История русской литературы XIX века в идеях

В.Я. Линков
ИСТОРИЯ
РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 
XIX ВЕКА В ИДЕЯХ
Учебное пособие
Москва
Издательство «ФЛИНТА»
2025
1

УДК 821.161.1'06(075.8)
ББК 83.3(2=411.2)6я73
 
Л59
Линков В.Я.
Л59 
История русской литературы XIX века в идеях : учеб. пособие / В.Я. Линков. — Москва : ФЛИНТА, 2025. — 240 с. — 
ISBN 978-5-9765-5681-2. — Текст : электронный.
В книге концептуально излагается история русской литературы
XIX века от Пушкина до Бунина. Автор обращается к таким вершинным произведениям, как «Евгений Онегин», «Мертвые души», 
«Война и мир», «Братья Карамазовы» и др., и устанавливает преемственность и связь между ними, что позволяет по-новому осветить
традиционные проблемы творчества великих художников. Основное внимание уделяется проблеме целостного мировоззрения русских классиков. Показано, как эта проблема была поставлена Пушкиным, как ее пытался разрешить Гоголь и как она была решена в
религиозно-философских романах Толстого и Достоевского.
Для студентов, преподавателей вузов, учителей, в также для широкого круга читателей, интересующихся русской литературой.
УДК 821.161.1’06(075.8) 
ББК 83.3(2=411.2)6я73
ISBN 978-5-9765-5681-2 
© Линков В.Я., 2025
 
© Издательство «ФЛИНТА», 2025
2

Содержание
Вступление. Постановка проблемы смысла жизни
в русской литературе XIX века  ......................................................................4
Диалектика «Мертвых душ»  ........................................................................16
«Социальность, социальность — или смерть!»  
.........................................33
Смерть и власть как тайна (Н.Г. Чернышевский. «Что делать?»)  ............62
Человек без свойств (Ф.М. Достоевский. «Записки из подполья»)  .........84
Победа над смертью (Л.Н. Толстой. «Война и мир»)  ................................95
Мистика радости жизни (Ф.М. Достоевский. «Братья Карамазовы»)  
......133
Современный человек (Л.Н. Толстой. «Смерть Ивана Ильича»)  
...........156
Человек перед лицом жизни (о творчестве А.П. Чехова)  
........................166
О «каждом из живущих на земле» (о творчестве И.А. Бунина)  .............205
3

ВСТУПЛЕНИЕ.
ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ СМЫСЛА ЖИЗНИ 
В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX ВЕКА
Логика последовательности трех литературных методов, 
вполне можно сказать, мировоззрений — классицизма, романтизма и реализма, — является ключом к пониманию процессов, 
происходивших в литературе и обществе XIX и XX веков.
Классицизм был первым осознанным и четко оформленным 
методом в искусстве нового времени. С него начался тот ряд, который продолжается в настоящее время.
Как хорошо известно, каждое направление получает энергию 
утверждения и развития из отрицания своего предшественника. 
Но классицизм основывается исключительно на подражании, на 
традиции. Только с романтизма начинается культ нового.
Во имя нового идет непрерывная смена школ, стилей, мировоззрений. Романтизм стоит у истоков исторического ускорения. Так же и в жизни общества и отдельных людей происходит 
кардинальная переориентация в мире. Девизом времени становится новое, что, в частности, породило такое явление, как 
мода.
В целом человек начинает руководствоваться в своей жизни 
не старым, а новым, не традицией, а разумом. «Лихая мода наш 
тиран — недуг новейших россиян», — заметил Пушкин.  
Вместо 
убеждения, что истина имеет своим важнейшим признаком 
древность, появляется не менее стойкий стереотип: истина — 
то, что открыто современным знанием. Если раньше на вопрос: 
как жить? — человек отвечал не колеблясь: так, как жили предки, то теперь он опирается на передовые, прогрессивные идеи. 
Начало этого переворота в России происходило на глазах Пушкина, что и дало ему возможность стать родоначальником новой 
русской литературы.
Знаменательно, что автор «Евгения Онегина» для характеристики современного человека обращается к литературным 
4

направлениям и осмысляет исторические перемены через сравнения литературных вкусов читателей разных эпох. В них он находит точные приметы совершающихся метаморфоз.
Мир классицизма — мир неизменных, четких критериев и 
оценок, твердых представлений о добре и зле, пороке и добродетели, истине и лжи. Главная его категория — иерархия, расставляющая все предметы, проблемы, темы в соответствии с 
неоспоримой, общепринятой значимостью. Человек эпохи классицизма жил в строго упорядоченном мире, ясно сознавая свое 
место в нем, т.е. обладал тем, в чем будут испытывать недостаток люди эпохи, простирающейся от крушения классицизма до 
наших дней.
В романтизме на место строгих требований и правил явилась 
свобода, певцом которой был Пушкин, верность ей он сохранил 
до конца. Но Пушкин ясно видел сопутствующие свободе теневые стороны и их раскрытию посвятил свой роман «Евгений 
Онегин». Рассказав о вкусах читателей романов, где всегда торжествует добродетель, поэт замечал:
А нынче все умы в тумане.
Мораль на нас наводит сон,
Порок любезен — и в романе,
И там уж торжествует он.
Одну из важнейших примет наступающей новой эпохи Пушкин увидел в поэтизации порока и зла, чего никогда не было 
раньше и что свидетельствовало о предельно возможной степени разрушения всяких основ. Перед нами ведь не утверждение 
иной нормы, а прославление того, что необходимо отвергать и 
порицать, т.е. утверждение неограниченного отрицания. Отрицание обеспечивало развитие как необходимый момент движения, но одновременно, разрушив основы жизни человека, 
породило трагическое мироощущение личности, лишенной незыблемых ценностей, которое и выразил романтизм. Пушкин 
ввел разочарованного героя. «Со времени Пушкина в мире по5

