Рай на земле

Яна Темиз
Рай на земле
“КМК”
Москва 2017

УДК 882
ББК 84 (2Рос-Рус)
Т 32
Разработка серии и иллюстрация на обложке:
Дмитрий Чайка
Темиз Я.
Рай на земле. – М.: КМК, 2017. – 250  с.
Действие романа “Рай на земле” происходит то в подмосковном
дачном поселке, то в турецкой пляжно-курортной Анталье, а то и
вовсе в прошлом – тогда, когда за границу могли выезжать лишь немногие избранные и когда даже любовь и личное счастье не всегда
зависели от самого человека. Немолодая переводчица Елена Георгиевна, собравшись отдохнуть в Анталье, конечно, никак не могла предположить, что ее прошлое может настигнуть ее здесь и угрожать ее
жизни. А ее новая знакомая Вера, тоже живущая воспоминаниями,
никак не ожидала, что обретет потерянную любовь и окажется втянутой в почти детективную историю.
Этот роман, в котором есть и убийство, и расследование, и преступник, не совсем и не только детектив. В нем тайное становится
явным не благодаря сыщикам и экспертам – время само ставит все
на свои места.
ISBN 978-5-9909477-2-6
ISBN 5-352-01806-7 (первое  издание)
© Темиз Яна, текст, 2006.
© ООО “КМК”, издание, 2017.
© Чайка Дмитрий, обложка, 2017.

«Бывает так, что на горизонте мелькнут журавли,
слабый ветер донесет их жалобно-восторженный крик,
а через минуту, с какою жадностью ни вглядывайся в синюю даль, не увидишь ни точки, не услышишь ни звука –
так точно люди с их лицами и речами мелькают в жизни
и утопают в нашем прошлом, не оставляя ничего больше, кроме ничтожных следов памяти»
А.П.Чехов «Верочка»
1.
…Они уже собираются.
Он смотрел на серое, холодное море и жалел, что оно не всегда
такое.
Пройдет месяц-другой – а он никогда не забывал передвигать
пластмассовое окошко на календаре, чтобы наверняка знать – когда!
– да, пройдет чуть меньше двух месяцев, и оно станет голубым, бирюзовым, ярким, сверкающим на солнце, манящим.
Оно манит их. И он ненавидел море.
Если бы они могли видеть его сейчас, в марте, в разгар зимы,
особенно этой, необычно холодной зимы: бесцветное, жалкое, покрытое рябью, выбрасывающее водоросли и всякую морскую муть и
гадость на блекло-серый песок, – может, они не стали бы покупать
дорогие чемоданы и дорожные сумки, пляжные полотенца и километры фотопленки, мерзкие ниточки-бикини и тошнотворные кремы для загара?..
Но море – то единственное, которое они знают: летнее, соблазнительное море! – манит их, и они летят, как перелетные птицы, спешат к теплу, к солнцу, к зелени и синеве.
Их много. И он их всех ненавидел.
Особенно потому, что их так много, и ему никак не удается отыскать среди них одного. Единственного.
Зачем они рвутся сюда и портят наши жизни?! Превращают их в
ад.
Ведь разве не ад – то, во что превратилась его жизнь?
Но он найдет его, этого человека. Он дал себе слово, и он его
сдержит.

Он найдет его, потому что он снова прилетит сюда. Не сможет не
прилететь. Они все возвращаются, как перелетные птицы.
Мы беззащитны перед ними: перед их белой кожей, тонкими,
мягкими волосами, светлыми голубыми глазами, соблазнительными
и соблазняющими, как море.
Лгущими и опасными, как море. Зачем им море, если у них такие
глаза?
За много лет он так и не сумел понять, зачем этим бесцветным
северным людям ежегодно стремиться сюда. Он не задумывался о
том, что это, возможно, совершенно разные люди, что приезжают не
одни и те же: они казались ему на одно лицо, и нужно было старательно вглядываться в эти бледные или красно-обожженные лица,
вслушиваться в чужую речь, чтобы определить – немец, швед, англичанин, русский…
Зачем они слетаются сюда? Чего им не хватает в их просторных,
холодных северных странах? Чего они ищут – рая на земле?
Так они говорят, повторяя одно и то же, прочитанное в рекламных буклетах.
Как будто он может существовать – рай на земле!
Как бы не так!
Он-то знал, что на земле существует только ад.
4

