Византия и Азия. Гибель цивилизации

Р. М. ШУКУРОВ
ВИЗАНТИЯ 
И АЗИЯ 
ГИБЕЛЬ  
ЦИВИЛИЗАЦИИ
Санкт-Петербург
НАУКА
2023

УДК 94(495)
ББК 63.3(0)4
        Ш95
Шуку ров Р. М. Византия и Азия. Гибель цивилизации. — СПб.: Наука, 
2023. —  375 с.
ISBN 978-5-02-040284-3
Монография представляет систематическое изложение взаимоотношений 
между Византией и азиатскими народами (в особенности, тюрками) на протяжении XI—XV вв. В шести главах монографии Р. М. Шукуров последовательно 
анализирует политические, дипломатические, культурные аспекты взаимоотношений византийцев с азиатскими народами, включая также и гендерные отношения, художественные традиции в балканском и анатолийском регионе, демографические процессы. В первой главе монографии описаны ранние появления тюрок внутри византийского политического и интеллектуального горизонта. Вторая 
и третья главы повествуют о византийско-азиатских отношениях в XI—XIII вв., 
как с балканскими кочевниками, так и анатолийским гибридным оседлым и кочевым миром. Изложение значимых военно-политических и дипломатических 
отношений дополнено «портретами» знаменательных персон тюркского происхождения, оказавших то или иное влияние на внутреннюю византийскую жизнь 
или просто чем-то впечатливших греков, экскурсами в социальную, культурную 
и экономическую жизнь эпохи. Последующие четвертая и шестая главы посвящены времени заката и падения византийских государств XIII—XV вв. Пятая 
глава книги рассказывает о судьбе Трапезундской империи и роли тюркского 
фактора в ее внешней и внутренней политике. Шестая глава обсуждает падение 
Византийского мира под ударами турок-османов. На сегодняшний момент монография является первым исследованием на эту тему в отечественной науке, а 
также наиболее полным и подробным научным описанием проблемы в мировой 
историографии.
© Шукуров Р. М., 2023
© Редакционно-издательское оформление. Издательство «Наука», 2023
© Палей П., оформление, 2023
ISBN 978-5-02-040284-3

ПРЕДИСЛОВИЕ
Предисловие
ПРЕДИСЛОВИЕ
Византия не имеет начала. Не существует хронологической 
точки или какого-нибудь события, которое бы признавалось современным научным консенсусом за неоспоримое начало Византии. «Византией» мы условно называем позднюю Римскую империю, которая, оправившись от потрясений Великого переселения 
народов, продолжила существование в новом мире, именуемом 
нами Средневековьем. Можно было бы сказать, что «Византия» 
родилась в 753 г. до н. э., когда был основан Рим. Или же в 330 г. 
до н. э., когда Александр овладел Ахеменидской державой. Или 
же в эпоху, в которую жил Гомер (VIII или IX в. до н. э.). Или же в 
правление римского императора Константина I Великого — в первую треть IV в., когда он легализовал христианство на территории империи. Причем все четыре возможных «начала» Византии 
вполне приемлемы для самого византийского самоописания и самоосознания. Исключительно удаленный горизонт собственного 
начала, теряющегося то ли в доистории, то ли в глубокой древности, и отличал Византию от других европейских и ближневосточных средневековых государств и культур, которые возникли недавно. 
Современные исследователи (и не без оснований) продлевают 
верхнюю хронологическую рамку Античности в Европе и Восточном Средиземноморье до VIII—IX вв. Например, Эрве Энглебер говорит в применении преимущественно к Средиземноморской Европе о «постримской античности, второй фазе античного 
периода», а именно античности, пережившей римскую государственность и инерционно воспроизводившей социокультурную 
«римскость» (Romanitas).1 Если применить это различие между 
«социокультурной римскостью» и «этатической римскостью» к 
византийской эпохе, то придется признать, что вся история средневековой Византии это не что иное, как «постантичная римскость», 
1 Inglebert 2005, 483: «antiquité post-romaine, une deuxième phase de l’Antiquité».

