Историческая панорама Санкт-Петербурга и его окрестностей : Ч. 10 : Народный Петербург конца XVIII и начала XIX-го веков в изображении живописцев и граверов

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ.


            Народный Петербурга конца XVIII и начала


  XIX-го в'Ьковъ въ изображены живописцевъ и граверовъ.                        ■

     Нашъ интересъ къ придворному искусству XVIII в'Ька совершенно законно перекидывается и на бытъ. Жизнь, воплощаемая въ столь прекрасный рамки, не можетъ сама не быть прекрасной. Она не только служитъ фономъ для величественныхъ созданий искусства, но является и той почвой, на которой вырастаютъ они. И въ этомъ процессе синтеза искусства и быта въ одно великолепное целое, уходятъ съ поля зрешя все стороны • жизни, враждебныя эстетике, и человеческая жизнь, и вся сложная эпоха превращается въ золотую идилл1ю, нарядную и торжественную, какъ залы Кваренги...
     Конечно, изучеше жизни въ ея целомъ ничего не прибавитъ къ нашему пониман1ю искусства XVIII века. Однако историческое пред-ставлеше объ эпохе, картина ея культуры будетъ неполной и однобокой, если не брать жизнь во всей ея сложности, со всеми противоречгями и пережитками, со всеми уродливыми и смешными чертами...
     Несомненно, что въ Петербурге XVIII века художественный обликъ эпохи создавался дворомъ и близкими къ нему дворянскими и чиновничьими кругими. Екатерининск1й Петербургъ встаетъ въ памяти колоннадами Кваренги, пышными и мрачными въ петербургскомъ тумане дворцами Растрелли, придворными выездами и собрашями Эрмитажа, феерическими праздниками Потемкина. Но это не все, это только гребни волны. Улицы Петербурга знали рядомъ съ классическими дворцами и иные дома—деревянные срубы, неуклюжхя обывательская жилища, знали безпо-рядочныя площади, ухабы, грязныя трущобы; улицы видели, кроме вель-можъ въ парикахъ и шелковыхъ камзолахъ, бородатыхъ и неуклюжихъ русскихъ людей въ зипунахъ и рубашкахъ, бабъ въ платкахъ и тулупахъ, шумные трактиры, бани, простыя народныя игры и развлечешя...
     Только узнавъ эту черновую сторону жизни, будемъ знать мы, что же такое былъ этотъ загадочный и прекрасный города, въ XVIII веке, -и, можетъ-быть, еще выше оценимъ его прекрасное искусство!

1*

4-' * *
    Въ матерхалахъ для изучешя народнаго Петербурга XVIII века недостатка н'Ьтъ. Однако считаясь съ Т'Ьмъ расколомъ, который обнаружился въ XVIII в'Ьк'Ь между барами и народомъ, между сознательными западниками и безсознательными нащоналистами, нужно принимать этотъ мате-рхалъ осторожно, считаясь съ возможностями взаимнаго непонимашя и некоторой долей ироти.
    Литературнаго матер!ала сравнительно мало. Народная жизнь казалась мало интересной, но и те, кто подходилъ къ ней, подходилъ тенденщозно, вычерпывая то, что ему нужно. Иногда со свойственнымъ эпохе немного лживымъ оптимизмомъ, видятъ въ народной жизни только степенныхъ, богомольныхъ «добрыхъ поселянъ», живущихъ такъ, какъ хочется этого высшимъ кругамъ, и соблюдающихъ все правила св'Ьтскаго этикета...
    Гораздо более ц'Ьннымъ представляется обширный матер^алъ въ виде безчисленныхъ гравюръ и рисунковъ, характеризующихъ петербургская улицы, ихъ людей и жизнь. Правда, эти изображен£я становятся многочисленными и сравнительно достоверными только въ последняя десятилетия XVIII века, но народная жизнь двигалась тихо, менялась почти неуловимо. Недаромъ народный Петербургъ XVIII века имеетъ много общихъ чертъ съ Москвой XVII, а также имеетъ много такого, что до сихъ поръ еще отличаетъ уличную жизнь русскихъ городовъ!

