Хранитель тайн

О.И. Грабарь
ХРАНИТЕЛЬ ТАЙН
Москва
2013

Грабарь О.И.
Хранитель тайн. – М.: КМК, 2013. – 76 с.
Ответственный редактор: Н. Дубровина
Место действия и все персонажи – вымышленные
© Ãðàáàðü Î.È., òåêñò, 2013.
© ÎÎÎ “ÊÌÊ”, èçäàíèå, 2013.
ISBN 978-5-87317-910-7

СТАРЫЙ СТОЛ
Д
описав последнюю страницу, Андрей Платонович Горелов отодвинул в сторону стопку бумаги
и встал из-за стола.
Письменный стол был добротный, дубовый,
на резных ножках, с выдвижными ящиками. Лет
двести ему, поди. Такой еще столько же простоит, а то и больше, даже зеленое сукно сохранилось.
За этим столом когда-то дед-фабрикант купчие подписывал и отец-языковед трудился.
Горелов любит работать за письменным столом.
Пишущую машинку и прочую технику он
держит в другой комнате, но делать черновые
наброски и отшлифовывать фразы предпочитает сидя за столом. А как приятно размышлять,
время от времени поглядывая на разные мелкие
предметы и сувениры прошлых лет.
Много тайн и интересных историй хранит
старый письменный стол. Тут и фамильные фотографии: мужчины с усами и аккуратно подстрижен-ными бородками в закрытых сюртуках
и белых стоячих воротничках, и дамы в огромных шляпах с перьями. Более поздние и менее
торжественные снимки: отец и мать в Крыму с
маленьким Андрюшей. Школьные годы, знакомые разных лет. Война, боевые друзья, поездки
за границу. Многих давно уже нет в живых.
Все фотографии разложены по конвертам.
Горелов никогда не любил семейные альбомы.
В верхнем правом ящике под конвертами
лежит пачка писем от гимназической подруги
матери Аделины Паппе. В них бесхитростная
3

история ее первой любви к молодому поручику Добровольскому, погибшему в 1916 году под Верденом. Письма
перевязаны голубой ленточкой, пожелтевшей от времени.
Горелов не отличается сентиментальностью и обычно выбрасывает из стола все лишнее, но почему-то на эти, никому не нужные письма рука у него не поднимается. Так и
перекочевывают они вместе со столом при каждом его
перемещении.
Отдельной фотографии поручика не сохранилось. На
групповом снимке новобранцев он, вытянувшись в струнку, стоит рядом с маминым кузеном, Кокой Альтуховым,
расстрелянным большевиками во время красного террора.
«Повезло поручику!» — не раз ловил себя Горелов на невеселой мысли. Впрочем, развивать подобные темы ему не
свойственно.
Взгляд Горелова скользит по столу, задерживаясь на
отдельных предметах.
Вот резная металлическая коробочка с крышкой, выполненная в виде старинного фолианта. Отец привез ее
когда-то из Англии. На крышке выгравирована надпись:
«Запатентовано Леонардтом и Ко, Бирмингем». В таких
коробочках продавали в то время перья для прививки оспы.
Еще один сувенир прошлого века — на этот раз бразильский — маленькая, изящная пепельница с узором из
крыльев бабочек.
А вот сувенир позднего, уже послевоенного времени:
металлический стержень с расширяющимся концом и небольшим углублением в нем. Его привез из Северной Кореи знакомый переводчик.
— Что это? — полюбопытствовал Горелов.
— Ложка, — ответил переводчик.
— Но ведь ею же ничего нельзя зачерпнуть!
— Когда им есть, что есть, они едят такими ложками,
— веско пояснил переводчик.
Рядом с ложкой на столе лежит красивый камушек —
память о посещении Гореловым знаменитого Лох-Несского озера в Шотландии, где, по поверьям, обитает чудовище. Как все просвещенные люди, Горелов не верит в чудеса, но камушек с озера все-таки на счастье прихватил.
4

ОТЕЦ
 Н
а письменном столе у Горелова среди прочих,
милых его сердцу предметов, неизменно красуется рамочка с забавной виньеткой в стиле арнуво, куда вставлена фотография только что
поженившихся в четырнадцатом году родителей
— любительский снимок на скамейке в Адлере:
молодой супруг с модной тростью в руке и юная
выпускница гимназии, вспорхнувшая на спинку скамьи.
Начавшаяся война помешала молодым совершить свадебное путешествие за границу. Платон Ермолаевич Горелов преподавал в то время
словесность в гимназии, и война прошла от него
стороной. Как-то так случалось и в дальнейшей
жизни Платона Ермолаевича, что катаклизмы,
сотрясавшие общество, его миновали. Во время
Отечественной войны он был уже маститым
профессором и вместе с академическим Институтом филологии благополучно отбыл в места,
далекие от боевых действий. Его единственный
сын Андрей, ушедший на фронт добровольцем,
вернулся домой живым.
Когда в пятидесятом году на языковедов
обрушилась кампания против лингвистической
теории Марра, которому вменяли в вину извращение и вульгаризацию марксизма, Платон Ермолаевич трудился над большим словарем устойчивых оборотов речи в русском языке, что
позволило ему миновать опасные рифы кампании и избежать ее неприятных последствий.
В повседневной жизни Платону Ермолаевичу также была свойственна отстраненность от
5