казались какие-то неслыханные прежде жалобы на жизнь. Элегия сменила оду»1.
«Жалобы на жизнь», разочарование, равнодушие к жизни, 
охлаждение чувств — все это следствие потери смысла жизни.
Ситуация человека, не знающего смысла своего существования, стала коренной в европейской литературе от Байрона до 
экзистенциалистов. И в русской литературе в одном ряду с Онегиным, Печориным стоят и Иван Ильич Толстого, и Николай 
Степанович из «Скучной истории» Чехова, и герои Бунина.
Романтизм выразил разочарование и одновременно безграничной силы порыв к идеалу. Его глубинным импульсом было 
«стремление к недостижимому, любовь к беспредметному»2.
Не может быть удовлетворенного романтика, обретшего гармонию с окружающим миром и с самим собой. Справедливо, 
что «поэзия древних была поэзией обладания», поэзия романтизма — «это поэзия томления»3.
Но томление и порождает стремление к обладанию нормами, правилами, законами и, наконец, ценностями, придающими 
смысл жизни.
Обретение смысла жизни было задачей, поставленной романтизмом, требовавшим выйти за его пределы.
Путь от томления, разочарования, равнодушия к обладанию 
и любви к жизни проходят герои русского романа. Когда мы 
мысленно обозреваем их последовательность от Евгения Онегина до Алеши Карамазова и князя Нехлюдова («Воскресение»), 
мы отчетливо видим направление процесса.
Пушкин писал о герое «Кавказского пленника», бывшего 
романтическим предшественником Онегина: «Я в нем хотел 
изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту 
1 Белинский В.Г. Стихотворения Лермонтова // Белинский В.Г. Собр. соч.: 
в 3 т. М., 1948. Т. 1. С. 679.
2 Шлегель Ф. Из переписки ранних романтиков // Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980. С. 149.
3 Шлегель Ф. Чтения о драматическом искусстве и литературе // Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980. С. 131.
6

преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи XIX века»4.
Пушкин, а вместе с ним и русский роман в целом, составляющий стержень русской литературы XIX века, начинают с 
главного вопроса, с самого глубокого уровня любого мировоззрения — с вопроса о ценности жизни, о ее оправдании. Потеря 
современным человеком смысла жизни очевидно и справедливо 
связывалась романтиками с прогрессом, с историческим развитием Европы. Поэтому излюбленная для романтиков ситуация: 
разочарованный, цивилизованный герой в среде «дикого», патриархального народа. Пушкин недаром назвал своего пленника 
«европейцем».
Патриархальные народы — черкесы, цыгане находились на 
предысторической ступени. Их гармония и непосредственность 
были несовместимы с развитием. Зато им неведома была болезнь 
современного человека — равнодушие к жизни, разочарование.
Европейцам выпала другая доля: развитие, история. Дисгармония, которой они подвержены, — источник жизни, обеспечивающий движение на историческом пути.
Достоевский в своей знаменитой Пушкинской речи справедливо назвал героев романтических поэм Пушкина «скитальцами», покинувшими свой дом. Но он, очевидно, был неправ, видя 
в беспочвенности участь только русского интеллигента. Такова 
была европейская и, как показала история, мировая судьба.
Интенсивное историческое развитие XIX и особенно 
XX века сделало образ романтического скитальца пророческим. 
Разве герои Кафки или «Посторонний» Камю не родственники 
по прямой линии Чайльд Гарольду, Алеко, пленнику?
Именно романтическими поэмами и «Евгением Онегиным» 
была поставлена Пушкиным задача, решением которой занялись 
его последователи: Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский, 
Л. Толстой — поиском смысла жизни в исторически меняющемся мире.
4 Пушкин о литературе. М.; Л., 1934. С. 15.
7