 2.
Яблоко висело близко, почти над головой.
Не очень большое, светлое от солнца, с яркими, словно нарисованными карандашом, штрихами румянца – грушовка, китайка или…
как его? Коричное? Конечно, коричное: даже аромат чувствуется.
Мама всегда говорила: не «коричневое», Леночка, а «коричное» – от
слова «корица», понюхай, как пахнет… мама все знала про яблоки, а
я вот… ни про яблоки, ни про яблони. Только сижу под ними, любуюсь, собирать и то лень.
Полуприкрыв глаза и с наслаждением вытянувшись в шезлонге,
Елена Георгиевна смотрела на яблоко. Качнувшаяся ветка на секунду скрыла его, зашевелились, как живые, пятна света и тени, из-за
листьев выглянуло другое яблоко, улыбнулось ей своим красным
ароматным боком и снова спряталось.
Зачем куда-то ехать?.. Август, в Подмосковье так хорошо, погода
стоит дивная. Яблоки вот поспели… август… как там у Цветаевой?
Август – астры, август – звезды… нет, дальше не вспомнить, особенно в такую жару. Надо что-то срочно придумать и сказать.
– Нет-нет, ничего… я тебя слушаю… это я так… про яблоки…
Зачем надо было брать с собой телефон? Все-таки прогресс и электрификация всей страны имеют свои негативные стороны. Вот
пользовалась бы она своим старым аппаратом – и не надо было бы
отвечать на звонки. Всегда можно сказать: я была в саду и ничего не
слышала. А теперь? Когда все знают, что квартиранты подарили ей
на Новый год радиотелефон, именно для того, чтобы носить с собой
трубку и спокойно разговаривать, сидя в саду, разве теперь она может позволить себе не ответить? Впрочем, ради такого дела Инночка
дозвонилась бы во что бы то ни стало и на старый домашний.
– Какие еще яблоки?! Ты хоть понимаешь, что нельзя упускать
такой случай?! Неужели ты не хочешь…
– Не то чтобы не хочу… просто неожиданно как-то… там же жара
сейчас, наверно, как в Африке!
– Жара, наверно, в этой Африке! – почему-то засмеялась Инночка. – Ты прям как дядя Ваня! Или кто это говорил – доктор Астров?
Какой еще Астров? Август – астры… нет, это из Чехова, кажется.
Муж ее старой университетской подруги был театральным художником, и поэтому Инночка всегда была в курсе всех премьер,
5

удачных и неудачных постановок, закулисных интриг и прочих околотеатральных дел. Недавно он как раз занимался оформлением какого-то авангардного «Дяди Вани», ругал знаменитого Левенталя,
когда-то делавшего декорации этой пьесы для МХАТа, вот Инночка
и делает вид, что знает наизусть всю классику. Теперь еще о ней нельзя
говорить «старая университетская подруга»! Недавно в зале Чайковского, когда Елена Георгиевна представляла ее кому-то, Инночка довольно резко высказалась по этому поводу: «И вовсе не университетская, и уж совсем не старая, вам не кажется?». Конечно, теперь у
нее молодой… м-м… друг, приходится держаться.
Строго говоря, конечно, не университетская: они учились в разных
институтах, Леночка в МГУ
, на востоковедческом, а Инночка в консерватории, познакомились они в студенческом театре и, однажды разговорившись, остались вместе на всю жизнь. Ну и что такого? Как
прикажете говорить? Подруга университетских времен, что ли? Кому
интересно, что мы не сидели за одной партой в прямом смысле этого
слова? Или все дело во втором слове? Они обе давно сошлись на том,
что им «за шестьдесят», и никогда не уточняли никакие цифры. Зачем? Выглядят они, слава богу, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, старушками и бабушками их назвать язык не повернется, так пусть так
оно и будет – за шестьдесят и все! При чем тут старость? Ее и нет
вовсе, если чувствуешь себя прекрасно, седину закрашиваешь, имеешь возможность покупать лучшие – и действительно хорошие, не
всегда врет реклама! – кремы и маски, а в зеркале видишь… ну, не
совсем то, что раньше, но, в общем, если отойти на шаг, да иметь такое
замечательное старинное зеркало, какое было у Елены Георгиевны, да
сделать скидку на пресловутый возраст… нет, очень даже ничего!
Господи, о чем она – не университетская, и не старая, и не… да
нет, кто же, если не подруга? Конечно, подруга: сколько лет они ни
дня не прожили без обязательного телефонного звонка. Но уж точно
не Инночка: по-настоящему подругу звали Ниной Николаевной, и
почему все ее окружение, начиная с покойных родителей и кончая
внучкой Асей, звало ее, переставляя буквы в имени, было загадкой,
которая за давностию лет перестала интересовать кого бы то ни было.
О чем она? О какой-то Ривьере… при чем тут Ривьера?
– Не такая уж жара! Вчера Саша в интернете посмотрел, там всего тридцать градусов, почти как у нас. Неужели твоя Наташа не соберет для тебя яблоки?!
6

