Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

®
Основана в 1890 году 
Ф. Павленковым
и продолжена в 1933 году
М. Г
орьким
ВЫПУСК
2017
(1817)

МОСКВА
МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ
2020

УДК 821.161.1.0(092)
ББК 83.3(2Рос=Рус)6-8
 
Д 30
Автор и издательство выражают благодарность за предоставленные 
материалы Светлане Игнатенко, Айрату Терегулову, 
Яне Коталиковой, Ирине и Владимиру Сундаковым, Майе и Анатолию 
Беккерман, Юлии Литвинец, Татьяне Шапаренко, Алексею Келину, 
Александру Боровскому, Евгении Петровой, Ильдару Галееву, а также 
Башкирскому государственному художественному музею 
им. М. В. Нестерова, Национальному художественному музею 
Украины, Днепропетровскому художественному музею, Николаевскому 
областному художественному музею им. В. В. Верещагина, 
галерее «ABA Gallery» (Нью-Йорк).
знак информационной
продукции
16+
© Деменок Е. Л., 2020
© Издательство АО «Молодая гвардия»,
 
художественное оформление, 2020
ISBN 978-5-235-04349-7
4

ПРЕДИСЛОВИЕ
Не каждому художнику под силу сделать себе имя и 
карьеру в трёх странах. Начать всё сначала в сорок лет — 
и повторить свой успех.
Давиду Бурлюку это удалось.
Россия, Япония, Америка, Украина. В этих странах его 
помнят и любят. Украина — родина Бурлюка; он родился 
в украинско-польской семье, и сегодня его вспоминают на 
родине всё чаще. 
Фигура Бурлюка невероятно масштабна и интересна, а 
судьба его кардинально отличается от судеб его ближайших 
товарищей, друзей и сподвижников по русскому футуризму. Если жизнь Владимира Маяковского можно охарактеризовать как трагедию, то жизнь Давида Бурлюка, безусловно, в определённой мере драма, но драма со счастливым 
концом. Это драма человека, который был вынужден выбирать между признанием и славой, к которым он всячески 
стремился, — с одной стороны, и чисто физическим выживанием, самосохранением, определённым материальным 
благополучием и возможностью заниматься творчеством 
так, как он этого хотел, — с другой. Со всей очевидностью 
этот выбор встал перед ним в 1918 году, во время Гражданской войны, и он выбрал тогда самосохранение и свободу 
творчества. Оказавшись в 1920 году в Японии, он не вернулся обратно в Россию, как поступили его друзья и соратники, а уехал ещё дальше, в США, где начал жизнь фактически с чистого листа. Его российская слава и заслуги там 
ровным счётом ничего не значили. 
В 1929 году Давид Бурлюк завершил свои «Фрагменты 
из воспоминаний футуриста», которые надеялся опубликовать в СССР. Этого не произошло, они были опубликованы в России лишь в 1994 году. В этих воспоминаниях есть 
5

