Улыбка Анаит

-УЛЫБКА АНАИТСкифия
Санкт-Петербург
2018

ББК 84 (2Рос=Рус)
УДК 882
П33
-УЛЫБКА АНАИТПиралов А.
Улыбка Анаит. — СПб.: Издательско-Торговый Дом «СкиП33
фия», 2018. — 96 с.
© Пиралов А., 2018
© Издательство «Скифия», 2018
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения 
владельцев авторских прав.

Наилю Еникееву и всем друзьям моей бакинской молодости
«Почему у вас часы растекаются? — спрашивают 
меня. — Но суть не в том, что они растекаются! 
Суть в том, что мои часы показывают точное 
время».
Сальвадор Дали
Ч А С Т Ь  П Е Р В А Я
Глава 1
1
— С каких слов начинаются «Двенадцать стульев»? — спросил я, считавший себя знатоком романа и  потому присвоивший себе право экзаменовать всех и каждого на его знание.
Мне было двадцать два, я  был невероятно самоуверен 
и — подобно подавляющему большинству молодых нахалов — 
страдал от завышенных самооценок. 
— А с  каких слов начинается двадцатый Сонет Шекспира? — последовал немедленный ответ, и я, уже успевший на отлично сдать экзамен по зарубежной литературе, почувствовал 
себя крайне неуютно. 
Сонет был мне неизвестен, и вообще к подобным вопросам 
я не привык, относя их к сфере собственных прерогатив, а то, 
что мне моим же оружием дала сдачи девчонка, уже больше 
походило на позор.
Девчонку звали Анаит. 
Я даже ухитрился уронить нож, дабы был повод залезть 
под стол и оценить ее ноги, которые оказались очень даже приличными, и уже этого было достаточно, чтобы ангажировать 
их на твист. 
Назвать ее красавицей» я бы не рискнул. Точнее была бы 
цитата из Фаины Раневской: — «Я никогда не была красива, но 
всегда была чертовски мила». 
Она была действительно мила, притом чертовски. Большие 
выразительные глаза, цвет которых составлял резкий контраст 
3

матовой коже, столь распространенной на юге с характерным 
для него смешением кровей, светились некоей недосказанностью, будто бы она задалась целью оставаться для окружающих 
не совсем понятной. Тонкие, но вместе с тем чувственные губы 
были изящного волнистого рисунка и  вместе с  острым подбородком образовывали на редкость изысканный ансамбль, 
и казалось, ей не хватало только шляпки с вуалью, чтобы сойти 
с рекламы польских духов «Быть может…», от которых с ума 
сходили в ту пору все женщины. И вообще вся она светилась 
некоей экзотичностью, будто была обитательницей затерянного в океане острова, чудом оказавшаяся среди стандартных 
акселератов конца шестидесятых, грезивших «Битлзом», твистом, КВНом и  джинсами. Но больше всего в  ней поражала 
почти достигавшая талии коса. И даже не столько сама коса, 
сколько то, что ее не срезали, как давно сделали все мои знакомые девчонки, а напротив носили с подчеркнутым вызовом, 
как драгоценный раритет. 
— Ну, забыли, а может, не знаете? — спросила Анаит, одновременно не позволяя мне войти в танце в контакт больший, 
чем позволяли действовавшие тогда правила приличия. 
Она пришла на вечеринку, заручившись прикрытием, сказав родителям, что будет ночевать у подруги. Об этом мне стало, конечно, известно много позже, а сейчас я просто оценивал 
свои шансы на успех и находил их более, чем призрачными, 
ибо она прямо-таки исходила строгими семейными установками, сформированными южным моральным кодексом, а это 
была такая стена, через которую было не перепрыгнуть даже 
самым матерым наездникам, к коим у меня все-таки хватало 
ума себя не причислять. 
— Шекспир не принадлежит к числу моих любимых авторов, — почти соврал я, признавая свое поражение и стараясь не 
замечать ее торжествующей улыбки.
Мы танцевали под Леннона, и мой закадычный друг Белый 
Гамлет (альбиносы у армян — большая редкость, и потому это 
было чем-то вроде его визитной карточки), устроивший вечеринку по поводу своего дня рождения, был невероятно горд, 
что ухитрился разжиться записями ливерпульской четверки. 
Они с Анаит были заняты в главных ролях в спектакле народного театра по культовой пьесе того времени «104 страницы 
4