Предисловие
4
претерпевшая глубинную эллинизацию и христианизацию еще 
в позднеантичную эпоху, когда бы эта эпоха ни заканчивалась. 
О сохранении в Византии стуктурообразующего континуитета с 
античной этатической и социальной «римскостью» и античной 
эллино-латинской культурой, в частности, ярко и настойчиво говорит американо-греческий исследователь Энтони Калделлис.2 
В этом смысле опыт Византии довольно сильно «смешивает карты» периодизаторов исторического процесса, ибо он не может 
быть непротиворечиво описан как исключительно «средневековый». 
Однако если Византия и не имеет средневекового начала, то 
по крайней мере она имеет средневековый конец. Конец Римской 
империи был положен азиатскими завоевателями в 1453 г. Долгое средневековое существование Римской империи, рассматриваемое сквозь призму этой катастрофической перспективы, 
на поверхностный взгляд представляется чредой поражений и 
постепенной сдачей позиций. Именно так и пыталась описывать
ее историю ранняя европейская наука. Однако со временем, особенно во вторую половину XX  в., представления об эволюции
империи усложнились — полосы поражений и кризисов сменялись победами, стабилизацией и поступательным развитием. 
Римской империи удавалось, меняясь изнутри, но и сохраняя глубокую связь с традицией, найти ответ славянским завоеваниям, 
арабскому вызову, агрессии степняков, экспансии западноевропейцев. 
Однако на один вызов византийцы так и не нашли адекватного 
ответа — на завоевательное движение азиатских народов на запад, начавшееся в XI в. В XI в. империя была почти одновременно атакована тюркскими кочевыми племенами с севера и сельджукскими завоевателями с востока. Последние навсегда отняли у 
империи значительную часть Анатолии — обширной и стратегически важной области, имевшей первостепенную значимость для 
экономической стабильности страны. Если тюркскую угрозу на 
Балканах удалось обуздать, то сельджукская проблема осталась 
неразрешенной и как бы нависшей над будущим. Неожиданная и 
в полной мере алогичная атака рыцарей Четвертого Крестового 
похода на Константинополь в 1204 г. в одночасье перебила хребет 
империи, все еще остававшейся на тот момент средиземноморской сверхдержавой. Империя потеряла часть территорий перво2 Калделлис 2016. 

ПРЕДИСЛОВИЕ
степенной стратегической значимости и распалась на три части. 
Хотя Византия и выжила в катастрофе начала XIII в., но именно 
она дала шанс анатолийским мусульманам развить завоевательное движение и покончить с империей в 1453 г. Именно анатолийские пришельцы посеяли семена будущего в XI в., а в XV пожали 
их всходы.
Нет сомнений, что без 1204 г. не случилось бы и 1453. Однако следует подчеркнуть, что именно азиатскому народу, а не латинянам или славянам, удалось низвергнуть державу, умудренную 
более чем двухтысячелетним опытом. Причины этого успеха анатолийских завоевателей весьма сложны и многомерны и потому 
до сих пор не имеют однозначного и общепринятого объяснения. 
Настоящая книга призвана сделать очередной шаг в поисках причин экзистенциального поражения Византийской цивилизации 
под натиском азиатских соседей. Концептуальная «сверхзадача» 
книги — создать своего рода «дневник» значимых событий, приведших к исчерпанию Византийского (или, если угодно, Римского 
или же Античного) мира в извечном соперничестве с Азией.
В книге будет идти речь о византийских противниках, привычно именуемых в современной науке «тюрками». Это и северные 
племена, вторгавшиеся на Балканы из-за Дуная, это и так называемые «сельджуки», отвоевавшие у византийцев большую часть 
Малой Азии. Сами византийцы, хорошо зная, что в среде и тех 
и других завоевателей было много тюрок, тем не менее предпочитали северных именовать «скифами», а восточных «персами», употребляя обобщенные, скорее социокультурные, нежели 
узкоэтнические термины.3 Хотя современный научный дискурс 
опирается на совсем другие эпистемологические основания, нежели византийский, уход византийцев от узкоэтничных определений оказывается неожиданным образом созвучным нынешней 
исследовательской рефлексии, избегающей этноцентрического 
толкования, когда речь идет о средневековых обществах. Противников Византии на севере и востоке я обобщенно обозначил тут 
как «Азию», «азиатские народы». Дело в том, что и задунайские, 
и анатолийские завоеватели не представляли собой этнического 
единства, ни по своему языку, ни по культуре. Как будет показано в книге, среди них тюрки могли численно преобладать, но они 
всегда существовали совместно с индоевропейцами, будь то кочевыми или оседлыми (см. особенно главу 1 ниже). А, например, 
3 См. об этом подробнее: Шукуров 2017, 50—87.

