Великая мать любви

Издательство
«Альпина нон- фикшн»

Москва, 

Э Л
Великая мать любви

ISBN  978-5-00139-630-7 

УДК 
821.161.1-32
ББК 
84(2=411.2)6-44
 
Л58

Лимонов Э.
Великая мать любви : [рассказы] / Эдуард Лимонов. — М. : Альпина нонфикшн, 2023. — 384 с.

ISBN  978-5-00139-630-7

После отъезда из США Эдичка живет во Франции. Здесь выходит его первый 
роман, который впоследствии станет культовым, но пока про него не пишут, он 
с трудом сводит концы с концами, мерзнет в неотапливаемой студии и живет впроголодь. Но русский поэт знавал и куда более худшие времена.
«Великая мать любви» — сборник рассказов об эмиграции и не только, где 
художественная проза, как всегда у Лимонова, предельно смыкается с мемуарной.
«Область чувств и соседствующая с нею область поступков соединены запутанными немаркированными нервами. А нервов этих, паутинок, многие сотни. Иногда 
достаточно бывает просвистеть сильную мелодию, чтобы порвались какие-то…»

УДК 821.161.1-32
ББК 84(2=411.2)6-44

Л58

Все права защищены. Никакая часть этой книги не может быть 
воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы 
то ни было средствами, включая размещение в сети и нтернет 
и в корпоративных сетях, а также запись в память ЭВМ 
для частного или публичного использования, без письменного разрешения владельца авторских прав. По вопросу организации доступа к электронной библиотеке издательства обращайтесь 
по адресу mylib@alpina.ru

© Эдуард Лимонов, 1987, 1988
© Художественное оформление, макет.
ООО «Альпина нон-фикшн», 2023

Содержание

ВЕЛИКАЯ МАТЬ ЛЮБВИ

ВЕЛИКАЯ МАТЬ ЛЮБВИ ......................................................................5

ПАДЕНИЕ МИШЕЛЯ БЕРТЬЕ .............................................................38

«ДЕШЕВКА НИКОГДА НЕ СТАНЕТ ПРАЧКОЙ…» ............................49

СМЕРТЬ РАБОЧЕГО ...........................................................................82

ЖЕРТВЫ ГОЛЛИВУДА ..................................................................... 109

СТЕНА ПЛАЧА ................................................................................. 138

ПЕРВОЕ ИНТЕРВЬЮ ....................................................................... 148

WORKING CLASS HERO .................................................................. 162

МЕЖДУ БЕЛЫМИ ............................................................................ 181

ОБЫКНОВЕННАЯ ДРАКА ............................................................... 198

КОНЬЯК «НАПОЛЕОН»

КОНЬЯК «НАПОЛЕОН» .................................................................. 214

KING OF FOOLS ............................................................................... 251

THE DEATH OF TEENAGE IDOL ...................................................... 266

ДОЖДЬ .............................................................................................. 285

ЗАМОК .............................................................................................. 302

ПОРТРЕТ ЗНАКОМОГО УБИЙЦЫ ................................................. 320

«ТЕ САМЫЕ…» .................................................................................. 338

КОРАБЛЬ ПОД КРАСНЫМ ФЛАГОМ ............................................. 345

КРАСАВИЦА, ВДОХНОВЛЯВШАЯ ПОЭТА .................................... 352

МЫ ПРИВЕЛИ ИЗ РАЗВЕДКИ ДВУХ ПЛЕННЫХ ........................... 365

Великая мать любви

«И они еще жалуются, хотят лучшей жизни… Еда валяется 
у них под ногами…» Я присел и пошарил в ящике рукой. 
Выудил из месива холодных листьев и корней пару лимонов. Шкура лишь одного была тронута пятнами. Второй 
был свеж, как будто, спелый, свалился в ящик с лимонного 
дерева. «Выбрасывать такие полноценные фрукты! Однако 
верно и то, что брезгливый парижский потребитель не купит лимон с пятнышком на коже… Цивилизация избаловала их…»
Меня она еще не успела избаловать. Посему я смело запустил руку в ящик с отходами салата и в холодном свете 
уличного фонаря выбрал лучшие листья. Декабрьский ветер 
поддувал под китайский ватник. От перебирания мокрых 
отбросов руки заледенели. Мне хотелось найти капусту, но 
капусты сегодня не было. Выбросили десяток картошин —  
вполне приличных. Я нашел толстокожее большое яблоко, 
забракованное неизвестно за какие скрытые дефекты, прихватил как мог много пустых ящиков, засунув маленькие в большие, и отправился chez moi *. На пересечении 
рю Рамбуто с рю Архивов в лицо мне больно швырнуло 
снежной крупой. Был декабрь  года, деньги, привезенные из Америки, давно растаяли, и я гордо существовал на 
литературные доходы. Сравнивая свою жизнь в Париже 
с «бедствованиями» в этом же городе Миллера и Хемингуэя, 
я находил их существование благополучным. Они ведь посещали кафе и рестораны! Однако мне недоставало жалости 
к себе, чтобы отчаяться. К тому же у меня был за плечами 
опыт куда более голодной жизни в Москве и Нью- Йорке.

