Мобилизованное Средневековье: Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
МОБИЛИЗОВАННОЕ 
СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
Том II
СРЕДНЕВЕКОВАЯ ИСТОРИЯ 
НА СЛУЖБЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ 
И ГОСУДАРСТВЕННОЙ ИДЕОЛОГИИ  
В РОССИИ
Под редакцией А. И. Филюшкина
ИЗДАТЕЛЬСТВО САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

УДК	94(41/99)
ББК	 63.3(2)2
	
М74
К о л л е к т и в  а в т о р о в :
Д. Е. Алимов, Е. С. Дилигул, Е. А. Колосков, Д. Д. Копанева, 
Н. Г. Минченкова, Н. Н. Мутья, Е. А. Ростовцев,  
А. В. Сиренов, Д. А. Сосницкий, А. И. Филюшкин
Р е ц е н з е н т ы :
д-р ист. наук П. В. Седов (С.-Петерб. ин-т истории РАН);
канд. ист. наук, доц. Т. В. Буркова (С.-Петерб. гос. ун-т)
Рекомендовано к печати 
Научной комиссией в области истории и археологии  
Санкт-Петербургского государственного университета
М74
Мобилизованное Средневековье: в 2 т. Т. II: Средневековая история 
на службе национальной и государственной идеологии в России / под 
ред. А. И. Филюшкина. — СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2022. — 560 с., 
[1,5] л. ил. 
ISBN 978-5-288-06280-3 (Т. 2)
ISBN 978-5-288-06138-7 (общ.)
Книга посвящена исследованию феномена медиевализма в России, от Российского 
царства XVI–XVII вв. до Российской империи, СССР и современной Российской Федерации. Медиевализм  — использование средневековых символов и  образов в  модерной 
и  постмодернистской высокой и  массовой культуре, литературном и  художественном 
творчестве, политическом и национальном дискурсах, а также во всех сферах жизни, использующих символику, — от декоративно-прикладного искусства до коммерческой рекламы и компьютерных игр. В фокусе внимания авторов — использование медиевальных 
дискурсов для национального и государственного строительства.
Издание адресовано специалистам, но будет полезно как студентам, так и всем интересующимся историей.
УДК 94(41/99) 
ББК 63.3(2)2
Издание осуществлено при поддержке Санкт-Петербургского 
 государственного университета в рамках Конкурса монографий — 2019 
 Исследование выполнено при поддержке Российского научного фонда 
(проект № 16-18-10080) 
©	 Санкт-Петербургский  
	
государственный университет, 2022 
©	 Коллектив авторов, 2022
ISBN 978-5-288-06280-3 (Т. 2)
ISBN 978-5-288-06138-7 (общ.)

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение. Российский вариант мобилизации Средневековья  
(Е. А. Ростовцев, А. И. Филюшкин)...........................................................................	
5
Глава I. Медиевализм до медиевализма: этногенетическое послание  
средневековой Руси
Историческое воображение древнерусского летописца и «origo gentis». Между «Византийским содружеством» и  «младшей Европой».  — «Origo gentis Sclavorum».  — 
«Origo gentis Russorum». — Историческое воображение раннего русского Средневековья из перспективы позднего (Д. Е. Алимов). — Какую оптику взгляда на народ русь 
заложил летописец? (А. И. Филюшкин). — Формирование династического мифа и его 
развитие в XV–XVI веках (А. В. Сиренов). — Создание Святой Руси как истока Российского царства (А. И. Филюшкин). — Особенности изображения в XVI веке древнерусской истории (А. В. Сиренов, А. И. Филюшкин).  — Трактовки древнерусской истории 
в русинских землях Великого княжества Литовского и Речи Посполитой в XVI веке: 
появление стихийных медиевальных идей (А. И. Филюшкин).........................................	