про любовь», и Гамлет — без всякой надежды на успех — пригласил ее, но, как ни странно, она пришла. 
И теперь дело двигалось, похоже, к сто пятой странице. 
Гамлета я сумел отодвинуть, и тому пришлось сесть к своей Терезе, которая сохла по нему, как герань в обезвоженном 
горшке. Вне себя от радости, она тотчас же снеслась здравицей. 
Очередной тост, хоть на мгновение, нас с  Анаит и  разделил, 
но не понудил меня отпустить ее руку даже, когда я ухарски 
осушал бокал. И как только Леннон зазвучал вновь, мы опять 
были в круге. Она шла за мной охотно, даже позволив взять 
себя за талию, что было неслыханной смелостью, ибо женская 
талия в процессе ухаживаний была в ту пору едва ли не такой 
же запретной зоной, как и грудь. 
— Вы хотите меня спросить еще о чем-то? — полюбопытствовала она, видимо, сочтя мою дерзость сигналом к продолжению дискуссий. 
— Да, хочу…
Ни в меру либеральные родители Гамлета, поздравив сына 
ключами от мотоцикла, сделали ему подарок по тем строгим 
временам гораздо больший — уехали на выходные к друзьям 
в  Сумгаит. И теперь счастливый именинник выключил весь 
свет. Компания разошлась по углам, и  в  комнате остались 
лишь мы с Анаит. 
— О чем же? 
— Вас можно поцеловать? 
— Разве об этом спрашивают? 
Я пытался сообразить, как воспринять эти слова, как поощрение или, напротив, вызов или даже предостережение, и, 
так и  не найдя ответа, пошел по стандартному пути, сперва 
прикоснулся к ее губам, а потом медленно вобрал их в себя. Но 
вместо ожидаемых пощечин, которые в ту пору еще из моды 
не вышли, я чувствовал, что моя ласка не только принята, но 
и возвращена, и теперь мы жадно целовались, не обращая внимания на пару, которая неожиданно вошла в комнату и начала 
танцевать рядом. 
Потом Анаит чуточку отстранилась, но танцевать мы продолжали, и когда вновь остались в комнате одни, и когда Леннона сменил Высоцкий, записи которого были в таком же дефиците, как и «Битлз», и даже когда стало светать. 
5

Я сказал Анаит, что провожу ее, и она тотчас же согласилась, хотя и пришла с Гамлетом 
Бакинские рассветы, когда небо как-то сразу неожиданно 
приобретает бледно-шафрановые тона, а воздух с едва уловимым зефиром с нефтяных промыслов еще сохраняет прозрачность и свежесть ночи, — рассветы особые. В такие минуты чувствуешь, будто рождаешься заново. Со мной, во всяком случае, 
так оно и было.
Мы медленно шли улицами еще спящего поселка. Носил он 
в ту пору имя Степана Разина, поскольку находился у подножья 
горы с  пещерой, где по легенде прятался со своей дружиной 
знаменитый атаман. Поселок утопал в цветущей сирени, и это 
почему-то множило мое ухарство, да так, что моя рука непостижимым образом не покидала ее плеча. А уже в «городе» (на языке жителей пригородов «городом» звался сам Баку) я рискнул 
на улице поцеловать ее вновь. При людях, средь бела дня! Это 
нарушало уже все местные представления о приличии, и желчный чистильщик обуви, раскладывавший под навесом свои причиндалы, тут же пошел орать, будто сел на бочку со скипидаром: 
— Ахчи*, что делаешь?! Отец увидел бы, убил…
— Это верно сказано, — заметила она. 
— Что, очень строгий? — спросил я. 
— Не то слово. Уже трех сватов выпроводил…. Даже на 
репетицию приходил. Потребовал от режиссера убрать сцену 
с поцелуем, а не то уберет из театра меня. 
— А режиссер что? 
— Думает… 
И помолчав, добавила: 
— Если хочешь, чтобы я с тобой ходила, ты должен отцу понравиться. А это трудно. 
— А что в нем такого особенного? 
— Он чернокнижник, — ответила Анаит также просто, как 
если бы ее отец был завмагом. 
— Что? — Мне показалось, я ослышался. 
— Что сказала…. Про него слухи ходят, что он знаниями 
владеет …от нечистой.
Для рядового советского студента это было уже слишком. 
— Я в это не верю. 
*  Девушка (арм.)
6

