Концепция семьи в творчестве И.С.Тургенева . Семьянин или странник?

КОНЦЕПЦИЯ СЕМЬИ 

В ТВОРЧЕСТВЕ И.С. ТУРГЕНЕВА. 

СЕМЬЯНИН ИЛИ СТРАННИК?

М.А. КУРБАКОВА

МОНОГРАФИЯ

Москва
ИНФРА-М

2025

УДК 82.09+929(075.4)
ББК 83.3(2Рос=Рус)1-8 Тургенев И.С.
 
К93

Курбакова М.А.

К93  
Концепция семьи в творчестве И.С. Тургенева. Семьянин или стран
ник? : монография / М.А. Курбакова. — Москва : ИНФРА-М, 2025. — 
217 с. — (Научная мысль). — DOI 10.12737/1871447.

ISBN 978-5-16-017745-8 (print)
ISBN 978-5-16-110438-5 (online)
В монографии проведено исследование проблемы семьи и своеобразной 

трактовки темы детства в творчестве И.С. Тургенева, начиная с первой поэмы 
«Параша» и заканчивая романом «Новь» и стихотворениями в прозе. Анализ 
произведений проведен с учетом новых биографических данных и эпистолярного наследия писателя. По-новому освещаются такие существенные особенности творчества И.С. Тургенева, как роль жизненных реалий в его произведениях, типология героев, структура произведений и некоторые особенности 
их поэтики. Выясняется, какое влияние оказали факты биографии, черты личности, взгляды и убеждения писателя на его отношение к институту семьи. 
Выявляются многозначность понятия «дети» и своеобразие художественного 
воплощения этой темы в творчестве писателя. Систематизируются образы 
центральных «одиноких» персонажей в творчестве писателя. Отдельная глава 
посвящена традициям и новаторству И.С. Тургенева в освещаемой теме и пушкинской традиции в его творчестве. Оно удивительно соотносится в личностном аспекте с жизнью каждого человека и сейчас, что предстоит узнать читателю.

Для широкого круга читателей, интересующихся творчеством И.С. Тургене
ва. Может быть полезна студентам, аспирантам и преподавателям филологических вузов и факультетов.

УДК 82.09+929(075.4)

ББК 83.3(2Рос=Рус)1-8 Тургенев И.С.

Р е ц е н з е н т ы:

Воропаев В.А., доктор филологических наук, профессор, профессор 

Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова;

Криницын А.Б., доктор филологических наук, профессор, профес
сор Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова

ISBN 978-5-16-017745-8 (print)
ISBN 978-5-16-110438-5 (online)
© Курбакова М.А., 2023

Введение

Выбор данной темы обусловлен как ее историко-культурным 

значением, так и особым местом, которое занимает освещаемая 
проблема в творчестве писателя, а также отсутствием обобщающих 
по избранной теме работ, в которых бы полностью привлекалось 
творчество писателя.

Предметом исследования является творчество писателя и его 

эпистолярное наследие, рассматриваемые в аспекте темы семьи 
и детства. Анализ произведений Тургенева проведен с учетом новейших биографических данных.

Была поставлена задача исследования проблемы семьи и свое
образной трактовки темы детства в творчестве Тургенева, начиная 
с его первой поэмы «Параша» и заканчивая романом «Новь» и стихотворениями в прозе.

Выбранная тема позволяет по-новому осветить такие суще
ственные особенности творчества Тургенева, как роль жизненных 
реалий в его произведениях, типология героев, структура произведений и некоторые особенности их поэтики.

Обозначены и рассмотрены основные аспекты исследования:
— роль и степень значимости автобиографического начала 

в произведениях Тургенева с учетом суждений писателя о его творческом процессе;

— художественная интерпретация проблемы брака на разных 

этапах творчества;

— анализ семейных взаимоотношений (особенно отцов и детей) 

в творчестве Тургенева и их художественного воплощения;

— анализ образов детей с учетом толкования понятия «ре
бенок» в мировосприятии писателя;

— образы одиноких героев (в аспекте семейной проблемы), их 

типология в зависимости от причин и характера одиночества;

— традиции и новаторство Тургенева в освещаемой теме.
Монография состоит из введения, содержащего историю во
проса, трех глав и заключения, обобщающего важнейшие выводы 
исследования. В первой главе выясняется, какое влияние оказали 
факты биографии, черты личности, взгляды и убеждения писателя 
на его отношение к институту семьи. Во второй главе содержится 
обобщающий анализ образов семейных пар и образов детей в творчестве Тургенева. В этой главе выявляется многозначность понятия 
«дети» и своеобразие художественного воплощения этой темы 

в творчестве писателя. В третьей главе систематизируются образы 
центральных «одиноких» персонажей в творчестве писателя. В четвертую главу включен раздел «О традициях и новаторстве Тургенева в освещаемой теме» и статьи о пушкинской традиции в творчестве Тургенева. В заключении обобщены важнейшие выводы 
исследования.