ПРЕДИСЛОВИЕ
6
культура, складывавшаяся в завоеванной Анатолии с конца XI в., 
типологически была скорее новоперсидской, нежели какой-либо 
еще (см. главу 2 ниже). «Чистая» этничность не часто встречается в Древности и Средневековье, будучи концептуальным научным конструктом, наиболее точно описывающим общества XIX и 
XX вв. по преимуществу. 
Предложенное именование «азиатские народы» вместо 
«тюркских народов» позволяет также избежать терминологических неудобств в отношении и монгольских завоевателей, которых не следует отождествлять с тюрками, и аланских кочевников, 
сыгравших значительную роль в нашествиях, а также и оседлых 
иранцев и арабов, в том или ином качестве присутствовавших в 
кочевых обществах. Народы, пришедшие из глубинной Евразии 
и Среднего Востока к границам Византии, на каком бы языке они 
ни говорили, объединяло то, что их культура и экзистенциальный 
опыт были специфичны именно для Азии, и это определяло их 
чуждость по отношению к постантичной римской парадигме. Это 
были разные, но все же именно «азиатские» типы, аккумулировавшие многообразный и разновременный индоевропейский, семитский, алтайский и частично китайский опыт. Сформулировав эти 
важные оговорки, я буду использовать на страницах этой книги 
наряду с другими обозначениями и более привычные определения 
«тюрки», «персы», «арабы». Важно помнить, что социокультурная 
подоплека этнонимов в этой книге не совпадает с их лингво-этническим содержанием и не ограничивается им.
Военно-политическая и дипломатическая сторона византийско-азиатского взаимодействия изучена в современной литературе 
очень хорошо. Однако в этой книге, фокусируясь на военно-дипломатическом аспекте, я попытаюсь синтезировать некий общий 
образ взаимоотношений (с учетом новейших разработок в этой 
области как византинистов, так и востоковедов), причем сделать 
это в сравнительном ключе, стремясь проблематизировать различия в типологии множественных византийских и азиатских обществ. При этом я намеренно сузил фокус исследования именно 
на самих византийско-азиатских отношениях, избегая, где это возможно, обсуждения общего внутриполитического и дипломатического фона в рассматриваемые эпохи, который довольно хорошо 
освещен в литературе. Меня в наибольшей степени интересует 
сама логика взаимоотношений, анализируемая преимущественно в контексте византийской истории. В каких-то случаях будут 
воспроизведены логические схемы, выработанные коллегами ви

