Лягушка на стене

Владимир Бабенко
Товарищество научных изданий “КМК”
Москва 



 2017

УДК 882
ББК 84 (2Рос-Рус)
Т 32
Бабенко В.
Лягушка на стене. – М.: Товарищество научных изданий КМК,
2017. – 335  с.
Книга описывает путешествия, связанные с работой зоолога, показывает различные стороны нелегкой, интересной, веселой, а подчас и очень драматичной экспедиционной жизни, часто связанной с
неординарными личностями и неожиданными приключениями.
Яркая черта текстов В. Бабенко – жизненная достоверность. Всё,
о чем пишет автор, он пережил сам – побывал и в тундре, и в горах,
и на Ленкоранской низменности, прошел на корабле по Северному
морскому пути, проводил свои исследования в Чернобыле.
Книга представляет интерес для широкого круга людей, присматривающихся к профессии зоолога, а также для всех любителей дикой природы.
ISBN  978-5-9500220-5-0
© Бабенко В.Г., текст, 1998, 2017.
© Товарищество научных изданий
    КМК, издание, 2017.
© Чайка Д., рисунки, обложка, 2017.

ПРЕДИСЛОВИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ
У меня очень плохой почерк. Просто отвратительный. В самом
начале своей орнитологической деятельности я ленился вечером переписывать информацию, добытую за день, из полевого блокнота в
общую тетрадь-дневник. А потом никак не мог разобрать не только
отдельные слова, но и целые фразы. Поэтому сейчас я каждый вечер в
экспедиции нахожу время и место, чтобы почерком, доступным в дальнейшем для моего же прочтения, написать своеобразный обобщающий отчет за день. У меня в рабочем столе хранится более 30 таких
тетрадей – по числу дальних командировок. В них записаны довольно
скучные для непрофессионала данные: где был встречен тот или иной
вид, места обитания и даты, размеры гнезд, содержание желудков добытых птиц, численность различных видов и прочее.
Но там есть и другие записи. Они стоят не в основном тексте, а
располагаются сбоку, на полях. Чаще всего это только одно или несколько слов типа «таймень», «старатели», «катер “Язь”», на за
ними – неординарные личности, интересные события и приключения. Это, так сказать, побочный продукт экспедиционной работы,
отсев, журналистика на общественных началах, впечатления, не относящиеся непосредственно к орнитологии, короче, записки на полях дневника, из которых я и попытался сделать книгу, показав «кухню» работы зоологов-полевиков, поведать, что случается с ними во
время путешествий. О научной работе зоологов сами за себя говорят
монографии, книги (в том числе и Красные), статьи, тезисы и отчеты. А вот как этот материал добывается и что остается «за кадром»,
известно немногим.
Компонуя свои заметки, я практически не привнес в них ничего от
себя. Здесь уместно вспомнить Марксов термин «профессиональный
кретинизм», означающий зашоренность любого узкого специалиста.
Именно она и не позволила мне поступиться достоверностью, к которой за долгие годы приучала меня деятельность научного работника.
Все истории, написанные в этой книге – подлинные, все они случились со мной или моими друзьями, приятелями или знакомыми,
разве что в некоторых местах я изменил названия кораблей, населенных пунктов, имена и фамилии. Мне оставалось только «сшить»