* * *

Тема семьи и детства в литературе насчитывает не одно тыся
челетие. Еще в дохристианскую эру очевидна установка на одну 
из извечных тем человечества: взаимоотношения поколений отцов 
и детей. Однако тогда вопрос не рассматривался в традиционном 
для современного времени ключе: семья — ребенок. Особенности 
выбора тематики произведения, имеющего право на существование 
в древнее время, были таковы, что объектом литературного изображения не могли стать обычные люди и не героические, каждо дневные события; таким образом, быту, деторождению, материнству 
да и самой женщине, не имеющей знатного происхождения, в литературе места не было. Участниками процесса взаимоотношений 
поколений были, прежде всего, дитя и старец. Для них, по словам 
С.С. Аверинцева, вся «история — педагогический процесс, а природа — набор дидактических пособий для наглядного обучения» [1].

В разные эпохи, отражающие различные морально-нравст
венные ценности, характер этих взаимоотношений отражался неодинаково. Общим для всех исторических периодов было лишь 
одно обстоятельство: взаимоотношения дитя и старца во все времена вплоть до XX века часто интерпретировались как взаимоотношения Бога (или богов) и человека. Человек всю жизнь учится 
в своего рода вселенской Школе и при этом в своем усердии ученика обнаруживает качества и детские, и старчески-мудрые. «Если 
весь мир — школа, кто в этом мире человек? Прежде всего, школяр, 
с детской доверчивостью и детской старательностью принимающий 
уроки своего Учителя, а порой и терпящий удары розги; сверх того, 
он и сам может соучаствовать в учительстве Бога, представая перед 
людьми в ореоле старческой мудрости. Каков бы ни был его реальный возраст, душою он всегда дитя, а порой — дитя и старец 
одновременно. Дитя и старец — фигуры, полные таинственного 
значения для мифологической архаики» [2].

Если же иметь в виду реальный мир старца и ребенка, то суще
ствуют кардинальные отличия в изображении взаимосвязи между 
этими двумя этапами человеческого существования в дохристианской и христианской интерпретации.

Мир классической греческой литературы содержит целую га
лерею неоспоримо значимых образов зрелых людей, а детство 
будто исключено из его кругозора. «Ребенок мал, ребенок слаб, ребенок боязлив и трогателен; он не “героичен” и не “трагичен”. Его 
место в бытии — не деятельное, а страдательное. Только с распадом 
классического образа человека наступает время для того влечения 
к сентиментальному и забавному, колоритному и незначительному, 
которое характерно для эллинизма» [3].

Эта установка вольно или невольно, но почти с буквальной 

точностью отражает литературные предпочтения Тургенева в аспекте темы семьи и детства, характерные за малым исключением 
для всего его творчества. Если бросить даже беглый взгляд на то, 
что когда-либо было им написано, то становится очевидным, что 
в фокусе его литературных размышлений находится прежде всего 
взрослый человек, «муж», воин и гражданин в поре «акме», то есть 
совершающий «деяния» и почитаемый за них (если говорить более 
точно, воин и гражданин часто деятельный, а муж и будущий отец — 
бездействующий, и этими качествами определяющий особую канву 
творчества писателя). Таким образом, устремленность литературного героя к действию и неучастие его в решении собственного личного вопроса, образно говоря, дважды перечеркивают возможность 
частого обращения к образу ребенка в творчестве писателя.

Вероятность выбора Тургеневым темы одинокого героя как 

основного мотива произведения объясняется и тем, что писатель 
не приемлет христианской эстетики и символики в образе ребенка. 
Эта эстетика имела смысл, чуждый Тургеневу в связи с его убеждениями, состоящими, говоря словами Гегеля, в том, что «позитивная религия, противоестественная или сверхъестественная, содержит понятия, сведения, для разума и для рассудка недосягаемые 
и чрезмерные, требует таких чувств и действий, которые никогда 
не были бы произведены человеком естественным» [4]. Тургенев 
оказался человеком, которому чужды следующие христианские 
ценности: оказывается, единственный путь к тому, чтобы стать 
взрослым, в соответствии со словами Христа о детях, которые непременно войдут в царствие небесное, — это сделаться маленьким, 
«умалиться». Не ребенок должен учиться у взрослых — взрослые 
должны учиться у детей, уподобиться детям, повернуться к тому, 
от чего они отвернулись, выходя из детства. Тургенев не был сторонником подобных идей, он был близок презренному в христианской религии «величию души» героя, а не трепетному страху 
надежды и готовности все принимать как милость. «Но не только 
христианин видит себя младенцем; важно, что и Христос-«педагог» 