    Весь гравюрный и рисуночный матер]алъ определенно делится на два разряда. Есть изображения новаго Петербурга, центральныхъ частей города, украшенныхъ создан£ями Кваренги и Томона; словомъ, изображен!е красоты города, его построекъ, а не его жизни. Таюя гравюры отличаются неко-торымъ пристрасНемъ въ сторону большей благоустроенности, чистоты и культурности, некотораго преувеличеннаго архитектурнаго великолетя. Бытовой матер£алъ присутствуетъ на нихъ въ качестве стафажа; кареты, брички, мальчишки, разносчики, солдаты, щеголи, щеголихи и бабы, населяются эти гравюры интересны въ костюмномъ отношены, но типа, жизни, подлиннаго быта они не даютъ. На великолепныхъ улицахъ города хотели художники видеть только благоустроенную и размеренную жизнь...
    Есть и противоположный матер1алъ, более рисуночный, чемъ гравюрный. Различные художники, въ большинстве иностранцы, более остро чувствовавппе своеобразге народной жизни Петербурга, изображали захолустный площади и окрайны города, улицы, окаймленныя деревянными низкими домиками, иногда даже избами, народныя забавы, катанье на шершавыхъ клячахъ, грубое народное веселье. Они не только не прикра-шиваютъ, но и не сохраняютъ полнаго безпристрасНя—въ каждомъ рисунке есть черты несомненнаго шаржа, почти карикатуры. Однако эта карикатурность не только не ослабляетъ достоверности, но наоборотъ оттеняетъ ее. Предметомъ шаржировки служитъ все характерное въ русской народной жизни, удивлявшее художника и вызывавшее его ироническое отношение. Шаржируютъ художники русск1я П1убы, бороды, изнуренность клячъ,

важность духовныхъ лицъ, пьяное добродупйе мужиковъ. Все это черты безспорныя, верно подмеченный; самая карикатурность изображена при-даетъ типичность явлен1Ю.
     Въ последнее десятилЗте XVIII в'Ька въ Петербурге работалъ отличный рисовалыцикъ Кнаппъ. Онъ не отличался мастерствомъ, свойствен-нымъ аристократическимъ художникамъ XVIII в'Ька, но обладалъ большой наблюдательностью и понимашемъ кгЬстнаго колорита. Кнаппъ принадлежим всецело къ карикатуристамъ быта; въ его творчестве н'Ьтъ ничего прикрашеннаго, салоннаго: онъ видитъ подлинное лицо жизни и передаетъ его съ точностью венецтановца или, еще ближе, съ юмористической подчеркнутостью П. ©едотова.
     Конечно, Кнаппъ и ©едотовъ— явления совершенно разнаго порядка, но ихъ сближаетъ одинаковость подхода къ быту. После рисунковъ Кнаппа, Венещановъ и ©едотовъ уже не кажутся такимъ неожиданными явленхемъ...
     Кнаппъ рисовалъ «Мясной рынокъ», «Мойку у семибашеннаго Литов-скаго замка», «Набережную Фонтанки у Калинкина моста», «Калинкин-ск1й пивоваренный заводи» и т. д. Онъ изображаем уголки захолустнаго Петербурга, далек!е отъ центральныхъ кварталовъ, где высились дворцы по широкимъ проспектамъ и по гранитнымъ набережнымъ Невы, где застывали вдоль улицъ стройныя огромныя колоннады. Его Петербургъ не знаем мостовыхъ, заваленъ сложными сугробами и грязью. Здесь н'Ьтъ правильной планировки; деревянные срубчатые дома лепятся неровными рядами. Вдалеке надъ ихъ крышами поднимаются какйя-то огромныя каменный здашя,—отзвуки новаго, величественнаго Петербурга. Тум на обры-вистыхъ берегахъ Фонтанки лежатъ лодки и барки, стоям колодцы съ заветными русскими журавлями. Еще целы подъемные мосты черезъ каналы, знакомые по гравюрамъ временъ Петра Великаго...
     Но интереснее всего и неожиданнее дома. Кнаппъ показываем намъ деревянный Петербургъ, имеюшдй видъ стариннаго русскаго города, близки! къ Москве XVII века, какой она встаем въ картинахъ А. М. Васнецова. Изъ его рисунковъ мы узнаемъ, что въ Петербурге, еще въ 1790-хъ го-дахъ, существовали целые бревенчатые кварталы. Надъ воротами съ дощатыми калитками высились иконы въ пышныхъ окладахъ, съ лампадками на изогнутомъ стержне. Въ узкихъ и высокихъ бревенчатыхъ домахъ обывателей были светелки и терема, деревянный крытыя крыльца, дощатый крыши...
     Несмотря на указы Петра, на деятельность его архитекторовъ, соста-влявшихъ образцовые проекты обывательскихъ домовъ и усадебъ, Петербургъ XVIII века складывался по вековому обычаю, очень неохотно принимая европейский обликъ. Это и понятно, если вспомнить, что на петербургскихъ улицахъ, кроме баръ въ парикахъ и камзолахъ, встреча-чались и чуйки, и рубахи, и тулупы!
     Свои рисунки Кнаппъ населяем чисто-русскими типами: бабами, завернутыми въ платки, мужиками въ тулупахъ, попами и монахами. Каждый рисунокъ снабжаетъ онъ лошадью, запряженной въ сани или