* 
К себе (франц.). — Здесь и далее примечания автора.

ЭЛПоднимаясь по лестнице с ящиками, я встретил жившую 
на самом последнем этаже, под крышей, бледную девушку 
с массой каштановых волос, всегда убранных по-разному, 
в этот вечер они выливались на плечи. Я дал себе последнее 
слово, что в следующий раз во что бы то ни стало заговорю 
с ней. Кроме финансовой проблемы, появилась голая, во всем 
ее бесстыдстве, проблема секса. Была еще проблема отопления жилища и множество карликовых проблем, вроде приобретения ленты для пишущей машинки и бумаги, но самым 
наглым образом требовали заботы о себе желудок и секс.
Я сгрузил ящики у двери, меж старых шкафов, и прошел 
в голову студии- трамвая, к окнам. Открыл окно и, опершись 
на решетку, выглянул в улицу. Далеко внизу, на углу Рамбуто 
и Архивов, в витрине магазина Mille feuille s*, ярко освещенная, лежала моя первая книга. Декабрьский ветер царапал 
мне физиономию, студеный и сухой, но я постоял некоторое время таким образом, глядя на мою первую книгу. Никто не мог видеть меня, окна домов напротив были прочно 
задраены на ночь, однако, когда истеричная нервность гордеца пробежала по моему лицу, покалывая кожу, и оно 
(я был уверен) сделалось маниакально- горделивым, я предпочел закрыть окно. Позволив себе до этого презрительно 
окинуть взглядом город, то есть доступный мне открыточный срез пересечения Рамбуто и Архивов, с часами, кафе 
и магазином Mille feuilles и пробормотать: «Et taintement, 
à nous deux !»** Знаменитую фразу Растиньяка я выучил после фразы «Je t’appel Edoua rd»***.

Поставив варить собранную на Рамбуто картошку, я сделал 
салат- ассорти, в него вошли лимон и яблоко. Ужин получился 

* 
«Тысяча листьев» (франц.).

** 
«А сейчас кто кого!» (франц.)

*** «Меня зовут Эдуард» (франц.).

В7

вполне приличный. Я знавал куда худшие времена. У меня 
оставалось несколько тысяч франков в банке, но нужно было 
беречь их, студия стоила  франков в месяц. Никаких денежных поступлений в будущем не предвиделось.
В ту зиму я презирал род людской, как никогда ни до, ни 
после не презирал его. Мне удалось издать книгу, кончающуюся словами: «Я ебал вас всех, ебаные в рот суки! Идите 
вы все на хуй!» Книга появилась в магазинах  ноября. 
Ожидались статьи в «Ле Монд», в «Экспрессе» и в «Ле Матэн». Каждое утро я выбегал покупать прессу, но статей 
о моей книге в названных изданиях не обнаруживал. Затянув китайский ватник плотнее ремешком, я возвращался 
в студию и, суровый, садился писать новую книгу. Вечера 
я проводил за чтением… что может читать борющийся 
с бедностью и обществом писатель? «Песни Мальдорора»! 
Я привез «Песни Мальдорора» в переводе на английский 
из Соединенных Штатов. Уцененный «Пингвин- классик», 
пэйпер-бэк, стоил меньше доллара. Очевидно, американцам Лотреамон был неинтересен. Ночами я ходил по рю 
Франк- Буржуа к Пляс де Вож.
Владелица квартиры, бодрая старушка (мадемуазель 
Но!), запретила мне разжигать камин, но я жег его каждый 
вечер. Ящики прогорали моментально, но, если мне удавалось найти старую мебель или строительные доски, в студии делалось тепло. Я приобрел китайскую пилу за  франк 
и не пользовался electrochof  fage* вовсе. По совету Исидора Дюкаса два часа в день я уделял физическим упражнениям —  тренировал себя в Мальдороры.