множество фрагментов, характеризующих личность самого 
автора, но этот кажется определяющим: 
«Если другие футуристы, особенно второй призыв, после революции и получили признание, то я лично, волею судеб 
попавший на другие материки нашей планеты, продолжая 
всежильно работать на пользу страны рабочих и крестьян, 
моей великой революционной родины, никакого признания у 
себя на родине так и не видал, а унёс в ушах своих нахальный смех генералов и толстосумов. При таких обстоятельствах нельзя человека обвинять в некоторой нервности. Мне 
22 июля 1929 года исполнилось 47 лет. В каждом существе 
обитают различные инстинкты. Инстинкты продолжения 
рода, самосохранения чисто физического. Но я, подобно другим моим товарищам по влечению к искусству, всю жизнь, 
с ранних лет обуреваем был припадками инстинкта эстетического самосохранения. В некоторых творческих особях 
он проявляется необычайно бурно, вспомним Тёрнера с его 
тремя тысячами картин и девятнадцатью тысячами рисунков». 
Вот этот «инстинкт эстетического самосохранения» 
был, пожалуй, главным в характере Давида Бурлюка, и все 
его поступки были так или иначе продиктованы этим инстинктом. «Инстинкт эстетического самосохранения» сослужил ему добрую службу, ведь мы помним и говорим о 
нём и сейчас. Хотя долгое время казалось, что эмиграция 
поставила крест на его карьере. 
Судьба его друзей и соратников в конце 1910-х и начале 
1920-х годов складывалась удачно. Тогда «левое» искусство 
заняло на непродолжительное время главенствующие позиции в только что родившейся стране. Однако время это 
быстро закончилось, и каждый из его ближайших друзей 
пошёл своей дорогой. Дальнейшая судьба Владимира Маяковского всем известна; жизнь Велимира Хлебникова 
оборвалась в том же возрасте, что и жизнь Маяковского, в 
36 лет; Алексей Кручёных долгие годы прозябал в нищете, 
печатая свои книги мизерными тиражами за собственный 
счёт. Василий Каменский последние тринадцать лет жизни 
был почти полностью парализован и ушёл в своём творчестве совсем далеко от того, что писал в начале века. Были 
и гораздо более трагические судьбы. Один из «гилейцев», 
друг Бурлюка Бенедикт Лившиц, был в 1938 году расстрелян по бредовому обвинению в руководстве контрреволюционной группой ленинградских писателей, причём часть 
обвинения базировалась на придирках к его книге «Полу6

тораглазый стрелец» — фактически поэме о футуризме и 
о Бурлюках. Другой друг Бурлюка, Сергей Спасский, был 
арестован в 1951 году и приговорён к десяти годам лагерей. 
Ряд владивостокских друзей и соратников Бурлюка были 
расстреляны по вымышленным обвинениям в шпионской 
деятельности по заданию японской разведки — Сергей 
Третьяков, Венедикт Март; Владимир Силлов расстрелян 
ещё в 1930 году по обвинению в шпионаже и контрреволюционной пропаганде... К счастью, со смертью Сталина этот 
ад закончился.
Давид Бурлюк находился вне всего этого и мог продолжать работать так, как он хотел, не опасаясь за свою жизнь 
и свободу. Он мог работать в любом стиле — футуризма, 
экспрессионизма — ему никто ничего не диктовал. Мог 
называть себя «радиофутуристом», «американским ВанГогом», примитивистом — в СССР такое было немыслимо. Однако обратной стороной этого стало почти полное 
замалчивание его имени на родине. В Советском Союзе не 
было опубликовано ни одного его стихотворения, а картины его хранились исключительно в музейных запасниках. 
В борьбе за признание на родине Бурлюк провёл много 
лет — но тщетно. Разочарование его таким положением 
постепенно нарастало — ведь в Америке и Европе, начиная 
с 1940-х, его имя звучало всё громче, и картины пользовались большим спросом. Вместе с этим менялась и риторика — от полностью просоветской в период 1920—1940-х она 
становилась всё более и более критической по отношению 
к культурной политике советских властей. Именно культурной — во всём остальном он советский курс поддерживал. Но всё, чего он смог добиться — двух приглашений в 
Советский Союз и редких упоминаний в печати в связи с 
дружбой с Маяковским.
Сильнейшее стремление Бурлюка к признанию имело 
и другую сторону. Оно проявлялось зачастую в неумеренном бахвальстве, безудержной саморекламе, а главное — в 
конформизме по отношению к советской власти, той самой власти, которая убила двух его братьев, Владимира и 
Николая. И если обстоятельства гибели Владимира до сих 
пор остаются загадкой — скорее всего, он погиб в 1919-м, 
во время Гражданской войны, воюя в Вооружённых силах 
Юга России, то о том, что Николая ни за что расстреляли 
большевики, Давид знал совершенно точно. И — никогда 
не упоминал этого публично, никогда не ставил в упрёк 
советской власти, чьей благосклонности он так долго и 
7

