так, второй том «Истории русской литературы», посвященный первой половине XIX века, вышел в начале 1980-х годов под заглавием: «От сентиментализма к романтизму и реализму». 
В предисловии редактора говорилось: «Построение тома определяется предложенной в нем периодизацией литературного процесса первой половины XIX в. В нем выделяются два основных 
периода. Первый характеризуется движением от сентиментализма к романтизму; второй — от 
романтизма к реализму» (История русской литературы: В 4 т. Л., 1981. Т. 2 / Под ред. Е. Н. Купреяновой. С. 5).
3 Как известно, на это указывал еще Ю. Н. Тынянов: «Большинство попыток определить 
романтизм и  классицизм было не суждением о  реальных направлениях литературы, а  стремлением подвести под эти понятия никак не укладывавшиеся в  них многообразные явления»; 
«Подходя с готовыми критериями „классицизма“ и „романтизма“ к явлениям тогдашней русской литературы, мы прилагаем к многообразным и сложным явлениям неопределенный ключ, 
и в результате возникает растерянность, жажда свести многообразное явление хоть к каким-нибудь, хоть к кажущимся простоте и единству. Таков выход, продиктованный историкам самим 
определением романтизма, которое сложилось не во время борьбы 20-х годов, а позднее, — определением, в  котором сложные явления предыдущего литературного поколения, уже стертые 

М. Н. Виролайнен
Когда в России заговорили о романтизме, в западных литературах (прежде всего в Германии) он уже был отрефлексированным фактом; мы получили его, так сказать, из вторых рук. Но европейский романтизм не был единым 
движением. Существуют разные версии и английского, и французского, и немецкого романтизма, и каждая из них имеет ярко выраженную индивидуальную определенность и национальную окраску.
Английский романтизм, несомненно, разнолик. Так, Байроном4 он заявлен как пафос индивидуализма, как выдвижение героя, способного в одиночку противостоять и  миру, и  Богу, как экзотический колорит, как ирония, 
сплавляющая лирику с эпосом, в котором есть место для литературной рефлексии. Но совсем иначе выглядит озерная школа, с ее обращенностью к простой, не героической жизни, с ее идеями пантисократии, равенства всех существ в  мире, который напоен из божественного источника, но и  уязвлен 
таинственными злыми силами, с ее мечтой о восстановлении исконных красоты и благополучия, свободных от этих злых сил.5
Французский романтизм знает сосредоточенность на внутренней жизни, часто меланхоличной, как у Сенанкура или в поэзии у Ламартина — но 
знает и  кипение страстей, по силе не уступающих байроновским. Однако 
страсти, движущие, например, сюжеты драм и романов Гюго, сталкивают 
между собой равномощных героев, ни одному из которых не дано, как это 
было у Байрона, занять единственно центральное положение. Гюго разворачивает многофигурные композиции, вводит широко разработанную социальную тему.
Совершенно иная доминанта у  немецкого романтизма, благодаря Шеллингу исконно метафизичного. Здесь в центре не отдельный герой, как у Байрона, и не сообщество людей, как у Гюго, но устройство мира как такового. 
Для немецких романтиков, и йенских, и более поздних Клейста или Гофмана, 
живое начало мира несовместимо с мертвой определенностью, неподвижностью, косностью; оно расшатывает любые четкие контуры — будь то контуры 
предметов, идей или человеческой личности. Но совсем иначе выглядят гейдельбергские и швабские романтики с их любовью к фольклору, к патриархальности, с мечтой об успокоенной в конечном счете идиллической жизни. 
И в этом они ближе к лейкистам, чем к йенской школе или романтизму Клейста и Гофмана.
Каждый из русских авторов, которым романтизм в принципе импонировал, избирал для себя, в  зависимости от своих личных симпатий, тот или 
иной вариант европейского романтизма. Для Пушкина значимой фигурой 
стал Байрон, на фоне которого Ламартин казался недостаточно романтичным.6 Симпатии Николая Полевого однозначно склонялись к Франции, 
совершенное воплощение романтизма он видел в  творчестве Гюго.7 Проза 
в памяти позднейшего, были приведены к насильственному упрощению» (Тынянов Ю. Н. Архаисты и Пушкин // Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1968. С. 24, 51).
4 В России творчество Байрона уже к началу 1820-х годов было признано одним из эталонов 
романтизма.