людей и событий. Обычно он высказывал свои суждения
в мягкой, полувопросительной манере, не пытаясь склонить
на свою сторону собеседника, и производил впечатление
внутренне не уверенного в себе человека. В действительности же Платон Ермолаевич придерживался твердых
убеждений и правил, от которых никогда не отступал. Он
всю жизнь занимался любимым делом и преуспел на этом
пути. Его труды в области русской лексики были общепризнанны, научная репутация безупречна. Он мог бы достигнуть еще больших высот, например стать академиком,
но был лишен честолюбия и старался держаться подальше
от всякой публичности.
В семейной жизни Платон Ермолаевич также избегал
внешних проявлений чувств — уменьшительно-ласкательных прозвищ или неожиданных возгласов, понятных лишь
самым близким людям. Жену, Наталью Сергеевну, или
Талю, он искренне любил, но если и отдавал должное ее
достоинствам, то делал это в весьма своеобразной форме.
— Знаешь, Андрюша, — заметил он как-то раз, — современные барышни так и пышут здоровьем. Запросто
могут тебя веслом огреть, и увернуться не успеешь. А вот
Таля всегда была воздушная, и походка у нее — летящая…
Горелов не мог не согласиться с отцом. К своему огорчению, он не ощущал внутренней близости с матерью. При
малейшем поползновении с его стороны поверить ей чтолибо сокровенное, она ускользала от сближения. Позднее,
начитавшись умных книг, Горелов пришел к заключению
об эмоциональном несовпадении их темпераментов и прекратил свои попытки.
Отца он понимал лучше, считая, что тот способен на
глубокие чувства, но сознательно ограничивает себя в этой
сфере. «Так ему удобнее предаваться любимому занятию
и не отвлекаться на пустяки», — рассудил Горелов. Не
испытывая на себе родительского давления, он рано научился принимать решения, не полагаясь на помощь взрослых. Тем не менее, он охотно прислушивался к мнению
отца, которое тот высказывал в своей обычной ненавязчивой манере, предоставляя сыну самому делать окончательный вывод.
6

Горелову легко давались иностранные языки. По-немецки он начал свободно говорить еще в раннем детстве,
посещая частную дошкольную группу. В школе переключился на французский.
Когда в сороковом году Горелов окончил школу, он
объявил, что будет поступать в Институт иностранных языков.
— Прекрасная мысль, — сказал Платон Ермолаевич.
— И самый легкий путь, какой только можно себе представить. Будешь повторять то, чему ты давно уже научился.
Горелова задели эти слова. Ни слова не говоря домашним, он подал документы в Московский институт истории, философии и литературы (МИФЛИ), образовавшийся в свое время на базе филологического факультета МГУ,
и, сдав экзамены, поступил на отделение немецкого языка
и литературы.
— Значит, ты так решил? — спросил Платон Ермолаевич словно невзначай. И, не дожидаясь ответа, добавил: —
Ну что ж, одним лингвистом в семье станет больше.
Но судьба распорядилась иначе. В сорок первом году
началась война, и Горелов ушел на фронт переводчиком
немецкого языка. Вернувшись домой, он не стал восстанавливаться в МИФЛИ. Тяга к живому разговорному языку
пересилила, и он решил продолжить образование на переводческом факультете Института иностранных языков.
— Я полагаю, ты поступил правильно, — заметил Платон Ермолаевич. — Теперь сможешь освоить и английский язык. За ним будущее.
Горелов с блеском окончил институт, получив специальность синхронного переводчика по двум языкам — немецкому и английскому Он мог бы продолжить обучение
в аспирантуре, но предпочел живую работу — сопровождение выезжающих за границу специалистов и туристов.
Это позволило ему побывать во многих странах, что было
в то время совсем не просто, и значительно расширить
свой кругозор. В одной из поездок Горелов познакомился
с миловидной москвичкой Аней и, вернувшись, решил начать самостоятельную жизнь.
7

— Я, наверное, перееду жить к Ане, — сказал он родителям.
— Вполне разумное решение, — поддержал его Платон Ермолаевич, и на этом разговор закончился.
***
Платону Ермолаевичу, как каждому человеку, были
присущи некоторые слабости. Он любил включать в повседневную речь неожиданные словесные обороты, вроде
«мозги набекрень», «рукой подать» «ума не приложу» и
тому подобное, а также отдельные, вышедшие из употребления словечки: давеча, намедни, запамятовал, помилуйте.
Не отказывал себе в удовольствии и порассуждать о происхождении слов, что неизменно вызывало улыбки домашних.
Классиков литературы в разговоре называл только по
имени-отчеству: Александр Сергеевич, Николай Васильевич, Антон Павлович. Достоевского не любил за «чудовищное», как он выражался, «надругательство над русским
языком». Толстых признавал лишь двух: Льва Николаевича и Алексея Константиновича. Из прозаиков двадцатого
века выделял Бунина и Набокова.
Когда Платона Ермолаевича спрашивали, не назвал ли
он сына в честь писателя Андрея Платонова, шутливо отмахивался:
— Помилуйте, что вы! Мне всегда нравилось имя Андрей, а Платонов вовсе не принадлежит к числу моих любимых писателей, хотя я ценю его раннюю прозу.
Дальше этого разговоры обычно не шли.
В семье царили мир и благоденствие.
***
Обычно Горелов предупреждал отца, если собирался
его навестить. Платон Ермолаевич не любил неожиданных
визитов. А тут случилась отложенная было командировка,
и Горелов, вернувшись, решил: дай, зайду!
8