кибитку: эта бедная упряжь шершавой клячи хорошо гармонируетъ съ окружающимъ пейзажемъ. Кнаппъ изображаетъ преимущественно зимшй Петербургъ. Онъ одинъ изъ первыхъ уловилъ характеръ русской зимы.
    На его гравюре, изображающей видъ Мясного рынка (1794 г.), мы видимъ целую жанровую картинку. На пустой площади, засыпанной рых-лымъ сн'Ьгомъ, 'Ьдутъ сани. ДруНе сани съ двумя важными бородатыми монахами помещены на первомъ плане. Лошадь у монаховъ замореная; на облучке, св'Ёсивъ ноги сбоку, сидитъ закутанный ямщикъ, въ тулупе и рукавицахъ. На задке жалкая фигура служки. Тутъ же въ палатке баба покупаетъ разложенную прямо на снегу рыбу. У воротъ Мясного рынка стоитъ сторожъ съ дубиной; тутъ же мальчишка съ салазками. Въ правомъ углу мужикъ низко кланяется какой-то фигура, закутанной въ шубу. Пустота и покой петербургскихъ захолустныхъ улицъ, весь медленный ритмъ окраинной жизни отлично схваченъ Кнаппомъ: вообще его рисунки драгоценны своей убедительностью, свойствомъ, очень нелегко дающимся рисовальщикамъ XVIII века.

    На другой гравюре (1798 г.), изображающей Мойку зимой у Литов-скаго замка, взята уже более культурная центральная часть Петербурга. Берегъ облицованъ гранитомъ съ узорной чугунной решоткой. Кругомъ высятся двухъэтажные дома Елизаветинскаго стиля. По льду Мойки скачетъ пара, запряженная въ сани, везетъ двухъ барышень въ шубкахъ; на задке помещенъ лакей. Несмотря на центральную часть города, жизнь здесь такая же непринужденная, какъ и на окрайнахъ: у проруби две бабы полощутъ белье.
    1798-омъ годомъ помеченъ другой рисунокъ Кнаппа «Видъ набережной Фонтанки у Калинкина моста». Здесь особенно типична группа узкихъ деревянныхъ домовъ. Пейзажъ летшй, но зелени очень мало: только несколько деревьевъ виднеется надъ домами. У берега стоитъ рыбная тоня, раскинуто несколько лодокъ. Тутъ же мужикъ въ шляпе «гречишникомъ» чинитъ выволокнутую на берегъ лодку. По берегу тянется въ гору курьезный, видимо купеческгй, экипажъ — какой-то странный дормезъ, запряженный въ одну лошадь, погоняемую ямщикомъ при помощи конца вожжи, которой онъ размахиваетъ надъ головой. Улица пустынна, и кроме дормеза и рыбаковъ на берегу, идетъ только разносчикъ съ корзиной на голове. Опять-таки во всей картине, несмотря на карикатурность лицъ, разлита неподдельная убедительность.
    Крайне любопытенъ рисунокъ 1799-го года, изображающей Калин-кинскёй пивоваренный заводъ, одно изъ стариннейшихъ промышленныхъ заведение Poccin. Здесь цельность пейзажа нарушаютъ только завязнувшая въ снегу городская санки; все остальное — московская Русь XVII века. На берегу около группы елей вытащенное на берегъ двухмачтовое судно. Вдали домъ съ теремомъ, съ высокимъ крытымъ крыльцомъ во второй этажъ. Пивоваренный заводъ—обширный дымяшдйся сарай, со сваленными бочками у входа. Тутъ же колодецъ съ 4 журавлями, — сложное срубчатое сооружеше съ мостками, лестницами и т. и. Если сравнить