Самой характерной особенностью моей тогдашней жизни 
было то, что, за исключением эпизодических рандеву со 
служащими издательства «Рамзэй», я прекратил общение 

* 
Электрообогреватель (франц.).

ЭЛс людьми. Сентябрь, октябрь, ноябрь я провел в стерильном одиночестве. Мое существование всегда отличалось 
судорожным экстремизмом. Я принадлежу к категории людей, которые вдруг меняют жизнь в борделе на жизнь монастырскую. Нормальной, сбалансированной сексуальной 
или социальной жизни у меня никогда не было. Однако 
на сей раз я, кажется, зашел слишком далеко… Не имея 
рядом близких людей, я сосредоточил все свое внимание 
на девочке «с шевелюрой». Третьего декабря я заметил, 
что беседую сам с собой, в голос, по-английски. Я дискутировал, раздвоившись, проблему «этих девочек», то есть 
проституток. Моя предыдущая по времени позиция, что 
проституция такая же профессия, как и другие профессии, 
подверглась моим же нападкам. Я впал в нелогичную мистику и бормотал  что-то об удушающем запахе шевелюры 
девочки сверху. Очнувшись от дискуссии, я обнаружил 
себя (нас, раздваивался я и раньше, это не был мой первый опыт раздваивания) сидящим у хрупкой двери студии 
в потоке холодного воздуха из-под двери и прислушивающимся к шагам на лестнице. Какая связь между девочкой 
с шевелюрой и проституцией? Дело в том, что я подозревал девочку сверху в проституции. Основанием послужило 
необычное расписание жизни ее. В то время как все обитатели последнего этажа —  chambre de b onnes* —  сотрясали лестницу по утрам, она сходила по лестнице не ранее одиннадцати дня. Я справедливо полагал, что ни одна 
работа или учеба в мире не начинается в полдень. Подозрение усугублялось ее чрезмерно напудренным бледным 
личиком с жирно окрашенными губами. На личике этом, 
по правде говоря, не было написано вульгарности, как правило, гордо носимой жрицами любви на рю Сент- Дени, 

* 
Комнаты для служанок (франц.) —  обыкновенно помещаются на 
самом верхнем этаже, под крышей.

В9

но это меня не смущало. Бодлеристый, из «Цветов зла», 
городской чахлый порок намалеван на этом личике, решил я. Четвертого декабря я сумел увидеть ее в дверную 
щель и последовал за ней. Она быстро пошла по Рамбуто, 
миновала Центр Помпиду и достигла бульвара Севастополь. Я победоносно уже напевал «Все хорошо, прекрасная 
маркиза…», предполагая, что сейчас она пересечет бульвар, дабы стать на своем углу рю Сент- Дени, но она отправилась по бульвару вверх. Минут десять я шагал за нею, не 
выпуская из виду ее узкую, худенькую спину в дубленой, 
в талию, шубейке до пят, как вдруг она вошла в дверь высокого дома. Не имея возможности вбежать в дом тотчас 
вслед за нею, я выждал некоторое время, и тем, неопытный детектив, загубил всю слежку. В списке жильцов дома 
числилось более десяти этажей и с десяток организаций. 
Иди знай, куда и к кому она отправилась. Делать любовь 
или печатать на машинке. Подозрительнее всех показалось 
мне «Польское товарищество либеральных профессий» на 
шестом этаже направо, но я не сумел соединить эти два подозрения. Если «моя девочка» отправилась в «Польское товарищество», то каким образом это сообщается с ее предполагаемым проституированием? На типичную большую 
наглую блондинку —  так я себе представлял полек —  моя 
девочка не была похожа.
В самый пик моей страсти к девочке сверху —  утром 
девятого декабря зазвонил телефон. Телефонный звонок 
был для меня событием из ряда вон выходящим, посему 
я не радовался, когда они раздавались, но пугался. Выбравшись из-под теплого одеяла хозяйки, оставив в покое свой 
член, который я поглаживал, вспоминая «девочку с шевелюрой», я присел на корточки у телефона —  шнур был коротким. Я медлил, пытаясь угадать, кто это может быть, 
возможно, девочка с волосами узнала мой телефон и звонит мне?