5 См.: Берковский Н. Я. Лекции // Берковский Н. Я. Лекции и статьи по зарубежной литературе. СПб., 2002. С. 139–140.
6 30 ноября 1825 года Пушкин писал А. А. Бестужеву: «…робкий вкус наш не стерпит истинного романтизма. Под романтизмом у нас разумеют Ламартина» (Пушкин А. С. Полн. собр. 
соч.: [В 16 т.]. М.; Л., 1937. Т. 13. С. 244–245). Семь лет спустя Пушкин уже писал о «тощем и вялом однообразии» Ламартина (см. «<Начало статьи о В. Гюго>» — Там же. Т. 11. С. 219). 
7 См. вышедшую в самом начале 1832 года статью Полевого «О романах Виктора Гюго и вообще о новейших романах (Против статьи г-на Шове)» (Полевой Н. А., Полевой Кс. А. Литературная критика: Статьи и рецензии, 1825–1842 / Сост., вступ. статьи и комм. В. Березиной и И. Сухих. Л., 1990. С. 104–105, 127).

Русский романтизм как проблема
Гоголя, органично (вероятно, стихийно) близкая немецкому романтизму (которому Пушкин остался по большому счету чужд), производит впечатление, 
что ее автор о существовании Байрона даже не подозревал. Что же касается 
Франции, то тут для Гоголя интереснее всего оказалось направление, которое в России принято называть неистовой словесностью. Подобный сопоставительный перечень можно было бы продолжать, но отсутствие единых ориентиров русского романтизма и так довольно очевидно. Общую картину мы 
можем только сложить — сложить в буквальном смысле этого слова, суммировав то, что было разрозненными фрагментами литературной жизни. Для 
современников Пушкина и Жуковского единство такой картины вовсе не 
было очевидным.
Возьмем для сравнения посвященное русскому романтизму и обладающее неоспоримыми достоинствами исследование И. И. Замотина,8 написанное на рубеже XIX и ХХ веков и ставшее отправной точкой для многих позднейших работ. Замотин начинает свою книгу с  обширного аналитического 
обзора литератур европейского романтизма и, суммируя свои наблюдения, 
приходит к  определению трех фундаментальных оснований этого течения: 
индивидуализм, национализм (имеются в виду народность и национальное 
своеобразие), универсализм. С этими ключами в руках он переходит к русскому литературному материалу, находя в  нем несомненные проявления 
основополагающих свойств европейского романтизма.9 Между тем индивидуализм, проявившийся в творчестве Байрона, и проповедуемый Гердером 
интерес к национальному своеобразию, захвативший Германию XVIII века 
гораздо раньше, чем были заявлены идеи романтизма, — эти две тенденции, 
обозначенные Замотиным как индивидуализм и  национализм,  — имели 
между собой лишь незначительные точки соприкосновения. Плохо объединялись они и в сознании русских критиков. Байрон был воспринят в России 
как образцовый романтик еще до появления «Кавказского пленника» и рассуждений Вяземского, уравнивающих между собой байронизм и  романтизм. Романтическим было признано и обращение к национальной старине, 
к имеющей национальную окраску области фантастического (волшебного). 
В 1820 году в рецензии на «Руслана и Людмилу» А. Ф. Воейков, определив 
пушкинскую поэму как богатырскую, шуточную и волшебную, почерпнутую 
«из старинных русских сказок», заключал: «Ныне сей род поэзии называется романтическим».10 Не соглашаясь с Воейковым, А. А. Перовский (в будущем Антоний Погорельский, вставший у истоков русской фантастической 
повести) указал на принципиально иную, байроновскую версию романтизма: «Следовательно, смесь богатырского, волшебного и шуточного составляет романтическое! Прекрасная дефиниция! Неужели не случалось никогда 
г. В<оейкову> читать творения так называемые романтические, в коих не 
было ничего ни волшебного, ни богатырского, ни шуточного? Советуем ему 
прочитать лорда Бейрона, признанного первым сочинителем в сем роде: там 
 8 Замотин И. И. Романтизм двадцатых годов XIX столетия в русской литературе. СПб., 
1902, 1907. Т. 1–2.
 9 В труде Замотина подобный ход исследовательской мысли дан эксплицитно. Что же касается прочно сформировавшегося в  течение следующего столетия представления о  русском 
романтизме, то оно имплицитно основано на сходных предпосылках: в общей сумме русских 
художественных текстов первой трети XIX века мы действительно находим общую сумму ключевых признаков европейского романтизма и представляем себе русский романтизм как некое 
целое.