— Твое дело…
После этих слов в ней что-то изменилось, будто она сама не 
верила в то, что говорит, и теперь будто стеснялась сказанного, 
и словно в подтверждение моей догадки, добавила: 
— Теперь я пойду одна. Если хочешь меня увидеть, приходи 
к нам сегодня в семь. Я живу в том дворе, видишь пристройку 
с черепицей?.. Там…
Дома я залез в энциклопедию и прочел, что чернокнижниками называли любителей магии, у которых от бесов были знания, которые они заносили в свою черную книгу или гримуар. 
Отсюда и название — «Чернокнижник». 
Я был так заинтригован словами Анаит, что не знал, как 
дождаться вечера, а, оказавшись в ее дворе, долго не мог найти 
сооружения с черепицей. 
2
Это был старый добрый бакинский двор, до предела перегруженный пристройками, надстройками, подвалами, верандами, экерами, балконами, лестницами, над которыми нависали антресоли этажей с неизменными виноградными навесами, и через все эти нагромождения были протянуты веревки 
с сохнувшим бельем. Тому, кто не знаком с местным укладом, 
разобраться в этой «грамоте» еще сложнее, чем в китайской. 
И уж тем более, кого –то найти. Но первую же дверь, в которую 
я рискнул без всякой надежды постучать, открыла… Анаит. 
— Заходи, он ждет тебя, — почему-то шепотом сказала она, 
а потом уже гораздо громче добавила: -Это Тимур, папа!
Того, что понимается под прихожей, здесь не было, и я сразу же оказался в комнате, до предела заставленной шкафами, 
набитыми разномастным по ценности антиквариатом, среди 
которого преобладали статуэтки Будды и индийских божеств. 
Но больше всего поражало обилие книг. Они были везде, даже 
на столе и полу, и могло показаться даже, что это не квартира, а  отдел библиотеки, хотя такое впечатление сохранялось 
недолго, поскольку собрание было совершенно бессистемно. 
Книги, имевшие букинистическую ценность (как без пяти минут филолог, я это сразу же оценил), соседствовали с откровенным ширпотребом социалистического реализма, а  огромное 

количество подписных и академических зданий со справочниками и подшивками. 
Среди этого разномастного выставления, в кресле, вполне 
достойном диккенсовской лавки древностей, восседал невероятно худой человек с  желтоватым, изможденным и  аскетичным лицом, свидетельствовавшим скорее о нездоровье, и пронзительными глазами, которые мгновенно проникли в  меня, 
как две рапиры, нанизывая по самую рукоятку. Роста он был 
ниже среднего, а одет для дома весьма аккуратно и своеобразно — в добротный серый костюм и белую рубашку с черной бабочкой в горошек. В нем было что-то паучье, возможно, этому 
содействовали непропорционально длинные к туловищу руки 
с желтоватыми пальцами, на одном из которых поблескивало 
кольцо с агатом. Разглядывая меня, он шевелил губами, словно бормотал какое- то, известное только ему заклинание. Разглядывал долго, слишком долго, так что мне постепенно стало 
отчаянно не по себе, и в тот момент, когда я собирался уже уходить сказал, наконец, хрипловатым тенорком: 
— Садись...
Это не было предложением, это было приказом. 
Когда я устроился в скромном кресле напротив, он, продолжая разглядывать меня, похоже, вообще погрузился в медитации, а когда молчание стало уже невыносимым, сказал: 
— Меня зовут Тигран Саркисович…Что тебе нужно от моей 
дочери?
К этому вопросу я был совсем не готов и теперь лихорадочно соображал, как ответить, и, не найдя ничего подходящего, 
ляпнул первое, что пришло в голову: 
— Она мне очень нравится.
Тигран Саркисович не спускал с меня глаз и, казалось, обдумывал очередной вопрос. 
— Кто твои родители? 
— Отец умер, мать — учительница…
Последовала пауза, и было слышно, как жужжит залетевшая в стакан муха. Анаит сидела на тахте и смиренно не принимала участие в мужском разговоре. Допрос продолжался 
— Хай ес?*
*    Ты армянин? (арм)
8