17
Глава II. Русский стихийный медиевализм XVII–XVIII веков
Замещение династического мифа этатистским в  XVII веке. — «Повесть о  Словене 
и Русе» — русский вариант легенды об «origo gentis» (А. В. Сиренов). — Рост интереса 
к древнерусскому прошлому в русинских землях Речи Посполитой в XVII веке (А. И. Филюшкин). — Киевский «Синопсис» и его роль в презентации Средневековья (А. В. Сиренов). — Рождение стихийного медиевализма русскими старообрядцами. — Русские 
дворянские генеалогии как форма стихийного медиевализма (А. И. Филюшкин). — Визуализация русского Средневековья в начале Нового времени (А. В. Сиренов). — Обращение к Средневековью при Петре I: несостоявшийся медиевализм. — В поисках 
своего Средневековья: стихийный медиевализм постпетровской эпохи (А. И. Филюшкин). — Старообрядчество XVIII века и медиевализм (А. В. Сиренов). — Интерес 
к  Средневековью в  русском обществе второй половины XVIII века (Е. С. Дилигул, 
А. И. Филюшкин, Н. Н. Мутья).
.........................................................................................	
77
Глава III. В поисках своего прошлого: формирование медиевального канона 
романтизмом и национализмом первой половины ХIХ столетия
Россия в начале XIX века. — Этический медиевализм Николая Карамзина (А. И. Филюшкин). — Императорский медиевализм (А. В. Сиренов, А. И. Филюшкин). — Медиевализм славянофилов и  западников: апелляция к  Средневековью в  спорах о  будущем России. — «Привесть в известность»: государственная политика по обретению 
своего прошлого (А. И. Филюшкин). — Раскопки, путешествия, реставрации: в поисках 
своего прошлого (Н. Н. Мутья, А. В. Сиренов, А. И. Филюшкин). — «Если прошлое нас 
не устраивает, его надо выдумать»: исторические подделки в первой половине XIX 
века (А. В. Сиренов).  — Научить прошлому: медиевализм в  системе образования 
в Российской империи первой половины XIX века (Е. А. Ростовцев, Д. А. Сосницкий, 
А. И. Филюшкин). — Увековечить Средневековье (А. И. Филюшкин). — Воспеть Средневековье (Н. Г. Минченкова).  — Беллетризировать Средневековье (Е. С. Дилигул, 
А. И. Филюшкин). — Построить Средневековье (Н. Н. Мутья). — Живописать Средневековье. — Опредметить Средневековье (Н. Н. Мутья, А. И. Филюшкин)........................	
133
Глава IV. Русский медиевализм на пути к модерну.  
Вторая половина XIX — начало ХХ века
Медиевализм в Российской империи в эпоху модерна: подъем, забвение, ренессанс 
(А. В. Сиренов, А. И. Филюшкин). — Медиевализм на службе политики: мобилизация 
Средневековья в Российской империи на рубеже XIX и ХХ веков. — Автопортрет им3

перии: историческая перепись 1901–1903 годов. — Апофеоз Романовых: монументальная политика второй половины XIX — начала XX века (А. И. Филюшкин). — Русский стиль второй половины XIX века. — Маркировка территории: церковные архитектурные памятники в русском стиле. — Средневековье в Серебряный век русской 
культуры (Н. Н. Мутья).  — Коммеморации Средневековья: 900-летие Крещения 
Руси (А. И. Филюшкин). — Русский бал 1903 года: неудавшаяся симфония с Московской Русью (Н. Н. Мутья). — Возродить художественную Русь! (А. В. Сиренов). — Русское Средневековье на страницах учебников и учебных программ (Е. А. Ростовцев, 
Д. А. Сосницкий, А. И. Филюшкин).  — Появление медиевальной рекламы (Е. А. Ростовцев, Д. А. Сосницкий)................................................................................................	