разрозненные эпизоды в единое повествование (в писательском ремесле я, конечно, дилетант, и поэтому внимательный читатель наверняка обнаружит и «швы» и «стежки»).
Должен заранее извиниться за некоторые повторы. Во-первых, в
любой экспедиции есть начало, середина и конец, от этого никуда не
денешься. Во-вторых, интересы зоолога-полевика, как только он покидает крупный город, почему-то сужаются и вращаются вокруг нескольких житейских, часто сугубо физиологических сфер. В третьих, «в поле» зоологи и все, кто с ними встречается, одеты удивительно убого и однообразно.
Отдельно приношу извинения за крайне ограниченный выбор
спиртных напитков (что связано с дефицитом застойного периода) и
особенно за вездесущую на Дальнем Востоке брагу, которая еще десяток лет назад могла по праву считаться подпольным народным
пойлом.
И еще об одной детали я хотел бы упомянуть. О ружье. По своей
специальности я орнитолог-фаунист и во время экспедиций собираю коллекции птиц. А рабочим инструментом мне служит двустволка Ижевского оружейного завода, которую я не снимал с плеча по
паре месяцев в году. Для орнитолога ружье – это то же, что сачок для
энтомолога или сеть для ихтиолога.
Я отчасти понимаю, почему даже коллеги-зоологи относятся с
некоторой антипатией к стрелкам в птиц (хотя, к примеру, энтомологи переводят насекомых тысячами). Я не говорю о простых гражданах, которые не колеблясь прихлопнут таракана, зарядят мышеловку куском сала или вытащат на удочку карася, но надерут уши мальчишке (и правильно!), охотящемуся с рогаткой на воробьев.
Птицелюбие – это древнее, глубокое религиозно-этическое чувство, ведь и ангелы пернаты, и святой дух изображается в виде голубя. Но тем не менее, я не стал в рассказах искусственно заменять
свое ружье на гербарную сетку ботаника или сачок энтомолога (хотя
технически это было бы не трудно и ни один сюжет не пострадал
бы). Каюсь, но мне до сих пор нравится трехкилограммовая тяжесть
на правом плече и кисловатый запах пироксилина.
И последнее. События, которые описаны в этой книге, происходили давно. Сейчас не поедешь из Москвы на студенческую практику в Ленкоранский заповедник Азербайджана, на китов у нас в стране почти не охотятся, а народ во Вьетнаме не голодает. Всё это уже
относится к истории. Это еще одна причина, побудившая меня сесть
за пишущую машинку.
4

ГНЕЗДО СТЕНОЛАЗА
ГНЕЗДО СТЕНОЛАЗА
ГНЕЗДО СТЕНОЛАЗА
ГНЕЗДО СТЕНОЛАЗА
ГНЕЗДО СТЕНОЛАЗА
Стену московской квартиры украшал вьетнамский охотничий арбалет. Маленький колчан, сделанный из отрезка бамбукового ствола, с небольшими, размером с карандаш, стрелами, лежал на полке
серванта рядом с китайской бронзовой курильницей XII века, статуэткой Будды из Монголии и полинезийской инкрустированной перламутром маской из черного дерева. Но больше всего в этой комнате
меня привлекали книги по орнитологии: старинные раритеты в кожаных тисненых переплетах с золотыми готическими буквами,
скромные отечественные тома и роскошные современные зарубежные издания в глянцевых суперобложках.
Хозяин квартиры, Леонид Степанович, доктор биологических
наук, отличался изысканностью манер, легким артистизмом, ровным
характером и правильной речью с оттенком старомодного русского
академизма. Он прекрасно сознавал уникальность своей библиотеки и, видимо, улавливал тот трепет, с которым я взирал на это богатство. Сизый дымок «Золотого руна» медленно тянулся вверх из английской вересковой трубки Леонида Степановича. Он встал с кресла и взял с полки книгу о птицах Юго-Восточной Азии.
– Посмотрите, – сказал он, – какая полиграфия! Качество печати
начала века во многом превосходит современный уровень. Ведь кажется, что контуры рисунков выполнены тончайшей кисточкой. А
между тем это отпечатано на типографской машине. И каждая иллюстрация всего тиража, хотя он и весьма небольшой, каждый контур птицы раскрашены вручную. Но это... – В трубке досадливо затрещали волокна табака.
Холеные ладони закрыли фолиант. Палец, украшенный изящным
серебряным перстнем с черным камнем, слегка коснулся обложки,
на которой золотом был оттиснут человечек – торговый знак издательства. В груди у человечка была аккуратная дырочка – след от
пули.
– ...Когда мне первый раз показали книгу, – продолжал Леонид
Степанович, – именно из-за этого дефекта я и не хотел ее брать, хотя
издание очень редкое. А ведь кто-то не пожалел такую книгу испортить. Но стрелок, вероятно, неплохой был, и оружие мощное. Так
что эта библиографическая редкость с небольшой изюминкой.
5