ПРЕДИСЛОВИЕ
зантинистами, востоковедами и тюркологами, но в ряде сюжетов 
это будут оригинальные попытки разобраться в смыслах происходящего. 
В первой главе «Предыстория (Византия и тюрки до XI в.)», 
обзорной и намеренно эскизной, я обсуждаю ранние появления 
тюрок внутри византийского политического и интеллектуального горизонта. Вплоть до X в. между Византией и различными 
тюркскими народами непосредственные контакты носили весьма 
эпизодический, локальный и неустойчивый характер в силу многих причин. Поэтому о какой-либо существенной трансформации 
византийского субстрата под влиянием этих контактов говорить 
не приходится. Вместе с тем именно в раннюю эпоху происходит 
первое знакомство византийцев с тюрками, именно тогда они обретают свое родовое имя в византийском интеллектуальном пространстве.
Вторая и третья главы повествуют о византийско-азиатских 
отношениях в XI—XIII вв. как с балканскими кочевниками, так 
и анатолийским гибридным оседлым и кочевым миром. Изложение значимых военно-политических и дипломатических отношений дополнено «портретами» знаменательных персон азиатского 
происхождения, оказавших то или иное влияние на внутреннюю 
византийскую жизнь или просто чем-то впечатливших греков, 
экскурсами в социальную, культурную и экономическую жизнь 
эпохи. Этим я стремился придать повествованию более широкое 
и вместе с тем детализующее социокультурное и антропологическое измерение. 
Последующие четвертая и шестая главы посвящены времени 
заката и падения византийских государств в XIII—XV вв. и представляют собой фактологический контекст к демографическому 
и социо-антропологическому анализу, представленному мною в 
уже упомянутой выше монографии. Поэтому, избегая самоповторений, я не стал «расцвечивать» материал этих глав подробными 
«портретами» и экскурсами  — они в избытке наличествуют в 
опубликованной книге. Эти главы содержат лишь обобщающую 
сводку главных тенденций в воздействии азиатского элемента на 
византийское общество в эту эпоху. 
Пятая глава книги посвящена судьбам Трапезундской империи — теме, с которой многие годы назад я начинал свои исследования в области истории Византии, Анатолии и Ирана. Текст 
главы в большой мере опирается на очерк, написанный мною для 
фундаментального труда академика С. П. Карпова «История Тра

Предисловие
8
пезундской империи».4 Стремясь соблюсти тематическую целостность настоящего исследования, я счел уместным опубликовать 
тут значительно отредактированный и кое-где сокращенный вариант этой главы. 
В заключительную шестую главу о гибели Византии я счел 
целесообразным включить небольшой отрывок о захвате Трапезунда османами, который уже издавался прежде.5 Этот очерк 
необходим для сохранения общей логики повествования и воспроизводится здесь в дополненном и пересмотренном виде.
В основе этой книги лежат подготовительные заметки, изначально задуманные как некое введение к моей монографии «Тюрки в византийском мире (1204—1461)», посвященной тюркскому 
меньшинству в Византии и его воздействию на византийскую 
социальную жизнь и ментальность.6 Это введение, по первоначальному замыслу, должно было послужить фактографическим 
зачином к главному исследованию, обрисовывающему тот «внешний» — политический, военный, дипломатический — контекст, в 
котором и развивалось масштабное проникновение тюрок в византийское общество. Однако впоследствии я отказался от такого 
вводного раздела, посчитав, что он и жанрово, и тематически не 
вполне сочетается с основным социоантропологическим исследованием. Ведь упомянутая монография фокусировалась на тех 
аспектах внутренней византийской жизни, для которых внешние 
политические события часто (но не всегда) имели весьма ограниченную значимость, или вовсе ее не имели. Обширный раздел, 
целиком посвященный политическим перипетиям, был бы избыточным и размыл бы восприятие моей базовой концепции.
Хотя некоторые сюжеты из предваряющего очерка и были 
включены в изданную монографию, бо́льшая его часть оставалась 
неопубликованной. Идея переработать эти заметки в отдельную 
книгу созрела в результате общения с ученым-испанистом Ириной Игоревной Варьяш и издателями  — Алексеем Юрьевичем 
Карачинским и Вадимом Викторовичем Чубарем, которые вместе 
и подтолкнули меня к подготовке этого текста. Широта научного 
горизонта моих собеседников, а также прочувствованная мною их 
исследовательская и издательская интуиция убедили меня в том, 
что работа над превращением набросков в связный и закончен4 Карпов 2017 (глава 12: «Трапезундская империя и Восток»).
5 Шукуров 2001.
6 Шукуров 2017; англ. первый вариант книги: Shukurov 2016. 