— Я хотел было ответить расхожей в то время бакинской 
хохмой  — «Че*, итальяно», но вовремя сообразил, что здесь 
и тем более сейчас подобные шутки более, чем неуместны.
— Нет. 
— А кто?
Я решил не лгать. 
— Полукровка…
Он поднялся с кресла, и только тогда я обратил внимание 
на его сутулость, это был почти горб, придававший облику хозяина нечто зловещее. Подойдя к письменному столу, он поднял оловянную статуэтку странного существа, стоявшего на 
одной ноге, разбросав в разные стороны все свои четыре руки 
с вывернутыми вверх ладонями, и протянув её в мою сторону, 
спросил: 
— Знаешь, кто это? 
— Нет. 
— Это Шива, одно из трех верховных индийских божеств 
в образе бога танца. Если первое божество — Брахма созидатель, то Шива разрушитель... 
— Для чего вы мне это говорите? — спросил я.
Но ответить он не успел, ибо в комнату вошла невысокая 
женщина с  ярко выраженными славянскими чертами лица, 
которые излучали уют и юмор. Она являла собой подчеркнутый контраст хозяину, и я тотчас же сообразил, что это мама 
Анаит. Увидев меня, она почему-то заморгала, заулыбалась и, 
наконец, представилась: 
— Я — Нонна Владимировна. Да вы не слушайте его. Он любит пугать 
— Все меня в могилу сводят, — проворчал в ответ хозяин 
— Ты уже собрался помирать Тигран? — полюбопытствовала она. 
— Что остается? Дети — это, как бессрочный вклад в сберкассу — получишь лишь после смерти. 
— Только непременно предупреди меня, чтобы я  успела 
сшить черное платье.
Слушая их, я понял, что Нонна Владимировна будет скорее 
моей союзницей. Мужа она воспринимала не без некоторой 
*  Нет (арм) 
9

иронии, а это было мне скорее на руку. Позже я убедился, что 
многочисленные и разноплановые вариации на тему memento 
mori принадлежали к числу любимых мазохистских практик 
папы Тиграна, однако вместо паники они погружали его супругу в язвительные настроения. 
Потом мы обедали. Стол накрывала бабушка Фарик — маленькая, сухонькая и многозначительно молчаливая, показывавшая всем своим видом, что понимает гораздо больше, чем 
говорит. Одета она была во все черное, что лишний раз подчеркивало ее отстраненность от остальных участников действа, 
и мне от этого стало почему-то не по себе. На меня она глянула 
только раз, скорее с неодобрением, но не обмолвилась. 
Обмолвился хозяин, который сказал вдруг, не поднимая 
глаз от тарелки с тановом*. 
— Твоей женой она не будет… 
Воцарилась такая тишина, что были слышны шаги во дворе. Анаит покраснела, опустила голову и почему-то шмыгнула 
носом, я растерялся и не знал, что делать с руками, которые 
вдруг сами по себе стали дергаться, бабушка Фарик глянула на 
сына вроде бы даже с поощрением, и лишь Нонна Владимировна сохраняла относительное спокойствие 
— Тебе свойственно спешить, Тигран,  — заметила она и, 
улыбаясь, взъерошила мне шевелюру. 
А я продолжал ловить на себе его тяжелый взгляд, чувствуя, 
как по кончикам пальцев моих рук начинает бегать какая-то 
странная дряблость, будто под кожей засновали мурашки. В 
тот день мне вообще впервые довелось испытать на себе воздействие этого человека, хотя то, что это было именно воздействие, я  имел возможность убедиться гораздо позже. Тем не 
менее, в ту пору, да и спустя годы я никогда не думал о нем, как 
о чернокнижнике или колдуне, ибо никогда не видел, чтобы 
он занимался тем, что определяют слишком уж, на мой взгляд, 
общим словом «оккультизм». Да и  вообще наши контакты 
пришлись на времена воинствующего материализма, когда 
все, имевшее хотя бы отдаленное отношение к области метафизического, либо вообще не воспринималось, либо воспринималось, как опасное для общества искривление, в том числе 
и психики. А реагировать на отца Анаит, как на «стукнутого», 
*  Армянский суп
10