Советские силовики

®
Основана в 1890 году
Ф. Павленковым
и продолжена в 1933 году
М. Г
орьким
ВЫПУСК
2070
(1870)

МОСКВА
МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ
2021

УДК 94(47):351.741(092)
ББК 63.3(2)6-36
          М 72
знак информационной
продукции
16+
© Млечин Л. М., 2021
© Издательство АО «Молодая гвардия»,
     художественное оформление, 2021
ISBN 978-5-235-04427-2 

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Вечером 10 ноября 1982 года спешно собрали Политбюро ЦК КПСС. Обычно заседания высшего органа власти 
проходили по четвергам и начинались в одиннадцать утра. 
Но тот день был особым. Ждали до вечера, чтобы в Москву 
успели прилететь спецрейсами входившие в политбюро руководители республик. 
Политбюро заседало в Кремле в здании правительства на 
третьем этаже. На том же этаже располагался кремлевский кабинет генерального секретаря (второй, рабочий, находился в 
здании ЦК партии на Старой площади). Когда все собрались в 
так называемой ореховой комнате, где был огромный круглый 
стол, перешли в находившийся по соседству зал заседаний. 
Открыл заседание Юрий Владимирович Андропов, 
фактически второй человек в партии (должности второго секретаря ЦК КПСС не существовало). Он сообщил о 
смерти Леонида Ильича Брежнева, который руководил 
страной восемнадцать лет. 
Андропов сам выглядел неважно. Давно его не видевший старый знакомый отметил, что Юрий Владимирович 
сильно изменился: «Лицо бело, спорит в цвете с седыми волосами. Непривычно тонкая шея, окаймленная ставшим 
вдруг необъятным воротничком сорочки. Голова кажется 
еще более крупной. Глаза тоже другие». 
Как положено, помолчали несколько минут. 
Молчание прервал секретарь ЦК Константин Устинович Черненко, ведавший партийным аппаратом. Тяжело 
дыша, он скороговоркой напомнил о необходимости безотлагательно решить, кто возглавит партию, и добавил:
— Я предлагаю избрать генеральным секретарем ЦК 
КПСС Юрия Владимировича Андропова. 
5

Министр обороны Дмитрий Федорович Устинов, не 
снимавший мундира с тех пор, как его произвели в маршалы, уверенно сказал:
— Армия поддерживает товарища Андропова. 
На этом дискуссия завершилась, не начавшись. Мнение министра обороны, входившего в состав политбюро, 
стало решающим. Противоречить министру или даже выражать сомнение в правильности его действий было политически опасным. И некоторым наивным смельчакам стоило карьеры. 
Андропов и Устинов дружили, были на «ты», обращались друг к другу по имени. Тем не менее Юрий Владимирович, став главой партии и государства, неожиданно перевел в Москву первого секретаря Ленинградского обкома 
Григория Васильевича Романова и сделал его секретарем 
ЦК по военно-промышленному комплексу. 
Романов по распределению обязанностей в Секретариате ЦК руководил двумя ключевыми отделами ЦК — 
оборонной промышленности и машиностроения. Отделу 
оборонной промышленности подчинялся весь военно-промышленный комплекс. Иначе говоря, Романов получал 
определенную власть над министром обороны Устиновым. 
Хитроумный Андропов, не переставая повторять, что 
Дмитрий Федорович ему товарищ и опора, что он ни в коем 
случае не должен обижаться, нашел министру обороны противовес в лице Романова, которому по случаю шестидесятилетия присвоил звание Героя Социалистического Труда. 
Устинов был возмущен этим назначением, но поделать 
ничего не мог. При Брежневе он в течение четырех лет не 
допускал избрания секретаря ЦК по военным делам. Сам 
руководил одновременно и вооруженными силами, и оборонной промышленностью. То есть был абсолютно бесконтролен. 
Что же произошло?
Юрий Владимирович действительно находился в отличных отношениях с Устиновым. Они помогали друг другу. Но, став хозяином страны, Андропов решил на всякий 
случай ограничить влияние маршала Устинова и лишить 
Министерство обороны статуса неприкасаемого и неконтролируемого ведомства. 
Человек крайне подозрительный, Юрий Владимирович 
боялся концентрации власти в чьих-то руках. Знал, вероятно, что военные не были особенно рады его назначению генеральным секретарем: у военных с Комитетом госбезопас6