201
Глава V. Медиевализм в советскую эпоху
«Отречемся от старого мира»: от угасания медиевализма в  революционную эпоху 
к  сталинскому медиевальному ренессансу (А. И. Филюшкин).  — Новые взгляды на 
историю: школьные программы 1920–1930-х годов и медиевализм (Е. А. Ростовцев, 
Д. А. Сосницкий, А. И. Филюшкин). — Медиевальные образы в советской пропаганде 
в годы Великой Отечественной войны. — Формирование памяти: советские военные 
мемориалы, посвященные Средневековью (А. И. Филюшкин). — Монументальная политика в области средневековой истории в послевоенные годы. — Практики коммемораций: праздники и дни памяти (Е. А. Ростовцев, Д. А. Сосницкий, А. И. Филюшкин). — 
«Я эмигрировал в Древнюю Русь»: советский медиевализм как форма культурного 
диссидентства (Н. Н. Мутья, А. И. Филюшкин).  — Средневековые образы в  кинематографе СССР (Е. С. Дилигул, Д. Д. Копанева, Н. Н. Мутья, Е. А. Ростовцев, Д. А. Сосницкий).  — Место Средневековья в  образовательных программах послевоенного 
СССР (Н. Н. Мутья, Е. А. Ростовцев, Д. А. Сосницкий).  — Наука и  медиевализм: дискуссии в историографии и их влияние на общественную мысль (А. И. Филюшкин). — 
Образ русского Средневековья в историко-культурном наследии в СССР (Н. Н. Мутья, 
А. В. Сиренов, А. И. Филюшкин).......................................................................................	
285
Глава VI. Медиевальный бум на постсоветском пространстве
Возрождение медиевализма после распада СССР. — Кто подлинный наследник Киевской Руси? Медиевализм в  национальной украинской идеологии.  — Найти свое 
средневековое государство: дискурс Великого княжества Литовского в белорусском 
национальном конструкте (А. И. Филюшкин).  — Современный российский медиевализм: популярность в  тени актуального прошлого (Н. Н. Мутья, Е. А. Ростовцев, 
Д. А. Сосницкий, А. И. Филюшкин). — Вспомнить Батыя: культ Золотой Орды на постсоветском пространстве (А. И. Филюшкин).  — Медиевализм в  современных искусстве и архитектуре России (Н. Н. Мутья). — Мотивы Средневековья в кинематографе 
постсоветского пространства (Д. Д. Копанева).  — Средневековые герои и  события 
отечественной истории в сетевых ресурсах (Д. Д. Копанева, Е. А. Ростовцев, Д. А. Сосницкий). — Визуализация медиевализма на примере исторической реконструкции 
(Е. А. Колосков).  — Видеоигры на тему славянского Средневековья (Е. А. Колосков, 
Д. Д. Копанева).  — Современная коммерческая реклама и  медиевализм (Е. А. Ростовцев, Д. А. Сосницкий). — Славянское фэнтези в России (Е. С. Дилигул).
...................	
341
Заключение....................................................................................................................	 444
Примечания.
...................................................................................................................	 449
Географический указатель............................................................................................	 524
Именной указатель.
........................................................................................................	 536
Список иллюстраций......................................................................................................	 554

ВВЕДЕНИЕ. РОССИЙСКИЙ ВАРИАНТ МОБИЛИЗАЦИИ  
СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
Уж и есть за что,
Русь могучая,
Полюбить тебя,
Назвать матерью.
И. С. Никитин
Я убежал в Древнюю Русь 
и нашел там прекрасную страну
А. М. Панченко
В 2016–2018  гг. коллектив ученых Санкт-Петербургского государственного университета работал по гранту Российского научного фонда № 16-1810080: «“Мобилизованное Средневековье”: обращение к  средневековым образам в дискурсах национального и государственного строительства в России 
и странах Центрально-Восточной Европы и Балкан в Новое и Новейшее время». Итогом стала двухтомная коллективная монография. Первый том увидел 
свет в 2021 г. и был посвящен медиевализму у зарубежных славян и их соседей по Центрально-Восточной Европе, Балканам и Прибалтике1. Второй том, 
посвященный русскому медиевализму и аналогичным процессам у славянских 
соседей по постсоветскому пространству, украинцев и белорусов, предлагается 
вашему вниманию.
