Аполлинария Суслова

®
Основана в 1890 году
Ф. Павленковым
и продолжена в 1933 году
М. Горьким
ВЫПУСК
21
13
(1913)

МОСКВА
МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ
2022

УДК	 821.161.1.0(092)
ББК	 83.3(2Рос=Рус)6-8
	
С 20 
знак информационной 
продукции
16+
©	 Сараскина Л. И., 2022
©	 Издательство АО «Молодая гвардия»,
	
художественное оформление, 2022
ISBN 978-5-235-04514-9

Я люблю ее еще до сих пор, очень люблю, 
но я уже не хотел бы любить ее. 
Ф. М. Достоевский
У меня была какая-то мистическая к ней 
привязанность... Один я знал истинную цену 
в ней скрываемых даров души... и не мог отлипнуть от нее. 
В. В. Розанов

Предисловие
«Друг вечный, Поленька...»
...У нее был легкий, стремительный, торопливый почерк. Как большинство людей прошлого века, причастных 
к литературе, она вела обширную переписку и, не вполне 
полагаясь на свою способность к эпистолярным экспромтам, предварительно составляла черновики. Они-то и обнаруживали ее мучительную неуверенность в себе, тягостные поиски нужного слова, превращавшие порой листки 
почтовой бумаги в своего рода шифровки из сплошь зачеркнутых строк. 
От прожитых ею семидесяти девяти лет (если учесть, 
что уже в двадцать она впервые попробовала свое перо) 
собственно литературного осталось ничтожно мало: четыре 
повести, из которых она смогла опубликовать первые три, 
один перевод с французского, три записные тетради с дневниковыми заметками интимного характера, два-три рукописных фрагмента, частная переписка и несколько фотографий. Не больше, чем вообще остается от частной жизни 
частного человека, приобщенного к благам книжности и 
грамотности. 
Между тем редкий указатель имен, связанный с литературными реалиями ее эпохи, обходится без упоминания 
о ней. Первый в России «Библиографический словарь русских писательниц», составленный князем Н. Н. Голицыным и включавший сведения о 1286 литературных дамах, 
вышел в Санкт-Петербурге в 1889 году — в один из самых 
драматических моментов ее жизни. Может быть, увидев 
свое имя среди других женских имен, она смогла бы хоть 
немного порадоваться: это было то самое поприще, которого она так хотела, к которому поначалу так стремилась, 
но которое — как сама она это в конце концов поняла — ей 
не далось... И наверное, она была бы крайне обескураже6

на, смущена и раздосадована, если бы могла предположить, 
что войдет в историю русской литературы не столько в своем самостоятельном значении — писательницы, переводчицы, педагога (была у нее и эта роль), сколько в амплуа 
специфическом и — если судить по ее письмам и дневникам — для нее унизительном. 
Ибо что же могло быть более противоестественным для 
нее — шестидесятницы, эмансипантки, нигилистки, всецело сосредоточенной на себе, жаждущей внутренней свободы и не зависимого от кого бы то ни было существования, 
чем роль «роковой женщины», предмета любовной страсти 
и мужского вожделения?
Но в том, может быть, и заключался главный парадокс 
ее жизни, что, добиваясь с каким-то фатальным упорством 
отдельного, суверенного существования, терпя одну катастрофу за другой на поприще самостоятельной и общественно значимой деятельности, она, сама того не желая, вошла в 
историю в той роли, которую многие не обремененные самоанализом женщины почитают за счастье и высшее благо. 
Возлюбленная Достоевского, предмет самой большой 
и самой страстной его любви, «инфернальница», прототип 
наиболее пленительных женских персонажей его знаменитых романов, мучительница, жестокая муза... Девушка, которая «всю себя» отдала первой любви, но сама же ее и разрушила... Подруга Достоевского, которая краснела за свою 
связь с ним и не пожелала стать его женой... Женщина, 
которая одарила великого писателя мучительным опытом 
любви-ненависти, ибо и сама, любя, ненавидела. 
Аполлинария, Полина, Поленька... «Друг вечный»  — 
так писал ей Достоевский, когда уже знал наверное, что 
жизнь их разлучила навсегда. Она же сказала о Достоевском: «Он первый убил во мне веру». 
Но именно потому, что она, Аполлинария Суслова, 
была «женщиной Достоевского», в нее, сорокалетнюю, 
влюбился, а затем женился на ней молодой В. В. Розанов. 
А. С. Долинин, ее первый и, по сути, до сих пор единственный биограф, известнейший специалист по Достоевскому и первый публикатор ее «Дневника» (Суслова А. П. 
Годы близости с Достоевским. М., 1928), замечал во вступительной статье: «Два больших человека — Достоевский 
и в известном отношении ему конгениальный В. В. Розанов, — так близко к ней подошедшие, имели, должно быть, 
свои основания, чтобы оставить под густым покровом тайны ту роль, которую она играла в их жизни, и даже отра7