это изображен1е «завода» конца XVIII века съ обширнымъ современ-нымъ заводомъ, остро почувствуется все различие теперешняго города и тогдашней обширной деревни!..
    Кнаппъ изобразилъ въ 1799-мъ году домъ гр. Бобринскаго на углу Адмиралтейскаго канала. Тутъ интересенъ полосатый подъемный мостъ весьма примитивнаго устройства. Такхе мосты появились въ Петербурге еще при Петре Великомъ. На мостъ въ'Ьзжаетъ рессорная бричка; въ ней сидитъ бородатый челов'Ькъ, не то купецъ, не то священникъ, и раскланивается съ какимъ-то встр'Ьчнымъ...

    Еще более драгоценный матер!алъ по быту и типамъ стараго Петербурга далъ X. Гейслеръ. Въ 1801-мъ году онъ выпустилъ большую cepiio раскрашенныхъ гравюръ, изображающихъ уличные типы Петербурга. Фономъ для нихъ послужили целыя картинки петербургской жизни, даю-Щ1я неистощимый матер1алъ для выводовъ и наблюдений. Гейслеръ изо-бражалъ преимущественно торговцевъ - разносчиковъ самыхъ разнообраз-ныхъ спецхальностей. Ихъ мы замечаемъ и на другихъ гравюрахъ. Несомненно, что улицы стараго Петербурга кишели всевозможными продавцами въ разносъ, заменявшими теперешнхе магазины.
    Гравюры Гейслера исполнены точно и съ большой наблюдательностью. Онъ объективнее Кнаппа, его подходъ серьезнее; только въ изображении лицъ онъ допускаетъ сплошь и рядомъ карикатуру. Подобная склонность вполне понятна у художника XVIII века, делящаго снисходительно покровительственное отношен1е баръ къ народу, рисующихъ себе народъ въ виде массы добрыхъ, кроткихъ, честныхъ и курьезныхъ «поселянъ».
    Уличные типы Гейслера для настоящаго времени въ Петербурге стали воспоминашемъ прошлаго. Однако въ Москве еще до сихъ поръ у Сухаревой, на Лубянской и Таганской площадяхъ можно встретить изо-браженныхъ Гейслеромъ «прянишниковъ», «блинниковъ», «мясниковъ»-разносчиковъ, «квасниковъ», «конфетчицъ» и т. д. Изменилось только платье, профессхя и все атрибуты ея остались неизменными.
    Гейслеръ изобразилъ «Прянишника», поместившаго свои сани съ товаромъ около какого-то Елизаветинскаго барскаго дворца. По улице движется религиозная процессхя съ иконой. «Садовникъ» несетъ на голове лотокъ съ несколькими банками живыхъ цветовъ. Онъ стоитъ около какой-то церкви, угнать которую совершенно невозможно. Интересна колокольня церкви, сбитая изъ столбовъ съ перекладиной, на которой виситъ рядъ колоколовъ. Тутъ же несколько характерныхъ уличныхъ фонарей на высокихъ столбахъ; фонари шарообразные, похожи на плошки.
    «Кисельникъ» — «der Kiselverkaufer», какъ переводитъ Гейслеръ на немецюй языкъ, расположился со своимъ лоткомъ на складныхъ козлахъ; онъ торгуетъ киселемъ съ постнымъ масломъ. Кисель покупаетъ мужикъ въ лаптяхъ, плотникъ съ пилой и съ топоромъ за поясомъ. «Збитенщикъ» — «Vendeur de sbiten, он de Tisane», въ лаптяхъ, несетъ на перевязи жбанъ, заткнутый пробкой; въ левой руке графинъ. На фоне—деревян