всюду сам предстает как младенец, но с печатью таинственной 
и строгой старческой мудрости на высоком, выпуклом лбу, так рано 
вошедший в византийскую иконографию» [5].

Тождество младенца и старца — мотив, важный для ранневизан
тийской литературы, ставший одним из аспектов творчества Толстого, основой всего литературного наследия Достоевского. Ранневизантийская литература утверждала, что всякий старец должен 
быть младенцем по незлобию, но зато всякий младенец должен быть 
старцем по мудрости, серьезности, истовости. Младенчество и старчество меняются местами: жизнь святого, каким его изображает 
агио графия той эпохи, начинается еще в детские годы со старческой 
аскезы, а завершается младенческой простотой. Вообще и сейчас 
для многих родителей идеал благонравного ребенка — тихий, рассудительный маленький старичок. Младенчество же превращается 
в цель жизни, достигаемую сознательными усилиями. Культ «младенчества» и «старчества», «старчества в младенчестве» и «младенчества в старости» определяет темы не только ранневизантийской, 
но и русской литературы XIX века, став одной из глубинно исследованных проблем, например, Достоевским.

Литераторы XIX века, отойдя от классицизма и высоких жанров 

XVIII века, в которых не было места обычному человеку, а детей 
изображали как «маленьких взрослых», вплоть до XX века в своем 
творчестве активно занимались проблемой семьи, уделив немало 
места детям и детству. Начала создаваться литература для детей, 
которая была специфически иной, а не просто облегченной, «адаптированной», как в XVIII веке. В XIX веке практически каждый писатель в своем творчестве изложил мысли по поводу семьи, брака, 
а многие и детства. Русские писатели XIX века, раскрывая тайны 
детской психологии, описывали духовные искания юного героя гораздо более напряженно, чем это было до них.

Начиная с 1840-х годов, педагогическая тема и морально-этиче
ские проблемы, с ней связанные, занимают видное место в русской 
литературе и публицистике. Большое значение придавали этическим вопросам славянофилы, считавшие их существенной частью 
своей философской системы, основывая ее на догматах христианского учения и утверждая нравственное чувство выше юридических законов и тезис о полной нравственной независимости человека от условий его общественного бытия. Человеку свойственно 
инстинктивное влечение к добру, он должен постоянно самосовершенствоваться. Положения этой программы впоследствии стали 
духовной основой творчества многих литераторов-современников 
Тургенева.

В 1850-х годах начали выходить два специальных педаго
гических ежемесячника — «Русский педагогический вестник» 
и «Журнал для воспитания». Много статей на темы воспитания 
публикуется на страницах «Современника», «Морского сборника», 
«Отечественных записок», «Русского слова». Известный врач 
Н.И. Пирогов в те годы отмечал: «Самые существенные основы 
нашего воспитания находятся в совершенном разладе с направлением, которому следует общество» [6].

Начало этому разладу было положено в том числе и негласным 

противостоянием двух точек зрения на семью и брак. Две русские 
философские концепции любви и семьи обозначились еще в XIX 
веке. Гончаров был предшественником одной — брачной модели 
любви, а Тургенев утверждал другую — сверхчувственную форму 
любви, явившись предшественником Вл. Соловьева (что отмечалось 
исследователями творчества Тургенева, в частности Г.Б. Курляндской и В.Н. Топоровым). Гончаров настаивал на том, что человек 
единственно может и должен существовать в семье; Тургенев же, 
как известно, считал и стремился доказать, что семья способна погубить самые высокие человеческие чувства и порывы, семейная 
замкнутость исключительно на собственных интересах приводит 
человека к деградации личности. Унаследовавший идею Тургенева 
Вл. Соловьев назвал ее «оправданием и спасением индивидуальности», а Н. Бердяев, полностью отрицая точку зрения Гончарова, 
защищал тем самым «индивидуализированную любовь» [7]. Убеждения Гончарова стали основой мнения С. Булгакова, считавшего, 
что мужчина и женщина должны существовать в «духовно-телесном браке», предполагающем деторождение [8]. Таким образом 
противостояние двух точек зрения на любовь и брак в XIX веке 
переросло в несовместимо-полярные отношения к браку, семье, 
венчанию, любовному долгу в XX веке. В связи с этим произошли 
перемены и в литературе: семейная тема оказалась будто бы исчерпанной. Во всяком случае, в XX веке писатели, за исключением 
твердых приверженцев семейного образа жизни (например, Д. Голсуорси, М. Митчелл, И. Шмелев, П. Флоренский), занимались 
проблемой отдельно взятой личности, ее индивидуальной неповторимости.