ПРЕДИСЛОВИЕ
ный текст не окажется бесполезной. С радостью выражаю мою 
благодарность И. И. Варьяш, А. Ю. Карачинскому и В. В. Чубарю 
за их инициативу и настойчивость. 
Несколько слов следует сказать об особенностях научного аппарата книги. Моим стремлением было максимально облегчить 
для русского читателя обращение к первоисточнику сведений. Поэтому повсюду, где это возможно, я ссылаюсь на заслуживающие 
доверия научные переводы источников на русский язык. Однако, 
к сожалению, подавляющее большинство используемых источников (как греческих, так и восточных) до сих пор не переведены на 
русский язык, а те, которые переводились в XIX в. (например, тексты Никиты Хониата, Иоанна Киннама, Георгия Пахимера и др.), 
устарели и не могут быть использованы для серьезной работы. 
В этих случаях я ссылаюсь либо на сам первоисточник, либо на 
авторитетные переводы на европейские языки. Повсюду в тексте 
я старался сверяться с наиболее авторитетными справочниками и 
энциклопедическими изданиями. Это, например, три издания европейской «Энциклопедии ислама», два издания турецкой «Энциклопедии ислама», германский «Лексикон Средневековья», пока 
незавершенная «Православная энциклопедия», англоязычный 
«Оксфордский словарь Византии»7 и др.
7 ПЭ; EI; EI NE; EI 3; LMA; ODB; IA; TDVIA.

Глава 1
ПРЕДЫСТОРИЯ 
(ВИЗАНТИЯ И ТЮРКИ ДО XI в.)
Глава 1
ПРЕДЫСТОРИЯ (ВИЗАНТИЯ И ТЮРКИ ДО XI в.)
Первые контакты византийцев и тюрок относятся к раннесредневековой эпохе. Историю этих контактов следует начинать 
с Великого переселения народов. Следует, однако, отметить, что 
движение тюрков на Запад было лишь одним из эпизодов намного более масштабного процесса миграций народов на обширных 
пространствах Европы и Азии, растянувшегося на тысячи лет. 
Средневековый этап этого движения народов часто называют Великим переселением.  
Суть феномена Великого переселения народов в двух словах 
можно описать следующим образом. С Востока на Запад от Тихого океана и до Атлантики тянулась узкая лента высоких оседлых 
«цивилизаций», «цивилизованной ойкумены», составленной региональными культурами китайцев, индийцев, иранцев, семитов, 
греков и римлян. Эти цивилизации характеризовались наличием 
сложных религиозных, социальных, экономических структур, 
высоких технологий, изощренного искусства, утонченного быта. 
С севера с этой зоной «цивилизации» граничило множество в 
большей или меньшей степени «примитивных» племен, находившихся на более ранних этапах развития. Эти народы характеризовались более простыми формами жизни — менее изощренными 
социальными отношениями, религиями и культурами. Как правило, «примитивные» люди были кочевыми или полукочевыми 
племенами. Люди, жившие в «цивилизованной» зоне, называли 
северных соседей (каждая цивилизация на своем языке) «варварами» и «дикарями». Взаимоотношения между зонами «цивилизации» и «варварства» были весьма непростыми и неоднозначными. Для «цивилизации» «варварская» зона всегда была важным 
источником людского ресурса — рабов, которые превратились в 
важный, структурный элемент «цивилизованной» экономики и 
быта. Для «примитивных» народов «цивилизованный» мир всегда 
был источником сверхдорогих и высокотехнологичных (а потому 
и чрезвычайно ценных) вещей, которые «примитивные» культуры