У российского медиевализма было несколько особенностей, которые существенно отличают его от сходных феноменов в других странах Восточной Европы. Первая особенность — довольно сложное представление о том, что такое 
Средневековье. Причем сложность здесь присутствует как в плане выбора объекта, так и в хронологии. 
В культуре одновременно реализуется несколько медиевальных сценариев: 
в качестве востребованных средневековых образов выступают Древняя Русь 
(для русских, белорусов, украинцев), Золотая Орда (для тюркских народов 
Российской Федерации), Великое княжество Литовское (для белорусов). Свои 
медиевальные сценарии есть у северокавказских народов2. Причем эти сценарии часто не просто не пересекаются, а радикально противопоставляются друг 
другу. Эта полифония делает медиевализм на пространстве Восточной Европы 
и Евразии довольно неотчетливым.
Немногим лучше обстоит дело с  тем, что, собственно, считать Средними 
веками. Начиная с эпохи Петра и вплоть до первых десятилетий XIX в. идет 
5

формирование понятий «древней» и «новой» России. И хотя в официальном 
дискурсе эпоха допетровской Руси (в особенности домонгольский период) на 
протяжении всего XVIII столетия идеализироваласьза исключением последнего десятилетия перед приходом к власти Петра I, постепенно она стала восприниматься как период, аналогичный европейскому Средневековью3. В этом 
контексте в российском обществе XIX–ХХ вв. появляется точка зрения, созвучная европейскому взгляду на Средние века как на «дикое», «дремучее» время, 
предшествующее последующим европеизации и «цивилизации». 
Проблема в том, что для России не работают те маркеры, которые в Европе 
отделяют Средневековье от раннего Нового времени — в ней не было ни Ренессанса, ни Реформации, и эпоха Великих географических открытий сюда тоже 
приходит поздно — только в конце XVI в. Россия начинает свое продвижение 
в Сибирь; поэтому рубеж Средневековья и раннего Нового времени здесь устанавливается не без затруднений. А. А. Зимин очень осторожно писал о России 
первой трети XVI в. как о стоящей на пороге этого времени4. Но когда она порог 
перешагнула? Сегодня в историографии нет четкого конвенционального ответа 
на этот вопрос. По аналогии с Европой XVI и особенно XVII в. преимущественно относят к раннему Новому времени5. Хотя по ряду параметров в культурном 
плане Россия XVI–XVII вв. ближе к Руси XIV–XV вв., чем к петровской России. Смута, воспринимавшаяся обществом как божественное наказание за отступничество от традиций, сама по себе способствовала коренной перестройке исторического сознания российского общества6. Характерно, что «рубежность» Смутного времени как начала «новой эпохи» очень хорошо понималась 
ведущими российскими историками XVIII — начала XIX в. (В. Н. Татищевым, 
М. М. Щербатовым, Н. М. Карамзиным), которые заканчивали ею свои грандиозные исторические нарративы, а сама Смута уже в XVII в. становится фундаментальным мифом российской национальной памяти7. Только в XIX столетии 
с выработкой концепта новой России и формированием нового пространства 
памяти возникают новые схемы периодизации российской истории, в котором 
Смутное время как рубеж уступает Петровским реформам.
Для нашей книги вопрос о Смуте как историческом рубеже актуален, поскольку он определяет хронологические рамки того, что понимать под русским 
медиевализмом. Не углубляясь в  дискуссию о  периодизации отечественной 
истории (поскольку это отдельная тема), мы решили границу, разделяющую 
эпохи, обозначить концом XVI — началом XVII в., когда пресеклась династия 
Рюриковичей, правившая русскими землями все Средневековье, и наступила 
Смута — социально-политический конфликт нового типа, принципиально отличающийся от княжеских междоусобиц и борьбы с удельной системой предыдущих периодов. В XVII столетии мы видим слишком много нового; кроме 
того, в это время возникает отношение к предшествующим столетиям как к далекой, иной древности («медиевализм до медиевализма»), в то время как эпоха 
Ивана Грозного еще ощущает себя неразрывным продолжением средневековой 
Руси московских Калитичей и Ивана III. Под русским медиевализмом мы будем 
понимать обращение к истории IX–XVI вв. в последующие эпохи для исполь6

зования исторических образов в современной культурной, политической деятельности и нациестроительстве. Тем самым хронологические рамки нашего 
второго тома несколько шире, чем первого, где мы в соответствии с европейской традицией в трактовке рамок Средневековья не поднимали их выше XV в.