10 [Воейков А. Ф.]. Разбор поэмы «Руслан и Людмила», сочин<ение> Александра Пушкина /
/ Пушкин в прижизненной критике: 1820–1827. СПб., 2001. С. 36, 38 (впервые: Сын отечества. 1820. Ч. 64. № 34; подпись: В).

М. Н. Виролайнен
8
он найдет многое, где нет ничего ни волшебного, ни шуточного, ни бога 
тырского».11 Как видно из реплики Перовского, две версии романтизма не соединялись друг с другом в глазах современников.12
Сказанное не значит, конечно, что согласованных тенденций вовсе не 
возникало. Существовал общий круг метафизических переживаний; одна 
за другой писались и байронические поэмы, и фантастические повести.13 
Но между двумя последними ярко выраженными направлениями художественных усилий едва ли найдется серьезно объединяющая их эстетическая 
идея.
Между тем на теоретическом уровне такая идея, пожалуй, существовала. 
Как и следует ожидать, обнаруживается она там, где имеется общий генезис. 
Хорошо известно, что одним из влиятельных источников русских воззрений 
на романтизм стала книга Ж. де Сталь «О Германии» (1810). Существенно, 
что ею были впечатлены авторы, отнюдь не придерживавшиеся хоть скольконибудь согласованных взглядов.
Жермену де Сталь многие причисляли к романтикам, хотя на ее художественном творчестве, как и на образе мысли в целом, несомненно, лежит 
печать века Просвещения. Другое дело, что она оказалась пропагандистом 
роман 
тической культуры — не даром ее «Вергилием» долгие годы был Август 
Шлегель, один из виднейших теоретиков немецкого романтизма.14 Согласно 
постулату, выдвинутому в книге «О Германии», классицизм и романтизм соответствуют двум эрам: языческой и христианской. Хронологически романтизм берет свое начало в эпоху Средневековья, когда религиозная вера стала 
доминантой европейского сознания, когда процвело искусство трубадуров, 
рожденное рыцарством и христианством. По убеждению Ж. де Сталь, вся 
область литературы поделена между язычеством и  христианством, Югом 
и Севером, Античностью и Средневековьем. Это и есть сферы влияния классицизма и романтизма. Так, литературы Юга (Франции, Италии) склоняются 
к  классицизму, литературы Севера (Англии, Германии)  — к  романтизму. 
В  рамках этой классификации был высказан еще один важный тезис: верность европейского классицизма античному наследию  — это верность при11 [Перовский А. А.]. Замечания на разбор поэмы «Руслан и  Людмила», напечатанный 
в 34, 35, 36 и 37 книжках «Сына отечества» (Письмо к издателю) /
/ Пушкин в прижизненной 
критике: 1820–1827. С. 76 (впервые: Сын отечества. 1820. Ч. 65. № 42; подпись: П. К-в). 
12 Ср. сделанное в конце 1824-го или начале 1825 года полемическое замечание В. К. Кюхельбекера о том, что Вяземский и его противники напрасно «сбивают», т. е. соединяют «две совершенно разные школы — истинную романтику (Шекспира, Кальдерона, Ариоста) и недоговаривающую поэзию Байрона» (Кюхельбекер  В.  К. Минувшего 1824  года военные, ученые 
и по 
литические достопримечательные события в области Российской словесности // Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи / Изд. подг. Н. В. Королева, В. Д. Рак. Л., 1979. С. 499 
(сер. «Литературные памятники»)).
13 Религиозно-мистические предпосылки, импульсы, мотивы и темы в литературе эпохи, 
которую принято называть романтической, получили масштабное рассмотрение в книге: Вайскопф М. Влюбленный демиург: Метафизика и эротика русского романтизма. М., 2012. Русским 
байроническим поэмам и фантастическим повестям посвящена столь обширная исследовательская литература, что даже избирательный перечень составил бы объемную библиографию.