ный рубленный домъ, между т^мъ улица взята вполне петербургская, съ главами елизаветинской церкви вдали; это подтверждаетъ рисунки Кнаппа, занесшаго деревянные дома петербургскихъ окраинъ.
     Очень жива и любопытна фигура «блинника», типъ торговца, живой до сихъ поръ въ Москве. Оборванный блинникъ несетъ на подносе свой нехитрый товаръ и меланхолически чешетъ голову...
     «Зеленщикъ», имеющей дело съ более солидной юйентурой, наобо-ротъ, од'Ьтъ франтомъ, почти въ духе т'Ьхъ идиллическихъ мужичковъ, которыхъ ув'Ьков'Ьчили фарфоровый статуэтки начала XIX века. На голове у него лотокъ съ разнообразной зеленью. На фон!; 'Ьдетъ странный экипажъ; двуколка съ наваленными на нее мешками, при чемъ возчикъ сидитъ верхомъ на запряженной лошади.
     «Гребенщикъ»—«der Kammacher», какъ показываетъ немецкёй пе-реводъ, являлся не только розничнымъ продавцомъ гребней, но и произ-водителемъ. Онъ весь обв'Ьшанъ какими-то странными инструментами, лопатами и ножами, невидимому атрибутами его производства. Гребенщикъ стоить на фоне Адмиралтейства, изображеннаго до перестройки его А. Д. Захаровымъ, здесь довольно детально и определенно.
     Чухонка «моложница» везетъ свой товаръ на салазкахъ. На фоне мы видимъ еще новые типы экипажей, не замеченные на уже разсмот-ренныхъ гравюрахъ: возокъ на полозьяхъ, съ обширными запятками, позволяющими поместиться рядомъ двумъ лакеямъ.
     Насколько развита была въ Петербурге начала XIX века разносная торговля, можно судить по изображеннымъ Гейслеромъ типамъ. «Матроса съ серными спичками» и «Продавца икры». Матросы съ за-граничныхъ судовъ торговали только что вошедшимъ въ ходъ товаромъ — серными спичками. Затемъ идетъ баба «Продающая ягоду клюкву» — «Vendeuse de baies, nominees Kloukva», «Продавецъ муравленной посуды», нагруженный чайниками, чашками, терками, молочниками и даже детскими игрушками.                  .
     Чемъ ближе знакомишься съ гравюрами Гейслера, темъ удивительнее становится постоянство русскаго быта: все, что виделъ Гейслеръ въ Петербурге въ 1801-мъ году, живо въ Москве и въ сотняхъ русскихъ горо-довъ и теперь, въ 1910-хъ годахъ, только уходить изъ центра города къ окрайнамъ!
     Вотъ «мясникъ», несущей на лотке свиную тушу, «квасникъ» съ большимъ стекляннымъ графиномъ, какёе еще и сейчасъ можно видеть летомъ на московскихъ площадяхъ, «конфетчица» съ плетенымъ лукош-комъ. Вотъ «финский мужикъ, продающей коровье масло», а сзади его ларь торговца квасомъ и прохладительными напитками.
     Вазносчиковъ мы видимъ и на другихъ гравюрахъ: Патерсена, Аткинсона и др.

     Въ смысле типовъ интересенъ рисунокъ Патерсена, исполненный въ 1806-мъ году и изображающей Каменный островъ. Очень любопытно это изображение окрестностей Петербурга, тогда еще пустынныхъ острововъ,

украшенныхъ отражающимися въ воде дворцами и массой зелени. Другой рисунокъ Патерсена, исполненный после 1810-го года, когда уже была закончена постройка здашя биржи Томона, представляетъ любопытнейпйй уголокъ стараго Петербурга—Васильевский островъ у биржи.
      Сюда подъезжали иностранные корабли, привозили заморск!е товары, и тутъ же на берегу Невы шелъ торгъ. Петербуржцы, даже изъ высшихъ круговъ, весной спешили на конецъ Васильевскаго острова, где выгружались только что привезенные заграничные товары, начиная отъ винъ и кончая попугаями и пальмами.
      Патерсенъ изобразилъ это гулянье светскаго Петербурга, лодочни-ковъ, предлагающихъ господамъ прокатиться, и тихую Неву, отражающую корабли и колоннады побережныхъ зданхй.
      Красивая гравюра Аткинсона изображаетъ выстроенный Кваренги Ассигнационный банкъ. Улицу передъ решоткой банка онъ населилъ многочисленными фигурками, далъ целую коллекщю уличныхъ типовъ стараго Петербурга. Садовая улица—одна изъ главныхъ артерпй Петербурга, но на теперешний взглядъ удивительна незначительность движенгя.
      Конечно, гравюра не фотограф!я, и ея указан!я не являются безспор-нымъ свид'Ьтельствомъ, но въ гравюре Аткинсона, какъ и во многихъ другихъ, видно желаю е передать впечатлите уличной жизни во всей полноте.
      Мы видимъ всего два экипажа—«гитару», нечто вроде б’Ьговыхъ дрожекъ, легк!й экипажъ, вошедшш въ моду въ первые годы XIX века, и громоздкую карету, украшенную гербомъ, запряженную 4 лошадьми цугомъ. Здесь толпа нисколько высшаго разбора: военные чины въ огром-ныхъ Александровскихъ треуголкахъ и высокихъ киверахъ, нисколько фланирующихъ щеголей, а больше всего — всевозможныхъ разносчиковъ съ корзинами и лотками...
      Аткинсонъ не шаржируетъ, онъ уклоняется скорее въ сторону при-крап!енности, однако его гравюра—драгоценный документъ по уличной жизни Петербурга первыхъ годовъ XIX века, драгоценный не столько деталями, сколько чудесно схваченнымъ общимъ характеромъ, сильно пере-даннымъ ритмомъ жизни.
      Есть интересная гравюра, изображаклцая Неву отъ Петропавловской крепости. Мы видимъ на реке довольно много судовъ,—лодокъ, парусныхъ барокъ, и как1я-то подобхя венещанскихъ гондолъ, очевидно, лодки для увеселительныхъ катаюй.