женно она до сих пор еще никого не интересовала, и никто 
не собирал сведений о ней». 
С двадцатых годов, когда Долинин писал эти строки, и 
по сию пору ничего существенно не изменилось. К Аполлинарии Сусловой как к подруге великого писателя сложилось отношение вполне определенное: ею интересуются, 
так сказать, в прикладном порядке — в той степени, в какой 
ее жизнь соприкоснулась с биографией Ф. М. Достоевского 
(и здесь опять судьба сыграла с ней злую шутку: она хотела быть единственной хозяйкой своей жизни, а вышло так, 
что самые интимные стороны ее женского существования 
стали пикантным комментарием к жизнеописаниям двух 
знаменитых мужчин). 
Однако и это не всё: фактом своего разрыва с Достоевским (равно как и фактом разрыва с Розановым) она как 
бы лишила себя исторического покровительства, а имя 
свое — благодарной памяти: статус «бывшей» возлюбленной или «бывшей» жены традиционно считается слишком 
эфемерным, чтобы быть неприкосновенным для злых языков. Женщине, самовольно вышедшей из любовного союза 
с гением, история ничего хорошего не гарантирует... 
Ее жгуче боялась и ненавидела Анна Григорьевна Достоевская; жестоко ревновала к ней смолоду (в свадебном путешествии убедившись, что ее муж еще полон прежней любовью) 
и страстно желала ей смерти в старости (вдове Достоевского 
было под шестьдесят, а жене Розанова за шестьдесят, когда 
Розанов лично просил у Анны Григорьевны помощи и совета по «обезвреживанию» «фуриозной» Аполлинарии).
Ее оговорила Любовь Федоровна Достоевская, дочь писателя, которая могла знать о «любовном приключении» 
отца только со слов матери, к тому же спустя годы после 
смерти Ф. М. Достоевского: в год кончины писателя ей 
было всего 11 лет. 
Были уничтожены — в разные времена и по разным причинам, — а также утеряны почти все письма Аполлинарии 
Сусловой Ф. М. Достоевскому (которые в свете позднейших событий несомненно могли бы служить стареющей, 
одинокой и очень несчастливой женщине своего рода тылом, охранной грамотой). Из обширнейшей их переписки 
до нас дошли всего три письма Ф. М. Достоевского и два 
черновика ее писем к нему. 
Она оказалась беззащитна против публичных интерпретаций своей брачной жизни с В. В. Розановым — со стороны самого Розанова, который, кажется, не оставил без 
8