В конце 1980-х гг., в период демократизации и обновления 

общества, вновь возросло внимание к семье, ее ценности и роли 
в жизни. Этим обусловливается и проявляющийся в последние 
годы интерес к частной жизни людей. В связи с этим хотелось бы 
отметить вышедший в 1997 году 99-й том (кн. 1, 2) «Литературного наследства» — «Герцен и Огарев в кругу родных и друзей», 

докторскую диссертацию Е.С. Зайцевой «Частная жизнь интеллигенции на переломе культур» (2005), а также готовящееся к публикации в Риме издание переписки Вяч. Иванова с детьми в серии 
«Русско-итальянский архив» [9].

История вопроса

Литературная критика начала исследование проблемы семьи 

и детства в творчестве И.С. Тургенева еще при жизни писателя. Эта 
тема косвенно затронута в полемике по поводу повести «Ася» революционера-демократа Н.Г. Чернышевского [10] и представителя 
эстетического направления в русской критике П.В. Анненкова [11]. 
Спор касался главного героя повести H.H., который в творчестве 
Тургенева был одним из первых в ряду образов молодых людей, 
опасающихся брачных уз. Подобный образ неоднократно встречается в произведениях писателя: тип умного, притягивающего 
женские сердца человека, но избегающего решительных действий, 
ускользающего, как только отношения становятся определенными. 
Чернышевский, используя страницы журнала «Современник» 
в качестве политической трибуны, заклеймил H.H. «отъявленным 
негодяем», обвиняя, по сути, в этом пороке не только отдельную 
личность, но все либеральное дворянство. В своей статье Чернышевский установил социальную типичность поведения героя Аси 
и подчеркнул, что историческая роль деятелей, подобных господину H.H., лучшему из представителей дворянского сословия, уже 
сыграна. Необходимо размежевание с либералами, боящимися народной революции, — в этом состоит пафос статьи критика.

П.В. Анненков не мог согласиться с такой трактовкой образа 

главного героя и считал, что, хотя H.H. слаб духом и далек от совершенства, называть его безнравственным затруднительно. Противоречия характера передовых людей из дворянства и раскрытие 
этих противоречий, по мнению критика, составляют несомненную 
заслугу автора «Аси». К тому же увлечение революционно-демократическими идеями Анненков считал временным и быстро преходящим; русская жизнь, по его мнению, не требует энергических 
революционных натур, что он и пытается доказать в своей статье.

В ряде своих произведений, начиная с 1850-х годов и далее, 

Тургенев будет более определенно говорить о причинах странных 
поступков такого типа людей, как господин H.H. Чаще всего причина имеет явно выраженный смысл: отказ от личного счастья ради 
подчинения долгу. А.К. Батюто в монографии «Тургенев — романист» исследует непреодолимое, по мнению Тургенева, противоречие между велениями долга и стремлениями человека к счастью 