Солнечные пятна снова поменяли положение, одно из них попало на яблоко, лежавшее в траве. Надо будет его подобрать. То, с дерева, достать вряд ли удастся. Как не удастся и отделаться от Инночки.
Интересно, какой Саша смотрел погоду в интернете – зять или тот
самый молодой друг? Елена Георгиевна всегда была внимательна к
словам и тех, которые считала грубыми или слишком откровенными, не употребляла даже мысленно. Что поделаешь, пуританское
воспитание. Самой уже… за шестьдесят, как и было сказано, а слово
«любовник» до сих пор выговорить не можешь! Вон у Инночки таких комплексов нет – как, впрочем, и других.
– Сама подумай, когда у тебя еще будет такая возможность?! Пятизвездочный отель, одноместный номер, как ты любишь… бархатный сезон. Ты же сама хотела к морю, вчера еще мне говорила…
– Но меня же Валя звала в Египет, и мы собирались…
– Вот именно! Вы собирались! Ты что, не знаешь, что у Вали таких
денег нет, и она тянула бы до последнего, потому что ей стыдно в этом
признаться, и в результате вы никуда бы не поехали! А здесь все готово уже, ты что, Сашу не знаешь?! Если бы не эти проблемы с банками,
они бы сами поехали, он для себя плохого не закажет. И к тому же…
ну ты понимаешь… Толя же меня одну не отпустит, а ему сейчас ехать
нельзя, у него в сентябре премьера, все так удачно складывается! Ты
будешь в Асином одноместном, отель, говорят, шикарный, шведский
стол три раза в день, и ты еще что-то там думаешь! Да разговоров
быть не может! Если тебя цена беспокоит…
Цена Елену Георгиевну не беспокоила.
В отличие от большинства пенсионеров, она не только не бедствовала, но даже не выискивала, в каком магазине можно что-то
раздобыть на несколько рублей дешевле. Такие поездки – непременно куда-нибудь к морю, к морю! – она себе позволяла раз, а то и два
в год, и сейчас уже морально готовилась заплатить за приятельницу,
звавшую ее в Египет. Потому что той такие путешествия не по карману, а ездить одной… господи, она и так всю жизнь одна! Хорошо
Инночке говорить: одноместный, как ты, мол, любишь, – а что прикажете любить, как не собственное одиночество? И как его не любить, если ничего другого жизнь почему-то тебе не оставила? Что
еще любить, когда тебе за шестьдесят, а если честно, то уже хорошо
за шестьдесят, и лжет тебе только одно, старое, проверенное зеркало, и семьи у тебя нет и никогда не было, и от одного слова «любов7

ник» делается не по себе, и есть у тебя только дом и этот солнечный
сад с яблоками, и возможность ездить к морю, и несколько подруг, и
это дачное подмосковное одиночество…
И все почему-то завидуют! Впрочем, что говорить, положение у
нее неплохое, и многие, не задумываясь, согласились бы поменяться
с ней местами, и одиночество не такая уж страшная вещь… прекрасная, в сущности, вещь. Если есть кому сказать: одиночество – прекрасная вещь. Эту мысль Елена Георгиевна когда-то вычитала у Нагибина и с удовольствием присвоила ее.
Надо, чтобы было кому сказать про свое любимое – якобы любимое, а вообще-то вынужденное – одиночество, и она говорила: то
Инночке, то Наташе, а чаще яблоням, большой липе, своей елке.
– Быстренько скажи мне номер паспорта, я одноместный уже на
Сашу переоформила, пока никого дома нет. Теперь только твой билет – и все…
– Ладно, я тебе перезвоню, – а что такого? Почему бы нет? Там,
кажется, и правда хорошо, все только и говорят: Анталья, Анталья,
турецкая Ривьера! А в Египте она уже была… и к тому же все уже
готово, не надо никуда звонить, ездить, ничего узнавать, решать, общаться с какими-то сомнительными конторами и сидящими в них
самоуверенными молодыми людьми, сравнивать цены и условия,
опасаться, что тебя обманут. Почему бы не съездить…
– Что значит – перезвонишь?! – возмущению подруги не было
предела. – Это же срочно! Прямо сейчас говори мне номер паспорта,
и когда и кем выдан, и…
– Но я в саду…
– Где ты сидишь, под яблоней? – Инночке были прекрасно известны ее привычки и пристрастия. В том числе и непременное послеобеденное сидение под яблоней, появившееся в последние годы.
Странно, но раньше она никогда не то что не любила, просто не
замечала этого уголка сада, заходя сюда только за душистыми коричными яблоками. Слишком здесь все заросло, слишком близко к соседям, слишком тенисто и сыро. Раньше она любила сидеть с книжкой
на крылечке или на маленькой лавочке под кустами сирени прямо
перед домом.
Но с тех пор как часть дома пришлось сдать жильцам, ее привычки переменились. Видимо, одиночество так глубоко пустило корни в
ее душе, что сидеть на виду у посторонних ей не хотелось. Даже
8