комментария ни одну, даже самую интимную, из деталей 
их брака. К моменту ее окончательного разрыва с мужем ей 
было уже под пятьдесят, и две строчки в библиографическом словаре князя Голицына вряд ли могли явиться большой моральной компенсацией. 
Именно от Розанова, исключительно пристрастного к 
ней человека, а через него — от людей из его ближайшего 
окружения известны некоторые специфические подробности второй половины жизни А. П. Сусловой. Авторитетнейшие друзья и знакомые В. В. Розанова, писавшие о 
его первой («плохой») жене, среди которых была даже поэтесса и литературная львица Зинаида Гиппиус, поставили 
на Аполлинарии Прокофьевне несмываемое клеймо: «исчадие ада», «железная Аполлинария», «тяжелая старуха», 
«страшный характер», «развалина с сумасшедше-злыми 
глазами». Молва, идущая из этого же источника, была к ней 
беспощадна, приписав «старухе Сусловой» не только дурной характер (она и впрямь была далеко не ангел, но кто же 
ангел?), но и тяжелый деспотизм, доведший якобы ее воспитанницу до самоубийства. 
Неужели же так ошибался Достоевский в «друге вечном», 
написав ей однажды: «Я уважаю тебя (и всегда уважал) за 
твою требовательность...»? Ведь не ошибся же он в главном, 
разгадав ее будущность, когда ей было всего двадцать пять... 
«Мне жаль ее, — писал он Надежде Прокофьевне Сусловой, 
сестре Аполлинарии, — потому что, предвижу, она вечно 
будет несчастна. Она нигде не найдет себе друга и счастья». 
Глазами пристрастными, но любящими смотрел он на 
свою подругу, жалуясь на нее, упрекая в бессердечии: «Она 
не допускает равенства в отношениях наших. В отношениях со мной в ней вовсе нет человечности. Ведь она знает, 
что я люблю ее до сих пор. Зачем же она меня мучает? Не 
люби, но и не мучай». 
Но знал ли он, что примерно за полгода до его письма 
с жалобами на Аполлинарию сама она записала в «Дневнике»: «Мне говорят о Ф[едоре] М[ихайловиче]. Я его просто ненавижу. Он так много заставлял меня страдать, когда 
можно было обойтись без страдания. Теперь я чувствую и 
вижу ясно, что не могу любить, не могу находить счастья в 
наслаждении любви, потому что ласка мужчин будет напоминать мне оскорбления и страдания». 
Кто может быть тут судьей?
Двадцатитрехлетняя Аполлинария упрекала сорокалетнего женатого мужчину, своего любовника: «Ты вел себя, 
9

как человек серьезный, занятой, который по-своему понимал обязанности и не забывает и наслаждаться, напротив, 
даже, может быть, необходимым считал наслаждаться, на 
том основании, что какой-то великий доктор или философ 
утверждал, что нужно пьяным напиться раз в месяц». 
Достоевский же назвал свою возлюбленную «больной 
эгоисткой»: «Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны». 
Безнадежное дело — искать в любовной драме правых 
и виноватых. 
Другое дело — попытаться понять обоих, а также то обстоятельство, что обе стороны могут быть сторонами страдающими и в этом своем страдании заслуживающими уважения. 
Кстати, именно уважения никогда не лишал Аполлинарию Достоевский. 
Гордая барышня... Не самовлюбленная, но самолюбивая, терзаемая сознанием собственной неуклюжести, мучимая рефлексиями и самоанализом, страдающая максималистка — такой предстает Аполлинария Суслова в 1863 году, 
в разгар ее «любовного приключения» с Достоевским. 
«Я никогда не была счастлива,  — писала она в своем 
«Дневнике» в тот день, когда Ф. М. Достоевский наконец 
встретился с ней в Париже после нескольких месяцев разлуки. — Все люди, которые любили меня, заставляли меня 
страдать, даже мой отец и моя мать, мои друзья — все люди 
были хорошие, но слабые и нищие духом, богаты на слова 
и бедны на дела. Между ними я не встретила ни одного, который бы не боялся истины и не отступал бы перед общепринятыми правилами жизни. Они также меня осуждают. 
Я не могу уважать таких людей, говорить одно и делать другое — я считаю преступлением, я же боюсь только своей совести. И если бы произошел такой случай, что согрешила 
бы перед нею, то призналась бы в этом только перед самой 
собою. Я вовсе не отношусь к себе особенно снисходительно, но люди слабые и робкие мне ненавистны. Я бегу от 
тех людей, которые обманывают сами себя, не сознавая, — 
чтобы не зависеть от них». 
Не от хорошей жизни уходила она в одиночество, избегая зависимости от несовершенных, на ее строгий взгляд, 
людей. Те, кто читал и анализировал ее «Дневник», часто 
замечали, как испортилась гордая барышня «после» Достоевского, как постепенно засасывала ее тина пошлости, бросая в объятия то одного, то другого, то третьего безымянных и безликих ее поклонников. Но не читатели первыми 
10