безуспешно добивался. Собственные безопасность и свободу творчества он ценил выше сопряжённой с риском 
справедливости. Безграничная любовь к искусству и желание остаться в его истории перевесили всё.
Для того чтобы реализовать «инстинкт эстетического 
самосохранения», нужны были три составляющие. Нужно 
было жить долго, работать много и, конечно, громко заявлять о себе. Всё это у Давида Бурлюка было. Кроме того, 
ему был присущ ряд удивительных привычек, «пунктиков», которые он постоянно подчёркивал. Например, он 
постоянно подсчитывал, сколько лет он прожил, сколько дней, сколько минут, сколько ударов совершило его 
сердце. Основным ориентиром в этом был для него Лев 
Толстой. А ещё — соревновался с наиболее плодовитыми 
художниками в количестве написанных картин, чаще всего упоминая в этой связи англичанина Уильяма Тёрнера. 
Сам Бурлюк утверждал, что написал за свою жизнь около 
двадцати тысяч работ. Вот фрагмент одного из его многочисленных писем в Тамбов, коллекционеру Николаю Никифорову, которого Бурлюк называл своим «духовным 
сыном»: 
«Осталось двадцать дней жить, и я уже переживу Гёте 
и Виктора Гюго — 83. Льва Николаевича Толстого пережил 
в прошлом году. Дега — 84. Репин и Клод Моне — 86. Но эта 
цель уже даже плохо зримая, и нет особой веры, что хватит 
сил дотянуть до тех лет. В литературе русской только ваш, 
тамбовец, помещик Жемчужников, но он художником не был». 
А вот — ещё один фрагмент из письма Никифорову: 
«Поэт Сингер говорит, что я написал за свою жизнь 
17 тысяч картин. Я ведь работаю всё время. За 50 лет — 
2,5  биллиона ударов сердца, за 75 лет — 3 миллиарда 750 миллионов. Мы все биллионеры».
Что же позволило выходцу из провинциальной семьи 
ворваться в самую гущу тогдашнего российского искусства, стать одним из лидеров авангарда? Причём не только русского, но и мирового? Ведь участие в группе «Синий 
всадник» позволило ему войти в историю мирового искусства, именно благодаря этому на него уже в Америке обратила внимание Кэтрин Дрейер, знаменитая художница и 
коллекционер, вместе с Мэн Реем и Марселем Дюшаном 
организовавшая легендарное художественное объединение 
«Анонимное общество». Какими же уникальными качествами, позволившими ему занять своё место в искусстве и 
в истории, обладал Давид Бурлюк? 
8