14 В 1876 году в «Приписке» к статье «О жизни и сочинениях В. А. Озерова» П. А. Вяземский отмечал: «Толки о романтизме пошли с легкой руки Шлегеля и ученицы его г-жи Сталь, 
особенно в книге ее „О Германии“» (Вяземский П. А. Соч.: В 2 т. М., 1982. Т. 2. Литературнокритические статьи / Сост., подг. текста и комм. М. И. Гиллельсона. С. 40). В 1824 году в предисловии к  «Бахчисарайскому фонтану» он объединял их имена так же, как в  этом позднем 
признании (см.: Там же. С.  97). Орест Сомов в  трактате о  романтизме прямо называл г-жу 
Сталь-Голстейн своей путеводительницей (см.: Сомов О. М. О романтической поэзии: Опыт в трех 
статьях. СПб., 1823. С. 29–30). Вообще похоже, что русские литераторы чаще ориентировались 
на франкоязычное и компактное изложение французской писательницей немецких идей, чем 
на сами перво 
источники.

Русский романтизм как проблема
9
внесенной культуре, в  то время как романтизм питается из родной национальной почвы.15
Из всего этого следовало, что понятия «классицизм» и «романтизм» описывают все обозримое историческое и географическое пространство европейской культуры. Вполне очевидно, что с современным представлением о последовательно сменяющих друг друга литературных направлениях такая 
конструкция не имела ничего общего. Она выдвигала романтизм и классицизм как диаду, как две соотнесенные друг с другом универсалии, как два 
модуса бытия словесности (а иногда и шире — как два модуса бытия человечества).
Именно эта концепция стала общим местом в  теоретических выступлениях русских критиков. Ее приняли такие разные авторы, как, например, 
Н. И. Надеждин, А. А. Бестужев и Н. А. Полевой, определявшие античность 
как «период вещественного бытия человеческого», а христианскую эпоху — 
как «период жизни духа человеческого».16 Та же антитеза (вещественное — 
духовное) описывала диаду «классицизм — романтизм». Различие их экспонирования в русских теоретических трудах в основном было связано с тем, что 
их можно было трактовать и  как доминирующие в  определенной хронологической последовательности (сначала язычество и классицизм, потом христианство и романтизм), и как поочередно сменяющие друг друга, и как расщепленное единство, которому еще предстоит восстановиться.
Последней точки зрения придерживался Надеждин,17 который исходил 
из того, что в человеке неразрывно соединены две стихии — «мир телесный, 
внешний, видимый и мир невещественный, внутренний, недоступный чувствам»; их борьба и синтез осуществляются в сознании и самосознании человеческом. Младенчество человечества — эпоха «первоначального тождества» 
двух стихий и двух устремлений. С разрушением тождества началась их борьба и поочередное доминирование. Эти две тенденции и определяют природу 
классицизма, с одной стороны, и романтизма — с другой.
Следуя за видимой природой, классическая поэзия облекала «симметрической гармонией» «грубую массу материи», обнажала «ясную простоту» 
своего предмета; ей более всего приличествовало «выражение скульптурное». Утонченный и невещественный предмет романтической поэзии «исчезал в странах надзвездных, недоступных для внешнего чувства»; воплощаясь, 
он сближался с живописной смесью радужных цветов. Отсюда ее щегольство, 
страсть к  украшательству, «отсутствие единства, порядка и  соразмерности 
15 См.: Staël-Holstein G. de. De l’Allemagne. 2me éd. Paris, 1814. T. 1. P. 271–278. Отметим, 
что в концепции романтизма, предложенной Ж. де Сталь, индивидуализм не фигурировал как 
маркер романтизма.
16 Полевой Н. А. О романах Виктора Гюго и вообще о новейших романах. С. 100, 101. Аналогичную точку зрения Надеждина см.: Надеждин  Н.  И. О  современном направлении изящных искусств // Надеждин Н. И. Литературная критика. Эстетика / Вступ. статья, сост. и комм. 
Ю. Манна. М., 1972. С. 369; о том же писал Бестужев (см.:  
Бестужев-Марлинский А. А. «Клятва 
при гробе Господнем. Русская быль XV века». Сочинение Н. Полевого. М., 1832 /
/ Бестужев-Марлинский А. А. Соч.: В 2 т. М., 1981. Т. 2. С. 416–417).
17 Свою обстоятельную латинскую диссертацию «О романтической поэзии. О происхождении, природе и судьбах поэзии, называемой романтической» (Nаdеzdin N. De poesi romantica. De 
origine, natura et fatis poeseos, quae romantica audit. M., 1830) Надеждин защитил в 1830 году 
и в том же году издал переводы отрывков из нее (см.: Вестник Европы. 1830. № 1. С. 3–37; № 2. 