Следующая особенность в том, что Россия — единственная славянская держава, которая с XV в. ни разу не теряла своего суверенитета. Следовательно, 
период Средневековья не мог, как у зарубежных славянских и балканских народов, выступать для нее в качестве утраченного идеала национальной независимости, поскольку с XV в. она ее не лишалась. Наоборот, 250 лет русского Средневековья в национальной культурной памяти прочно были связаны 
с мрачным периодом «монгольского ига» и отражением шведской, тевтонской 
и прочей агрессии.
Вот почему русский медиевализм был меньше связан с национализмом, чем 
у  южных и  западных славян. В  России не было национальных «будителей», 
призывавших нацию воспрять ото сна и вернуться к идеалам средневековых 
королевств. Русский национализм возник и рос в ином контексте — внутри 
суверенной державы, прочно стоявшей на ногах Российской империи XIX в., 
причем многонациональной империи. Для него медиевальная тематика оказывалась в тени актуальных событий современности или ближайшей истории 
(100–200 лет, до петровского времени включительно). Суворовская легендарная фраза при взятии Измаила: «Мы русские! Ура! Какой восторг!», память об 
Отечественной войне 1812 г., чувство гордости за русское оружие при освобождении Балкан в 1877 г. были гораздо важнее для русского национализма и патриотизма, чем воспоминание о древнерусских князьях. Русский медиевализм 
не мог дать национализму тех уникальных образов, какие несла воображенная 
история свободных средневековых королевств для входящих в  чужие империи славянских народов. Русский медиевализм, бесспорно, поставлял образы 
славных предков, бившихся на Куликовом поле или на льду Чудского озера, 
но хватало более актуальных и животрепещущих примеров доблести и подвигов. Имперская политика памяти, впервые сформулированная в Петровскую 
эпоху8 и существенно модернизированная во времена правления Екатерины II9, 
исправно формировала пантеон выдающихся россиян — государственных деятелей, полководцев, деятелей искусства. Герои были рядом, не было необходимости искать их в Средневековье.
Отсюда вытекала третья особенность — у русских медиевализм сразу выступал составной частью официальной государственной идеологии (в контексте 
всей национальной истории). Он оказывался востребован в традиционных государственных схемах: легендах об «origo gentis», патриотическом воспитании, 
апеллировавшем к памяти о подвигах предков, локальном патриотизме и т. д. 
Интересы нации и государства здесь не противопоставлялись, а были едины. 
Между тем у поляков, чехов, сербов, хорватов, словенцев, словаков и других 
славянских народов до обретения ими своего суверенитета медиевализм часто 
противопоставлялся государственной идеологии, поскольку государство было 
представлено «иными» и олицетворяло чужую империю. Только после созда7

ния своих национальных государств медиевализм как инструмент национализма становится для этих народов частью официальной исторической политики. 
В Российской империи и особенно в СССР медиевализм на поздних этапах мог 
выступать частью оппозиционной идеологии (либеральные воззрения декабристов, апеллировавших к вечевым идеалам древнерусской демократии, лозунг 
«Я эмигрировал в Древнюю Русь» в советскую эпоху и т. д.). Его использовали 
националисты окраин империи, сепаратисты, борющиеся за свой суверенитет, 
за эмансипацию от империи или СССР. Но эти идеи всегда были маргинальными и обрели некоторую силу только в последние десятилетия как составная 
часть национализмов на постсоветском пространстве. До XXI в. медиевализм 
в Российской империи / СССР всегда был в большей степени связан с государственной, а не оппозиционной идеологией.