ности непростые отношения. Военных вовсе не радовало, 
что на Лубянке существовало целое управление, которое 
следило за вооруженными силами. 
Андропов, недавний руководитель КГБ, одного из главных силовых ведомств, в роли хозяина страны исходил из 
того, что за силовиками надо присматривать, никому из 
них не давать монополии на власть, а, напротив, сохранять 
между ними конкуренцию. И ни в коем случае не терять 
бдительности... 
Последнего русского императора Николая II и столетие 
спустя все еще судят за претензии на «самодержавность», а 
в реальности за слабость: не удержал, не совладал, все потерял — и трон, и империю, и жизнь. «Слабая» власть — 
худшая из русских бед. На нее не перевалишь все заботы и 
проблемы. При такой власти приходится принимать на себя часть ответственности за устройство жизни... 
Нет, покоряться можно только великому и ужасному! 
Это даже приятно. Те же люди, которые весной семнадцатого года топтали портреты свергнутого императора, осенью 
захотели восстановления сильной — то есть идеальной — 
власти. И поддержали большевиков, которые установили 
не сравнимую с царским самодержавием диктатуру. 
Член ЦК кадетской партии, либеральной и интеллигентской, записал услышанные им в революционном году 
слова относительно большевиков:
— Народу только такое правительство и нужно. Другое с 
ним не справится. Вы думаете, народ вас, кадетов, уважает? 
Нет, он над вами смеется, а большевиков уважает. Большевик каждую минуту застрелить может. 
Результатом революции становится еще большее укрепление государственного аппарата, против чего, собственно, 
и затевалась революция. Революция разрушает только фасад, а сама система мало меняется, архаика берет верх над 
модернизацией. Диктатура — самое простое устройство жизни. Вернулись на традиционный путь: царь или вождь всем 
руководит и объясняет: и как пахать, и как строить, и как пожары тушить. Все слушают, кивают, докладывают об исполнении. И всё делается через пень-колоду. С одной стороны, 
зачем проявлять инициативу, стараться, если на всё нужна 
команда сверху. С другой — исчезает способность к самостоятельности. А ненужные органы атрофируются. 
Неуверенные в себе нуждаются во власти как покровителе и защитнике. Больше рассчитывать не на кого! Самим 
ни за что не справиться со множеством повседневных проб7

лем. Не потянуть. Не осилить... При этом прекрасно понимают, что чиновники наобещают и не сделают, обманут и 
обведут вокруг пальца. Но у них и власть, и деньги. И люди 
вздыхают: «Плетью обуха не перешибешь». 
Когда большевики взяли власть, это была не революция, а контрреволюция. Октябрь отменил демократические завоевания, которые дал России Февраль. Но демократией и свободой, похоже, никто и не дорожил. Страна, 
напуганная хаосом и анархией, приняла большевиков как 
сильную и уверенную в себе власть. 
Октябрь знаменовал и отказ от обновления страны. 
С семнадцатого года на все острые, болезненные и неотложные вопросы, возникающие перед обществом, даются невероятно примитивные ответы. Что бы ни произошло в 
стране, реакция одна: запретить, отменить, закрыть. Усложняющийся и набирающий невиданный темп мир рождает 
страх. И звучит испуганный призыв: ничего не менять! Оставить как есть! Убежать от настигающих общество проблем. 
Максимально упростить реальность, то есть навести порядок!
«Против наших окон стоит босяк с винтовкой на веревке через плечо — “красный милиционер”, — записал в 
дневнике Иван Алексеевич Бунин. — И вся улица трепещет так, как не трепетала бы прежде при виде тысячи самых 
свирепых городовых».
Так появились силовики, которых в старой России не 
было. 
Силовики и силовые ведомства понадобились, когда политические вожди захватили власть и решили никому ее не 
отдавать. Нужны были структуры и ведомства, свободные от 
норм закона, правил и ограничений. Готовые исполнить любой приказ. Избавить от врагов, соперников и конкурентов. 
Силовики — всего лишь инструмент. Но инструмент 
настолько мощный и опасный, что вожди сами их побаивались. Восхождение на олимп стало немыслимым без поддержки силовиков. Ссора с ними вела к потере кресла. 
Но эта зависимость вовсе не гарантировала комфортной жизни силовикам, которые сами постоянно становились жертвами политических интриг, ожесточенной борьбы за власть и прямых репрессий, лишались высоких званий и начальственных кресел, свободы, а то и жизни. 
Вожди боялись излишнего укрепления госбезопасности. При советской власти сменилось семнадцать хозяев 
Лубянки, из них пятерых расстреляли — практически каждого третьего. 