Под серым пеплом в трубке засветился малиновый огонек, и вверх,
как кобра из корзины факира, медленно пополз извитой тяж серебристого, пахнущего медом дыма. Я пододвинул к себе том и стал
медленно листать тяжелые плотные страницы, рассматривая прекрасные старинные рисунки тропических птиц.
– Да, кстати, а вы бы не хотели взглянуть на некоторые, так сказать, оригиналы этих рисунков? Ведь вы, по-моему, еще не видели
мои сборы из этого региона.
Отошла в сторону темно-зеленая портьера, прикрывающая нишу
в стене. На стеллажах от пола до потолка стояли большие черные
картонные коробки. Леонид Степанович расставлял их на столе торжественно и неторопливо. Крышки открылись. Содержимое коробок составило бы предмет гордости многих зоологических музеев
мира. Сборы Леонида Степановича славились не только наличием
редкостей, но и качеством препаровки. Тушки птиц располагались
ровно, как солдаты прусской армии на плацу. Хвосты были тщательно расправлены, крылышки уложены, клювики однообразно вытянуты. Не думаю, что при жизни хоть одна птица была столь тщательно причесана.
В коробке с попугаями у бледно-розового какаду на груди расплылось какое-то серое пятно. Оно никак не вязалось с известной
аккуратностью Леонида Степановича.
– Я его специально оставил таким, – пояснил он, видя мое недоумение. – Попугай ел плоды манго и весь испачкался соком.
Отдельно лежали кладки птиц. Из каждого яйца через небольшое
отверстие было извлечено содержимое. Пустые скорлупы были легкими, как шарики от пинг-понга.
– Здесь довольно обычные виды, – рассказывал Леонид Степановыч, – утки, кулики, чайки. А в этой коробке у меня хранятся редкости. Вот, к примеру, эта птичка довольно часто встречается в горах,
но гнездо ее добыть очень трудно – она селится в нишах и трещинах
скал, в недоступных местах. Это гнездо стенолаза.
В коробочке, на подстилке из мха, сухой травы и шерсти, лежало
четыре маленьких белых яичка с бледными лиловыми пятнышками.
***
– Так ты у него видел гнездо стенолаза, и он говорил, что его
трудно было достать? – Миша улыбнулся. – Действительно, ему было
трудно. А ведь это мы с товарищем держали веревку, по которой он
спускался.
Миша – мой хороший знакомый. Он уже давно ведет биологический кружок в Доме пионеров, где с его помощью была собрана боль6