Таким образом, можно говорить о четвертой особенности русского медиевализма. Раз он был частью государственной идеологии и исторической политики, то он оказался вовлечен в споры о русском государстве и путях его 
развития. Здесь он оказался не просто востребован, но стал принципиально 
важным идеологическим инструментом. Петр европеизировал Россию, и спустя несколько десятилетий после его правления Екатерина II произносила 
фразу «Россия есть европейская держава» уже как аксиому. Р. Уортман справедливо заметил, что идеология русской монархии была дуалистична: она одновременно ориентировалась на иностранные образцы и опиралась на традицию, 
но интерес к Западу при этом превалировал10. Кстати, с этой европеизацией 
в Россию пришел и западноевропейский медиевализм, русские дворяне стали 
изображать себя на картинах в доспехах европейских рыцарей, дамы зачитываться рыцарскими романами и т. д. Возникает романтический образ Европы 
с ее великой культурой, которым так восторгались отечественные западники. 
В рамках комплекса мемориальных практик происходит процесс присвоения 
европейской истории российским обществом.
Однако часть российского общества, прежде всего в лице дворянской элиты 
и отдельных интеллектуалов, видела в Петровских реформах опасность утраты 
национальной идентичности. Конечно, они формулировали это в других терминах и смутно понимали, что имеется в виду, но важно, что они интуитивно 
чувствовали некую угрозу «самости», исходящую от европеизации. Эти настроения проявлялись в рассуждениях об упадке нравов, забвении традиций, 
неуважении к предкам, неприятии Петровских реформ и т. д. (ср. сочинение 
М. М. Щербатова «О повреждении нравов в России», записку Н. М. Карамзина 
«О древней и новой России» и др.). Постепенно, по мере культурного и интеллектуального развития общества, эти неясные чувства стали формулироваться 
четче и вылились в постановку проблемы «Россия и Запад», в споры о том, что 
же такое «подлинная Россия», «русская духовность», в спор западников и славянофилов, консерваторов и либералов и т. п.
Вот тут-то и оказался востребован русский медиевализм. Образы Средневековья стали все активнее привлекаться для противопоставления «настоящей», 
древней России, носительницы истинного русского духа и правильных тради8

ций, и  новой России, которая впала в  «европейский соблазн». Медиевализм 
в России возник не только в качестве культурного феномена (по аналогии с Европой), не как часть национальной памяти об утраченных свободе и величии 
(как на Балканах и в Центрально-Восточной Европе), но как часть романтического национализма (в сплаве с государственной идеологией) и как набор аргументов в споре о путях развития страны. Причем к нему апеллировали с диаметрально противоположных позиций — монархисты подчеркивали исконную 
тягу русского народа к самодержавию, а демократы вспоминали вечевой строй 
древнерусских городов. Аргументов в русской истории хватало для любых политических взглядов и идеологий.
Этот спор в разные годы шел вокруг многих идей, в нем участвовали Ломоносов и Байер, Болтин и Леклерк, Екатерина II и Новиков, либеральное окружение Александра II и Карамзин, западники и славянофилы и др. Именно апелляцией к средневековым страницам истории России Екатерина II обосновывала 
сходство России и Европы11. К медиевальным дискурсам обращались для обоснования своего исторического пути, воспевания роли традиций и «старины», 
в которых видели нравственное спасение от негативного влияния современности. К средневековой тематике прибегали сторонники традиционализма, политического консерватизма, славянофильства и  почвенничества, защитники 
России от «иноземной клеветы». В то же время к идеалам соборности, вечевого 
строя обращались сторонники либеральных взглядов12.