      Въ начале XIX века народная жизнь находитъ многихъ живопис-ныхъ изобразителей, однако ихъ данныя нужно принимать осторожно, веря только основнымъ чертамъ и отбрасывая все нанесенное индивидуальностью художника, господствующими художественными вкусами, непо-нимашемъ, предвзятымъ отношешемъ и т. д.
      Въ этомъ отношеюи крайне характеренъ рисунокъ, изображающей любимую народную забаву въ старину, теперь забытую • игру въ свайку. Все фигуры типичны, сцена можетъ-быть взята съ натуры. Особенно

IO


 хорошъ щеголь въ ямщицкомъ костюм^, съ цветами на круглой шляп-Ь, съ рукавицей, заткнутой за поясъ. Но художникъ привыкшьй, къ изображению атлетическихъ классическихъ фигуръ такъ же взглянулъ и на уличные типы, ухитрился даже сд’Ьлать имъ костюмы, близкье къ античнымъ. Таковъ юноша, бросающш свайку, и особенно кучеръ или конюхъ, съ лошади взирающш на игру...
     Благодаря гравюрамъ мы им'Ьемъ довольно точное и подробное представленье о народныхъ развлечешяхъ въ Александровскомъ Петербург^. Народныя гулянья устраивались въ Петербург^ во многихъ м'Ьстахъ, но особенной торжественностью и оживлен£емъ отличались гулянья на Сенатской площади вокругъ памятника Петра I, привлекавлйя и «чистую», т.-е. дворянскую публику.
     Самымъ любимымъ развлечешемъ было катан£е съ горъ. Боры эти, какъ показываетъ гравюра, представляли ц^льтя архитектурныя сооруже-шя съ башнями-террасами, съ длинными раскатами. На верху въ бе-с'Ьдкахъ играли музыканты.
     Другимъ излюбленнымъ развлеченьемъ были качели или карусели. Вся примитивность ихъ устройства видна на гравюр’Ь; двигателемъ являлась пара мужиковъ, вращавшихъ толстое бревно-ось. Карусели строились въ огромномъ количеств^,—тянулись въ два ряда черезъ всю площадь гулянья. Зат’Ьмъ строились балаганы, зв’Ьринецъ, появлялся неизм’Ьнныи, в^чно-юный Петрушка. Между вс’Ьми этими увеселительными учрежденьями раскидывались лотки съ лакомствами, разставляли свои столы сбитенщики...
     Въ зимнее время было развито катанье на конькахъ, причемъ кат-комъ служилъ ледъ Невы. Есть рисунокъ Е. Карн'Ьева, изображающей катанье на экипажахъ и на конькахъ на Нев-Ь противъ Академьи Худо-жествъ. Зд’Ьсь изображено катанье въ 1820-хъ годахъ. Это было преимущественно заняНемъ молодыхъ людей изъ общества, щеголей, пргЬзжав-шихъ на своихъ вьгЬздахъ, съ лакеями, катавшихся съ большими муфтами для согр’Ьванья рукъ.
     Однако, барское развлеченье собирало большую толпу з-Ьванъ изъ простонародья, привлекало сбитеньщиковъ, торговавшихъ согр'Ьвающимъ напиткомъ... -