Часть первая
НОВЫЙ РЕЖИМ 
И НОВЫЕ ИНСТРУМЕНТЫ
ТРОЦКИЙ. НАШИ БОНАПАРТЫ
«На вокзале в Москве ему была устроена торжественная встреча, — вспоминал один из руководителей Военного 
министерства летом 1917 года Федор Августович Степун. — 
На площадь он был вынесен на руках. Народ приветствовал его раскатистым “ура”… Когда в Большом театре появилась небольшая фигура Корнилова, вся правая часть 
зала и большинство офицеров встают и устраивают генералу грандиозную овацию. Зал сотрясается от оглушительных 
аплодисментов, каких в его стенах не вызывал даже Шаляпин». 
Невероятная популярность сыграла с Лавром Георгиевичем Корниловым злую шутку. Самый знаменитый в ту 
пору генерал ощутил себя более значительной фигурой, чем 
был в реальности. А его окружали очень амбициозные люди, желавшие сменить правительство, взять власть и обосноваться в Зимнем дворце. Они внушали Корнилову, что 
только он способен спасти Россию, а стране нужна военная диктатура. Падкий на лесть генерал поверил, когда его 
назвали вождем. В нем проснулись невероятные амбиции. 
Наполеон из Корнилова не получился. Как тогда говорили: Корнилов — солдат, а в политике младенец. Лавр 
Георгиевич, человек эмоциональный, импульсивный и 
прямолинейный, и мятежником оказался спонтанным. 
Многие офицеры, напуганные хаосом революции, его поддержали, но солдаты не приняли сторону генерала, потому 
что совершенно не хотели ни воевать, ни вновь становиться во фрунт. 
После октября семнадцатого генерал Корнилов возглавил только что зародившееся Белое движение и погиб в 
первом же большом сражении с большевиками под Екате9

ринодаром. А страх перед появлением военного, который 
возьмет власть и станет диктатором, сохранился. 
Большевики помнили о Корнилове и всегда побаивались амбициозных военных. Опасность военного переворота казалась вполне вероятной. 
Историк и публицист Николай Васильевич Устрялов, 
который присоединился к Белому движению и издавал газету в Омске, пока там стояли войска адмирала Александра Васильевича Колчака, писал, что большевики-то избавились от страха появления нового Наполеона, поставив во 
главе Красной армии Троцкого. 
«А у нас, — сокрушался Устрялов, — нет своего “Троцкого”. В отличие от большевиков мы были бы вполне удовлетворены, если бы вопрос разрешился у нас явлением 
“Наполеона”. Однако, увы, и Наполеона у нас нет».
Кто сейчас поверит, что в годы Гражданской войны и 
сразу после нее политические занятия в Красной армии 
начинались с темы «Вождь и создатель Красной армии 
тов. Троцкий»? В казармах и красных уголках воинских частей висели портреты Льва Давидовича Троцкого, председателя Реввоенсовета Республики, наркома по военным и 
морским делам. Бойцы и командиры клялись Троцкому в 
верности и вечной любви. 
15 января 1918 года Совет народных комиссаров (правительство Советской России) принял декрет об организации Рабоче-крестьянской Красной армии на добровольческой основе. Но солдаты царской армии, уставшие от 
Первой мировой войны, больше служить не желали. Советская власть висела на волоске. 
13 марта Совет народных комиссаров назначил члена ЦК партии большевиков Троцкого народным комиссаром по военным делам. Ему предстояло создать новую армию. Казалось, Троцкий взялся за невыполнимое дело. Но 
он справился: в мае 1918 года Красная армия насчитывала 
триста тысяч бойцов, осенью — больше миллиона. 
2 сентября 1918 года постановление Всероссийского 
центрального исполнительного комитета (высший орган 
государственной власти) объявило республику военным 
лагерем: «Во главе всех фронтов и всех военных учреждений республики ставится Революционный военный совет». 
Председателем Реввоенсовета назначили Льва Троцкого. Наступил его звездный час. На время Гражданской 
войны он получил диктаторские полномочия. Но диктатором не стал. И не только потому, что не стремился к едино10