В этом оказалась особая роль русского медиевализма. Западный медиевализм развивал культуру и искусство, так как расширял область востребованных художественных образов и смыслов. Медиевализм славянских стран звал к 
светлому будущему, освобождению от гнета империй и созданию своих национальных государств. Русский медиевализм внес свой вклад в культуру (знаменитый «русский стиль» в архитектуре), отдал дань традициям романтического 
национализма, когда в далеком «золотом веке» разные национальные движения 
черпали образы для своих идеалов, но он оказался востребован прежде всего 
в идеологии. Консерваторы считали: чтобы спасти страну, уберечь ее от вызовов современности, надо опрокинуть ее в прошлое, ориентироваться не на модернизацию и прогресс по европейскому образцу, а на традицию и старину. Либералы же клеймили современный деспотизм как архаизм, пережиток древнего, отжившего прошлого и добрым словом поминали средневековый Новгород 
как символ республиканского строя. Русский медиевализм стал инструментом 
высвечивания преимуществ, достоинств старины, для каждой политической 
группировки — «своей», воображенной старины. На практике это была не реконструкция подлинной средневековой истории, а презентизм, приписывание 
прошлому консервативных или либеральных идеалов XIX — начала XX в.
В этом была опасность, потому что исторически всегда побеждают общественные силы, нацеленные на будущее, а не на прошлое. Конечно, в революции, поражении русских правых и  гибели монархии в  начале XX столетия, 
а также в крахе либерального движения, оказавшегося неспособным в 1917 г. 
возглавить процесс перемен, виноват не медиевализм. Но увлечение им яви9

лось одним из  характерных симптомов погружения российского общества 
в кризис, закончившийся 1917 г. Страна пошла не за сторонниками национальных традиций, а за теми, кто обещал будущее в виде коммунистической утопии 
(у большевиков на медиевализм нет и намека). Всеми идеалами прошлого носители «нового мира» легко пренебрегли, а защитники «старого мира» неожиданно для всех оказались неспособными его отстоять, защитить. 
Как писал мыслитель В. В. Розанов, «Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три. Даже “Новое время”* нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до 
частностей»13. Показательно, что философ говорит не «Россия», а «Русь», отсылая тем самым к исконным, древним началам. Н. А. Бердяев расставил акценты 
иначе. Он утверждал, что революция была победой «нового Cредневековья», 
торжеством «народной»/московской культуры и стихии над «западной»/европейской/петербургской14, или, как писал Г. П. Федотов, победой «варварской»/
азиатской/татарской Руси15. Eе жертвы пытались осмыслить причины революции, обращаясь за ответом к русскому Cредневековью.
СССР, основанный на идеях пролетарского интернационализма, не нуждался в медиевализме, что и проявилось в его быстром и полном забвении после 
1917 г. В рамках новой коммунистической версии исторической памяти сама 
история Российского государства становится периферийным объектом, а  ее 
«предисловие», каким воспринималась допетровская Русь, кажется вдвойне 
второстепенным. Впрочем, нельзя сказать, что и в этот период сюжеты, связанные со средневековой историей, полностью игнорировались в  официальном 
дискурсе. Например, в условиях агрессивной атеистической пропаганды первых лет советской власти в текстах, ориентированных на массового читателя, 
древность изображалась в негативном контексте, связанном не только с угнетением масс, но и с церковным лицемерием и невежеством16. Однако широкое 
обращение к средневековым сюжетам происходит лишь с началом поворота 
к национальным идеалам в 1930-х гг. и в особенности в годы Великой Отечественной войны, когда о необходимости обращения к национальной культуре и истории вспомнили в связи с востребованностью патриотизма. Тогда-то 
и  оказались нужными князья-полководцы, Александр Невский с  Дмитрием 
Донским, память о Ледовом побоище и Куликовской битве17. В гимне СССР 
в 1943 г. появляется апелляция к прошлому как исторической скрепе: «Союз 
нерушимый республик свободных / Сплотила навеки великая Русь». 
Некоторая инерция этой установки сохранялась в  послевоенные десятилетия, когда медиевализм занял свое законное, пусть и скромное, место в советской культурной сфере. После Великой Отечественной войны импульс 
медиевализму был задан общим настроем на восстановление утраченного, 
реабилитацию после понесенных потерь. Реставрация памятников старины, 
разрушенных фашистскими оккупантами, психологически вписывалась в эту 
*	
«Новое время» — газета, в которой сотрудничал В. В. Розанов; была закрыта после прихода 
к власти большевиков.
10