     Домашняя жизнь низшихъ и среднихъ слоевъ петербургскаго населе-шя мало интересовала граверовъ и рисовальщиковъ. Немногочисленный гравюры этого рода не показываютъ намъ ничего характернаго и инте-реснаго. Нужно им-Ьть очень тонкш глазъ, чтобы въ б'Ьдномъ жиль-Ь найти характерный черты быта. Это смогли сд’Ьлать немноше; большинство изо-бражаетъ традицюнныя избы съ огромными «русскими» печами; на по-латяхъ спитъ все семейство; къ потолку прив'Ьшана люлька. Конечно такья жилища типичны не для самого Петербурга, а для его окраинъ, пожалуй, даже для подгородныхъ деревень. Избы украшаются традицьоннои р'Ьзьбой, точеными перильцами, узорными коньками.
     Народная жизнь привлекаетъ вниман!е художниковъ исключительно своими праздничными моментами, дающими тему для оживленной много

фигурной гравюры. Развлеченхя несложны: пляска, niinie, игра на балалайке и, конечно, водка...
       Народный бытъ Петербурга привлекаетъ внимаше наблюдателей своими наиболее красочными, завещанными прошлым!», чертами. Къ тако-вымъ нужно отнести совместный бани, зарисованныя художникомъ въ виде какого-то Дантовскаго ада, съ массой обнаженныхъ, классически сильныхъ и правильныхъ фигуръ.
       Очень много гравюръ и рисунковъ отдано изображение уличной жизни центральныхъ кварталовъ Петербурга. Уличными типами здесь являются военные, модницы, светск!е щеголи и т. д. На большей части гравюръ эти фигурки являются стаффажемъ для архитектурныхъ видовъ. Несмотря на такое прикладное значеше, фигурки очень любопытны въ отношении костюма и стиля. Ведь стиль сказывается не только въ костю-махъ и архитектуре домовъ, онъ во всемъ—въ позахъ, въ группировке фигуръ, въ ихъ движешяхъ, въ характере улицъ.
       Таюя гравюры появляются преимущественно въ 1820-хъ годахъ, параллельно съ все растущимъ восхищешемъ предъ архитектурными чудесами столицы.
       Очень интересенъ рисунокъ, изображающей Пажескёй корпусъ и разъ-ездъ пажей. Особенно хороши на немъ фигурки инвалида-сторожа у воротъ, и степеннаго дворянскаго семейства, пережидающаго выезжающей экипажъ.
       На другомъ рисунке мы видимъ выездъ изъ Елагина дворца. Многочисленный фигурки приветствуютъ выезжающую верхомъ пару: тутъ и военные, и дамы въ шаляхъ, и почтенные обыватели въ вицмун-дирахъ и молодые щеголи въ бархатныхъ курточкахъ и отдожныхъ во-ротникахъ.
       Ночная жизнь Петербурга находила мало изобразителей. Однако есть гравюра, изображающая Мойку у Полицейскаго моста въ лунную ночь. Покой спящей столицы прекрасно переданъ, дома и обелиски моста бросаютъ темный густыя тени. Освещенныя луной улицы пустынны, только запоздалая карета переезжаетъ мостъ, да проезжаетъ на лошадяхъ патруль. На гранитномъ берегу прикорнулъ сторожъ. Но река еще жи-ветъ, по ней разъезжаютъ лодки съ многочисленными гребцами...
       Вообще катанье на лодкахъ, катанье съ песенниками и гребцами было любимымъ развлечен!емъ петербургской молодежи начала XIX века. «Увеселительныя» лодки мы видимъ на очень многихъ гравюрахъ.
      '■ Довольно заметную роль въ жизни Петербурга играни театры. Уже колоссальные размеры Маршнскаго и Александровскаго театра по-казываютъ, что театры начала XIX века не уступали въ размерахъ со-временнымъ. Когда «на театре» давалось представлете, къ театральному здаМю тянулся со всехъ концовъ Петербурга длинный чередъ экипажей. Экипажи останавливались подъ колоннадой, у самыхъ дверей. Каждая семья пр1езжала въ театръ съ лакеями, хранившими верхнее платье господъ. Всевозможные экипажи располагались на обширной площади, где устраивались зимой для кучеровъ «грелки» и разводились костры.