как основу сюжета романа «Дворянское гнездо» и комментирует 
парадокс этого противоречия. Противоречие этих двух основных 
составляющих человеческой жизни состоит в том, что они отнюдь 
не являются взаимоисключающими понятиями [12]. Л.И. Матюшенко в трактовке этого романа обращает внимание на высокий 
нравственный долг Лизы Калитиной, ради которого она поступается счастьем. В романах Тургенева утверждается приоритет 
«сверхличных ценностей (…родина Инсарова… Россия Базарова… 
Бог Лизы Калитиной… историческая смена поколений… вечное обновление человечества)», — обобщает автор [13]. Елене Стаховой, 
«одной из тех “страстных девственниц”», которых Тургенев опасался в жизни и обожал в романах [14], также было нужно сделать 
этот выбор. Но это уже был не только нравственный долг: правильнее было бы сказать, что это была, прежде всего, жертва во имя 
идеи. Появление «Накануне» в 1860 году знаменовало собой зарождение нового революционного сознания среди молодых женщин. 
Возможно, это также было причиной того, что женщина семейная, 
обремененная детьми, не часто встречается в творчестве писателя: 
уже не она была героиней того времени. «Много позже, спустя почти 
десять лет, целая когорта дворянских барышень с головой уйдет 
в политику, «народ», покидая свои тихие семейства. А пока таких 
единицы…» [15]. Тургенев, судя по всему, не испытывал восторгов 
в отношении движения женщин в политику; в своем творчестве 
он показал, что лишь для немногих из них, подобных Елене Стаховой, это становится необходимостью. Во всяком случае в романе 
«Новь» — это явление оценено так: «Не баррикады же строить, — 
сказал Соломин. — Это же и не женское дело. А вот вы сегодня 
какую-нибудь Лукерью чему-нибудь доброму научите; и трудно вам 
это будет, а пока — ребеночка вы помоете или азбуку ему покажете, 
или больному лекарство дадите… Вам хотелось собой пожертвовать? Вы извините неприличность выражения, но, по-моему, шелудивому мальчику волосы расчесать — жертва, и большая жертва, 
на которую немногие способны» [16]. В высказывании Соломина 
отражена его позиция героя-постепеновца. В нем очевидна и позиция автора — либерала, сторонника реформ, а не революции. Говоря о героинях, подобных Елене Стаховой, Д.С. Мережковский дал 
следующее истолкование «женских фигур его (Тургенева. — М.К.) 
больших общественных романов: «Это — бесплотные и бескровные 
призраки, родные сестры Морелла и Лигейя из новелл Эдгара По. 
Таких идеальных девушек и женщин ни в России и нигде на земле 
не бывало. Тургенев на этих женских видениях, которые находятся 
иногда в неприятной дисгармонии с реальной обстановкой романа, 

отдыхает от пошлости и уродства живых… людей, от близких его 
уму — не сердцу — вопросов дня”» [17]. Эти женщины лишь в некотором смысле живые люди. «Вообще призрачность и влюбленность, — замечает Д.С. Мережковский, — почти всегда сливаются 
у Тургенева: это как бы два явления одной сущности: кто любит, тот 
вступает в царство призраков. Тургеневские женщины и девушки 
среди человеческих лиц — иконы; среди живых людей — “живые 
мощи”» [18]. Несмотря на преувеличение в отношении единичности подобных образов, восторженные сравнения Мережковского 
кажутся весьма интересными и не беспочвенными.

«Икона» среди человеческих лиц — таков образ Лукерьи 

из рассказа «Живые мощи». Ее счастье с приказчиком Васей Поляковым не состоялось: судьбой было предначертано стать калекой. И в своей самоотверженной любви героиня, возможно, уже 
любит вовсе и не Васю, а «кого-то другого, давно уже позвавшего 
ее таинственным голосом» [19]. Эта идея является основной как 
в образе Лукерьи, так и в образе Лизы, героини романа «Дворянское гнездо». Тургенев яснее, чем кто-либо из мировых писателей, 
показал, что заповеди о браке, о совершенном соединении двух 
в одну плоть никто не вместил, потому что плоть имеется в виду 
не та, что предмет похоти, чувственное тело, будущая падаль, 
а «прославленная плоть», «плоть духовная» [20]. Таким образом, 
проблема пола, а стало быть проблема двоих (семьи), так и не была 
решена. Родителей, и в особенности матерей, Тургенев изображал 
за редким исключением в весьма невыгодном свете, иногда даже 
с изрядной долей иронии. Образы любящих, самоотверженных, 
нежных матерей встречаются у Тургенева нечасто. Характерно наблюдение Д.Н. Мережковского: «У него, который, можно сказать, 
всю жизнь только и делал, что мучился над вопросом пола, поразительное отсутствие вопроса о деторождении, материнстве. Тургеневские женщины и девушки как будто не могут родить…» [21].

В исследовании В.А. Недзвецкого «Любовь — крест — долг 

(“Ася” и другие повести 50-х годов)» [22] содержится ценная мысль 
о том, что тургеневских женщин, даже замужних матерей, не может 
удовлетворить банальное семейное счастье. Их постоянно манит 
высота, «идеал». В статье отмечается, что многие героини произведений писателя, живущие в благополучном браке или будучи 
одинокими, не утрачивают, по его словам, «постоянного стремления к правде, к высокому» [23]. Автор отмечает, что многих тургеневских героев (и мужчин, и женщин), наряду с осознанием «железных цепей долга», говоря словами Тургенева, «неотразимо тянуло в даль, в ту неизвестную даль, где призрак блаженства встает