шая коллекция певчих птиц, аквариумных рыб, змей, ящериц и лягушек. Вот что я узнал от него о гнезде стенолаза.
Давно, когда Миша был совсем юным, его и еще двух студентовбиологов Володю и Леночку Леонид Степанович взял на полевую
практику на Кавказ. Там он отстреливал и обрабатывал птиц, писал
дневники. Студенты выполняли работу по своей теме, добывая в окрестностях лагеря мышей и полевок.
Однажды в долине горной речки Леонид Степанович обнаружил
в скальном обрыве узкую щель, куда пара стенолазов таскала строительный материал – мох и овечью шерсть. Он позвал студентов, и
они все вместе стали наблюдать, как небольшие птички с длинными
тонкими изогнутыми клювами скользят по каменным отвесным глыбам, опираясь на полураскрытые крылья. Полет их, медленный и
неровный, напоминал полет бабочек. Сходство усиливалось тем, что
были хорошо заметны ярко-красные пятна на их крыльях. Птицы
переговаривались тонкими звенящими трелями.
Как-то вечером, сидя у костра, Леонид Степанович объявил, что
экспедиции предстоят альпинистские работы. Он послал Мишу в
ближайшее селение. Через час тот вернулся с тридцатью метрами
толстой веревки, которой горцы привязывали коров.
Мужская часть экспедиции подошла к обрыву. Леонид Степанович несколько раз обмотал веревку вокруг своего тела и велел студентам медленно спускать его вниз до уровня гнезда. Где находится
этот уровень, должна была указать Леночка, стоявшая на другом берегу реки и следившая за ходом операции.
Светило весеннее горное солнце, шумела вода, медленно уходила вниз веревка. Раздались беспокойные крики стенолазов, тревожащихся у гнезда. Студенты внимательно смотрели на Леночку, которая изящно шевелила ручкой. Через несколько секунд горное эхо
повторило два звука – испуганный визг студентки и горестный вопль
Леонида Степановича. Ребята стали судорожно выбирать коровью
привязь. Через несколько секунд «альпинист» показался на краю
обрыва. Живой, без гнезда и насквозь мокрый. Леночкины сигналы
были неправильно истолкованы, и студенты опустили орнитолога
на всю длину веревки – прямо в реку.
Операция «Стенолаз» откладывалась и все ее участники устремились в лагерь. Там Леонид Степанович переоделся, подсел поближе к костру и выпил сто граммов спирта, предназначенного для фиксации амфибий. Однако даже позаимствованная у науки жидкость
не помогла – начальник экспедиции простудился. Сердобольная Леночка, чувствуя свою вину, ухаживала за кашляющим и чихающим
Леонидом Степановичем и самолично наклеила на его грудь перцовый пластырь.
7

Среди ночи из спальника орнитолога послышались стоны. Студенты проснулись. Леонид Степанович с горестной гримасой срывал со своей груди пластырь. Такое выражение лица было, вероятно,
у Геракла, отравленного пропитанной ядом одеждой, которая, как
известно, намертво приклеилась к телу героя. Леночка и тут пришла
на помощь и стала отдирать пластырь. Но этим она лишь усугубляла
страдания несчастного Леонида Степановича. Миша и Володя с трепетом наблюдали, как Леночка ковыряет ножницами в груди начальника. Студентка напоминала полевого хирурга, делающего операцию на сердце без наркоза. По ее окончании Леночка продемонстрировала результат своего портновско-хирургического творчества –
кусок лейкопластыря, густо обросшего черными волосами. Начальник же после операции целомудренно закутался в простынь и тщательно застегнул пуговицы на рубашке до самого ворота.
Утром Леночка, Володя и Миша, позавтракав и оставив выздоравливающего орнитолога в палатке, пошли к альплагерю – договариваться со спортсменами  о помощи со злосчастным гнездом. Через три часа студенты вернулись.
У костра спиной к ним сидел Леонид Степанович. Он обернулся,
и молодые люди остолбенели. Лицо начальника было закутано шарфом, под которым угадывался огромный флюс – результат купания в
ледяной воде. Леонид Степанович медленно размотал шарф. Над
ущельем грянул хохот трех молодых глоток. Леночка очень мило
повизгивала, Миша, пятясь задом, хрюкал, а Володя заливисто икал.
Леонид Степанович печально улыбался, ожидая, когда его юные коллеги успокоятся и вновь придут на помощь. На щеке у Леонида Степановича висела механическая бритва. Начальник в отсутствие студентов решил первый раз с начала полевой жизни побриться. Для
этого он воспользовался подарком, сделанным ему перед отъездом,
– бритвой «Спутник». Но растительность на его лице была столь же
обильна, как и на груди, и косить ее маломощным аппаратом было
все равно что стричь газонокосилкой куст малины. Волосы попали в
механизм, бритву заело, и она намертво приросла к лицу Леонида
Степановича. Спасли его опять ножницы и ловкие пальчики Леночки. Через четверть часа освобожденный Леонид Степанович подошел к обрыву и, размахнувшись, забросил московский подарок в гремящий поток. Стенолазы сопровождали ее полет веселым щебетом.
Наутро пришли альпинисты, потолковали с Леонидом Степановичем и через десять минут достали ему гнездо.
История со стенолазом не была бы полной, если бы не один разговор в поезде «Симферополь – Москва». Я возвращался в Москву
из командировки. В Крыму была ранняя весна, холодные пыльные
8