ЭЛНет, это не была робкая любовь нынешняя, но прошлая 
страсть моя, бывшая жена, звонила из Рима. «Эд! Случилось 
страшное. Убили Джона Леннона!» Я сделался невероятно 
зол. Одним махом, сразу же, еще теплый от сна. Накануне 
я хорошо натопил студию счастливо обнаруженными мною 
под грудой строительного мусора бревнами, сквозь золу 
в камине еще просвечивали пурпурные бока их. Даже в такой относительной идиллии она сумела раздражить меня.
— Fuck your Джон Леннон и хитрую японку Йоко Оно. 
Так ему и надо…
— Ты что, с цепи сорвался, сумасшедший! К акой-то 
маньяк застрелил Джона Леннона у ворот дома «Дакота», 
на углу -й и Централ- парка. Очнись, сумасшедший, речь 
идет о Ленноне… Целое поколение потеряло лидера…
— Я никогда не любил эту сладкую семейку, «Битлз». 
Жадные рабочие парни, сделавшие кучи денег, меня никогда не умиляли. Тебе они должны быть близки, такие же 
ханжи, как и ты…
— Слушай, ты совсем охамел, —  сказала она там, в Риме.
— Я имею право! —  твердо заявил я в Париже.
И она знала, что я имею право. Наша с ней попытка 
образовать пару опять, после нескольких лет раздельной 
жизни (там, в Риме, у нее был законный муж!), не удалась. По ее вине. Она опять сдрейфила. Я явился в Париж 
в конце мая из Нью- Йорка с двумя чемоданами начинать 
новую жизнь. Мой издатель, Жан- Жак Повэр, в очередной раз обанкротился —  остался без издательства, и контракт, который я с ним подписал, оказался недействителен. 
Я приехал в Париж спасать книгу. Я был готов к промоушен моей книги даже с помощью machine-gun, как я записал в дневнике того времени. Она приехала в Париж в начале июня с восьмью чемоданами и гордон- сеттером, или 
сеттер- гордоном, глупейшей собакой в любом случае. Но 
не начинать новую жизнь со мной, как я воображал, она 

В11

лишь привезла приличествующее количество нарядов, дабы 
с блеском прожить еще одно приключение в жизни —  она 
хотела испытать, что такое жизнь в Париже с начинающим 
писателем. Ее муж? О, он был тактичным графом, он отпускал ее на месяцы одну в Париж и Нью- Йорк, он был 
тактичен до такой степени, что предупреждал о точной 
дате и времени своего последующего телефонного звонка 
в письме!.. Выяснилось, что у нее превратные представления о жизни начинающего писателя. Ей не понравилась 
моя студия в виде трамвая, только голова студии была освещена, хвост терялся во тьме. Не понравился затхлый запах 
старых тряпок и мебели мадемуазель Но. Она возненавидела электрический туалет, шумно выкачивающий дерьмо 
по узкой латунной трубке в широкую канализационную 
трубу. В туалет этот —  чудо французской канализационной техники (с мотором!) —  нельзя было бросать туалетную бумагу. Ей была противна моя сидячая ванна, в которую (если я, забывшись, бросал в туалет бумагу) нагнеталось 
мое или ее дерьмо из туалета! Какой кошмар, у ее мужа 
был титул, и у нее был титул, и пожалуйста —  такой туалет 
и такая ванна! Женщины любят читать о первых шагах впоследствии знаменитых писателей в Париже в книгах, в них 
дерьмо, хлюпая, вдруг выступившее из отверстия в ванне, 
куда обязана стекать вода, выглядит романтичным. Но опускаться в такую ванну въяве, хотя бы и вымыв ее предварительно… Кошмар! (Камин ей, впрочем, нравился. Камин 
был утвержден романтической традицией как несомненный 
атрибут «бедной» жизни художников и артистов.)
За июнь месяц, прожитый с нею в Париже, я успел выяснить о ее характере больше, чем за несколько лет нашей 
совместной жизни в Москве и Нью- Йорке. Она оказалась 
показушницей par excellence. Она вдруг опять шатнулась 
в мою сторону, потому что ей показалось, что я начал соответствовать ее стандартам. Загружаясь в поезд в Риме