С. 122–151; Атеней. 1830. № 1. С. 1–33). В указанном выше издании 1972 года, подготовленном 
Ю. В. Манном, опубликован полный и, судя по всему, авторский перевод диссертации (см.: Надеждин Н. И. Литературная критика. Эстетика. С. 498–503; комм. Ю. В. Манна), который и цитируется в настоящей статье. Разумеется, диссертация не была единственным текстом, в котором 
Надеждин высказывался о романтизме.

М. Н. Виролайнен
10
в частях»,18 разгоряченность чувств, фантастичность организации, отвержение 
границ пространства и времени, а вместе с ними — и Аристотелевых единств.
Располагая классическую и  романтическую поэзию на историческом 
поле, Надеждин отводит первой эпоху Античности, второй — эпоху Средневековья. В Византии он видит «огромный труп» умершего и разлагающегося 
Древнего мира,19 окончательно истребленный варварами; вместе с этим миром умерла и классическая поэзия. Эпоха рыцарства, озаренная светом божественной религии, стала эпохой романтизма, XVI столетие — его золотым веком и  свидетелем его падения.20 К  XVII веку романтическая поэзия уже 
«скончалась, как и  классическая»,21 и  тогда эстетическая деятельность обратилась вспять, к  античной древности, которая к  тому времени была уже 
неплохо изучена. Однако «метемпсихоз поэзии классической», задуманный 
французским гением, не мог состояться, ибо «век, однажды умерший, не воскреснет». Французский классицизм, навязавший свои законы Европе, был 
лишь слабым подобием античного искусства, исказившим его черты, давно 
уже не соответствовавшие историческому состоянию духа человеческого. 
Опять начались поиски обновления, и, на сей раз из Германии, пришла мысль 
возродить мир романтический, который «ближе, кажется, и сроднее с духом 
настоящих времен, чем тот, коим дышит классическая древность, отделенная от нас столь многими веками».22 Но возрожден был лишь призрак, «лжеромантические шарлатаны», отвергнувшие все пределы, законы и правила, 
создали лишь уродливую карикатуру на романтизм. В числе этих шарлатанов — Байрон, «зловещее знамение» миру.23
С точки зрения Надеждина, романтизм, как и  классицизм, «выражает 
<…> одну только половинную сторону человечества».24 Бессмысленно восстанавливать лишь одну из них. Следует привести их к «средоточному единству», которое может быть достигнуто «не чрез механическое их сгромождение, 
но чрез динамическое сопроникновение».25
Диссертация Надеждина и опубликованные им отрывки из нее, разумеется, вызвали споры.26 А.  Ф.  Мерзляков во время диспута выступил в  защиту новоевропейского классицизма,27 И. Н. Середний-Камашев — в защиту 
со 
временного романтизма,28 Н. А. Полевой указывал на нелепость идеи «какого-то соединения романтизма с классицизмом».29 Надеждину, таким образом, возражали по всем его основным позициям.
18 Надеждин Н. И. О происхождении, природе и судьбах поэзии, называемой романтической 
. С. 196–198.
19 Там же. С. 139.
20 Публикуя фрагмент диссертации в «Атенее», Надеждин добавил специальное примечание: «…под именем романтической поэзии разумеется здесь везде ни более и ни менее как поэзия средних веков, начавшаяся, при возрождении Европы, прованскими трубадурами и кончившаяся с падением рыцарства, составлявшего душу Среднего мира, и с началом нового порядка 
вещей, принадлежащего, собственно, последним двум столетиям» (цит. по: Там же. С. 182).
21 Там же. С. 215.
22 Там же. С. 231.
23 Там же. С. 238.
24 Там же. С. 232.
25 Там же. С. 247.
26 См.: Там же. С. 496–498 (комм. Ю. В. Манна). 
27 См.: Костенецкий Я. И. Воспоминания из моей студенческой жизни /
/ Русский архив. 
1887. Кн. 1. № 3. С. 346.
28 См.: Середний-Камашев И. Н. Несколько замечаний на рассуждение г. Надеждина о романтической поэзии // Московский вестник. 1830. Ч. 3. № 9. С. 44–57.
29 См.: П. Н. [Полевой Н. А.]. О начале, сущности и участи поэзии, романтическою называемой (лат., рус.). Соч. Н. Надеждина. М., 1830. 146 и V с.; О трагедии греков, французов и романтиков <…> соч. В. Ф. Товарницкого. M., 1830. 22 с. /
/ Московский телеграф. 1830. Ч. 33. № 10. С. 233.