ветры носились между корявых стволов виноградных лоз, распятых
на проволоках. Перед самым отходом поезда в купе вошел уже немолодой человек с огромным рюкзаком. Состав тронулся. Мы, как
положено путешественникам, разговорились. Как только мой попутчик узнал, что в горах я никогда не был, он стал рассказывать всякие
ужасы про трещины в ледниках, перебитые камнепадом веревки,
коварные снежные лавины и слепые горные туманы. Наконец он немного подустал от таких страстей и замолчал. Я, завладев инициативой, сообщил ему о своей профессии. Реакция альпиниста была неожиданной. Он насупился, с трудом выдавил из себя: «Орнитологов
не люблю», – и замолчал.
Проводница принесла нам еще по стакану чая, и альпинист, потеплев, поведал причину своей ненависти к представителям этой в
общем-то безобидной профессии.
– Было это лет двадцать назад в горах Тянь-Шаня, недалеко от
Алма-Аты, в спортивном лагере «Чимбулак», – начал он. – Я, тогда
молодой инструктор по альпинизму, вел группу по одному из самых
трудных скальных маршрутов – по «Иглам Туюксу». Дорога вдоль
берега Малой Алмаатинки была плохая, машины по ней тогда не
ходили, подобраться к «Иглам» было не на чем, и поэтому весь путь
приходилось преодолевать пешком. Ведь только недавно альпинисты вооружились легкими титановыми ледорубами, нейлоновыми
веревками и капроновыми рюкзаками. Тогда же все вещи были тяжелее: ледорубы были железные с буковыми ручками, рюкзаки брезентовые, веревки сизалевые. Так что идти вверх было тяжко.
Мы вышли с рассветом и только к полудню начали восхождение.
Миновав морену и ледник, мы оказались у скал, а там началась настоящая работа – веревки, страховки, крючья. Прошли три «иглы» –
три вершины – и перед четвертой мы остановились передохнуть
Вдруг слышим, кто-то за уступом разговаривает. Продвинулись еще
немного и видим, что на небольшом скальном карнизе сидит какойто субъект в телогрейке и кирзовых сапогах, рядом с ним примус, на
примусе кипит чайничек, а у субъекта на коленях клеточка, в ней
пищит общипанный птенчик. Любитель птиц сюсюкает с ним и кормит из баночки червячками.
Орнитолог оказался общительным и гостеприимным и предложил нам чаю. Пока мы отдыхали, он рассказал, что уже три дня лазает по горам, ищет гнездо редкой птицы (названия я не помню), и вот
радость-то – сегодня нашел и взял птенчика в надежде его выкормить и воспитать. Потом энтузиаст сложил свое барахло в рюкзачишко, клеточку заботливо засунул за пазуху и с нами попрощался.
Говорил, что очень торопится, что ему сегодня вечером обязательно
9

нужно быть в Алма-Ате, птенчика пристроить. Это, мол, большая
научная ценность. И посоветовал нам держаться всё время правой
стороны, там, мол, скалы полегче. Собрался и, как был, в телогрейке
и кирзовых сапогах, полез вверх и исчез за уступом. А мы перекусили, отдохнули, навьючились и пошли дальше с испорченным настроением, вбивая крючья и страхуясь.
Не люблю я после этого орнитологов. Еще раз я с ними встречался на Кавказе. Там какой-то профессор из Москвы нашел в скальной
трещине гнездо птицы. Он сам его хотел достать, да не сумел. Ну, я
ему и помог. А название этой птички я запомнил. Наше, альпинистское. Скалолаз.
10