Первое — это эрудиция и интеллект. Вот что писал об 
этом Василий Каменский: 
«Давид Бурлюк был старшим в нашем братском будетлянстве. Он значительно больше нас знал жизнь искусства, 
полнее насыщен был теоретическими познаниями и являлся 
нашим учителем».
А вот — знаменитые слова Владимира Маяковского: 
«Всегдашней любовью думаю о Давиде. Прекрасный друг 
мой и действительный учитель, Давид сделал меня поэтом, 
читал мне французов и немцев, всовывал книги, выдавал мне 
ежедневно 50 копеек, чтобы писать, не голодая». 
Лиля Брик в своих воспоминаниях о Маяковском писала о Бурлюке: 
«До знакомства с Бурлюком Маяковский был малообразован в искусстве». 
Эрудицию Бурлюка отмечали практически все. Его 
американский друг, Рафаэль Сойер, признанный классик 
американской живописи (его работы можно увидеть во 
многих крупных музеях Америки), говорил о том, что Давид Бурлюк был одним из наиболее эрудированных людей, 
которых он встречал в своей жизни. Эрудиция и интеллект 
позволили ему стать рупором русского футуризма. Его выступления собирали полные залы. Он называл себя не только художником и поэтом, но и оратором, и, когда не продавались картины, зарабатывал себе на жизнь публичными 
выступлениями. На любую тему. Он мог рассказывать о 
Пушкине, мог о современной поэзии. О культуре старой 
или новой жизни. Емельяне Пугачёве и достижениях современной техники. Он постоянно читал стихи наизусть, 
принадлежа к той счастливой категории людей, которые 
легко запоминают стихи и держат их в памяти годами. 
Второе качество Бурлюка — чутьё на всё новое вкупе с 
хорошим вкусом. Безусловно, на это повлияло обучение в 
Мюнхене и Париже. Плюс бесконечное самообразование. 
Как иначе человек, родившийся в Харьковской губернии, 
стал вдруг настолько осведомлённым в новых течениях в 
искусстве, что мог читать об этом лекции и пропагандировать его среди друзей и широкой публики? Мюнхен и Париж — два главных для русского искусства европейских города, два города, в которых художники зачастую находили 
себя. Он учился и там, и там. В Мюнхене он учился у Вилли 
Дитца, у Антона Ашбе, в Париже — у Кормона. Бурлюк с 
гордостью писал, что учился рисовать на том же мольберте, на котором перед ним рисовал Матисс. И, несмотря на 
9

то, что в Мюнхене и Париже в общей сложности он провёл около года, он успел увидеть, ухватить новое. А затем — 
знакомство с коллекциями Морозова и Щукина, которые 
покупали работы того же Матисса, Пикассо и прочих.
Третье — умение безошибочно находить таланты, дружить с ними, знакомить друг с другом совершенно разных, но талантливых людей и объединять их. Это то, чего 
у Бурлюка не отнять. Он называл «квадригой» себя, Каменского, Маяковского и Хлебникова. А ведь были в его 
кругу ещё и такие антиподы, как Алексей Кручёных и Бенедикт Лившиц... Он смог сплотить их всех, сгладить все 
противоречия, и кубофутуристическая группа «Гилея», его 
прекрасное детище, стала одной из главных групп русского авангарда. Бурлюк обладал сумасшедшим отцовским 
инстинктом, о чём упоминали все. Мария Синякова подчёркивала, что этот инстинкт позволял ему не завидовать, 
а искренне радоваться успехам своих друзей. Более того — 
помогать им находить себя, совершать творческие открытия. Именно Бурлюк дал важнейший толчок Маяковскому, 
своему товарищу по Московскому училищу живописи, ваяния и зодчества. Услышав фрагмент стихотворения Маяковского, которое тот выдал за стихотворение своего друга, 
Бурлюк сказал: «Какой же это друг? Это вы. Вы же гениальный поэт. Вы должны теперь писать стихи». И со следующего дня представлял Маяковского всем: «Это мой друг 
Владимир Маяковский, гениальный поэт». 
Именно Бурлюк подсказал Алексею Кручёных его знаменитый «Дыр бул щыл», сказав ему: «А давайте вы напишете стихотворение из полностью придуманных слов?» 
Давид Бурлюк годами опекал и оберегал Велимира 
Хлебникова. Месяцами тот жил у Бурлюков и в Петербурге, и в Чернянке, и в подмосковном Михалёве; именно 
Бурлюк был инициатором первых публикаций стихотворений Хлебникова, именно он издал первый том «Творений» 
Хлебникова. 
Уже в Америке Давид Бурлюк создал группу художников «Хэмптон Бейз». Там вокруг него объединились Рафаэль и Мозес Сойеры, Николай Цицковский, Джордж Констант, Мильтон Эвери, Аршил Горки, Джон Грэм, которые 
известны сейчас как американские классики. Многие из 
них специально купили дома на Лонг-Айленде, чтобы жить 
поближе к Бурлюку.
Четвёртое качество — невероятная удачливость. Ему в 
нужный момент попадались нужные люди. Очень показате10