Поэтому в русской литературе, начиная с «Кавказского пленника» и «Цыган», идет непрекращающаяся до сих пор дискуссия о прогрессе и выдвигаются различные концепции истории. 
Дело, конечно, не в том, что некоторые темы и идеи сохранились на протяжении полутора веков, хотя это тоже показатель 
единства литературы.
Критика Алеко городской цивилизации, нарушающей гармонию человека с природой, звучит совершенно актуально и сейчас. Его слова о «неволе душных городов», где «люди в кучах, 
за оградой не дышат утренней прохладой», воспринимаются как 
декларация какой-нибудь партии «зеленых». Вспомним Л. Толстого, его «Люцерн», «Казаков» и, наконец, «Воскресение». 
«Как ни старались люди, собравшиеся в одно небольшое место 
несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались...» Знаменитое начало «Воскресения», служащее камертоном всему роману, подвергает критике городскую цивилизацию 
примерно с тех же руссоистских позиций, что поэмы Пушкина.
Затем традиционное противопоставление цивилизации и 
природы, города и деревни вдруг вынырнуло в 60-е годы уже 
XX века в «деревенской прозе». Ее явление было неожиданно и потому особенно эффектно в силу прочно устоявшегося в 
общественном сознании предрассудка, рассматривавшего всю 
русскую литературу XIX века как сплошное прославление прогресса. Все настоящие писатели назывались поэтому у нас прогрессивными. Истина, добро, красота были доступны только 
прогрессивным художникам. И эпоха безоговорочного господства над умами идеи прогресса в нашей стране закончилась сравнительно недавно, когда исчезло с лица земли «все прогрессивное человечество», исчезло так же незаметно, как и появилось.
Но в действительности русская литература XIX века была не 
панегириком, а обсуждением, диспутом о прогрессе. В ней был 
представлен полный диапазон оценок прогресса: от фанатического его восхваления Белинским, Чернышевским, Писаревым 
до столь же фанатичного его неприятия К. Леонтьевым, между которыми разместились Тургенев, Гончаров, Достоевский, 
8

Л. Толстой. Можно сказать, что центральная задача, объединяющая усилия всех писателей, состояла в поисках смысла жизни в 
связи с прогрессом. Направление поиска было дано Пушкиным, 
он показал, в какую сторону надо двигаться, явившись создателем «поэзии действительности».
Стоит задуматься, почему и случайно ли русская реалистическая литература началась с романа, носящего имя героя, стоящего во главе ряда «лишних» людей и персонажей, так или 
иначе соотнесенных с ними: Печорина, Бельтова, Рудина, Обломова, Райского? У Пушкина образ «лишнего человека» — 
 
центральный: поэт был им занят большую часть зрелого творчества с 1820 по 1833 год.
Выражение «лишний человек» стало столь привычным и 
приевшимся всем со школьной скамьи, что его обсуждение кажется совершенно излишним и почти невозможным. Но в привычном, общепринятом нередко содержится, может быть, самое 
существенное.
Наиболее известные интерпретации образа Онегина, принадлежащие Белинскому и Достоевскому, сейчас представляются 
узкими. Через призму исторического опыта XX столетия образ 
пушкинского героя видится символическим. Трагедия человека, 
не имеющего смысла жизни, стала приметой нового времени. 
А поскольку суть Онегина заключается в отпадении его от всеобщего, в отсутствии у него Бога и религиозного воззрения на 
мир, то становится очевидной его связь с героями Л. Толстого, 
Достоевского, Чехова, Бунина. То, что казалось чертой десятилетия 30-х годов XIX века, обнаружило свойство периодического возрождения.
Какой-то идеи, придающей прочный смысл жизни на десятилетия, оцененной в литературе как безусловная, не нашлось. 
Успокаивающий принцип объяснения чередования потерь и обретений смысла жизни изменением общественно-политической 
ситуации не лишен доли истины, но перед лицом катастроф — 
войн и революций XX века — приходится признать его явную 
недостаточность.
9

Казалось бы, у Толстого и Достоевского нашелся убедительный ответ пессимизму, неверию и равнодушию к жизни. Но после Пьера Безухова, Андрея Болконского, Алеши Карамазова 
явился Иван Ильич («Смерть Ивана Ильича») и Николай Степанович из «Скучной истории».
Пушкин проблему ставит в локальном, национальноисторическом аспекте и в глобальном, мировом. Но традиционно 
во многом благодаря Белинскому у нас сложилась прочная традиция понимания «Онегина» в контексте преддекабристской эпохи.
Белинский в качестве глашатая нового реалистического миропонимания довел до предела идею историзма «Евгения Онегина», объявив устаревшим содержание романа, считая это «величайшим достоинством».
Критик рассматривал «Евгения Онегина» только в контексте 
текущего времени, фиксируя изменения, происходящие в пределах десятилетия. Будучи фанатиком прогресса, Белинский был 
совершенно убежден, что все идет к лучшему и история есть поступательное движение, где каждая последующая эпоха превосходит предыдущую в интеллектуальном и духовном развитии.
Поэтому он не обратил, да, видимо, и не мог обратить внимание на мысли и наблюдения Пушкина, носящие общий характер. Отличительной чертой эпохи поэт считал эгоизм, присущий 
не только великосветскому прожигателю жизни:
Все предрассудки истребя,
Мы все глядим в Наполеоны,
Двуногих тварей миллионы,
Для нас орудие одно,
Нам чувство дико и смешно.
Пушкин недаром прибегает к обороту «мы все». «Эгоизм — 
наше законное божество, ибо мы свергнули старые кумиры и 
еще не уверовали в новые»5. Именно так «эгоизм — законное» 
5 Баратынский Е.А. Стихотворения. Поэмы. Проза. Письма. М., 1951. С. 520.
10