если эти посторонние очень милые, во всех отношениях приятные
люди, с которыми ей просто сказочно повезло, даже если проходят
они по той дорожке, откуда можно увидеть ее крылечко и лавочку, от
силы два-три раза в день, причем, как правило, не в то время, когда
она привыкла там сидеть, – но все же, все же…
 Участок у Елены Георгиевны был большим, почти тридцать соток – не участок, а мечта подмосковных огородников и дачников, а в
последнее время и новых русских. Конечно, можно купить хоть гектар чуть дальше от города, но пока туда проведут дороги да коммуникации, да пока разрастутся липы и елки, да пока рядом появятся
школы и магазины… нет, лучше прямо сейчас и сразу: разыскать
обедневших академиков или писательских деток и внедриться в старые хорошие поселки, с соснами и сиренью, традициями, старыми
самоварами на старых чердаках. Самовары и прочий хлам, разумеется, придется выкинуть, а домики перестроить на американский или
псевдоевропейский манер – и можно жить.
Вокруг владений Елены Георгиевны тоже начали появляться кирпичные стены, но она и подобные ей держались изо всех сил. Держались за свое прошлое, за свои привычки, крылечки и лавочки, за свои
деревянные заборы с резными, рассчитанными на честных людей
калитками, за свои захламленные чердаки с обязательными самоварами, за свои застекленные треугольничками террасы, за свои корявые яблони и сосны.
В конце концов, пришлось пойти на компромисс.
Достав из шкафа очередную серебряную безделушку, которую
можно было предложить уже хорошо знакомому антиквару, Елена
Георгиевна вдруг поняла, что больше этого не вынесет. Пенсию ей
никто не прибавит, помощи ждать не от кого, серебряных безделушек осталось так мало… а что потом? Несколько любимых картин,
более ценных для нее, чем для равнодушного скупщика чужих воспоминаний, одно неплохое кольцо, китайский сервиз с драконами из
полупрозрачного фарфора, несколько чашек, некогда принадлежавших самой Елене Сергеевне Булгаковой, – кому все это нужно и надолго ли хватит вырученных за них денег? И с чем останется она,
лишившись всего этого?! И никогда не увидит моря.
Она долго взвешивала «за» и «против».
Жить не на что, к морю не поедешь, впереди еще более серьезная
старость, может быть, и болезни. Московская квартира, где она про9

писана, крошечная однокомнатная хрущоба в рабочем районе, уже
сдана, но ни на море, ни на спокойную жизнь этого не хватает. Дом
ветшает и требует средств, сад зарастает, ворота покосились так, что
Инночкин муж уже опасается их трогать и, чертыхаясь, оставляет
машину снаружи, – разве это жизнь?
 С другой стороны, новые русские, дом в чужих руках, продать
«вишневый сад» – ах, как можно, лучше гордо голодать!
 Поборовшись с предрассудками, гордостью и предубеждениями,
она все же позвонила в одно из ненавистных агентств. Вопреки ожиданиям, девушка, говорившая с ней, была любезна и нетороплива.
Расспрашивала подробно, слушала внимательно, легко согласилась
приехать, чтобы уточнить возможные цены, но и та цифра, которую
она осторожно и предположительно назвала, несколько раз извинившись и повторив, что точнее скажет, только все посмотрев, – даже
эта цифра поразила Елену Георгиевну до глубины души. Эта цифра
меняла все: она означала беззаботное существование, поездки к морю,
без которого она задыхалась, лечение давно нуждавшихся в этом зубов, тот дивный крем, который так нахваливала Инночка, возможность иногда позволить себе что-нибудь вкусненькое, новые книги и
билеты в театр, новое пальто, а может быть, даже шуба…
К утру деньги за первые полгода были мысленно истрачены и от
сомнений не осталось и следа.
Так в ее жизни появилась Наташа и угол под яблоней.
«Такой дом, как у вас, я ищу уже полгода, боже мой! – воскликнула девушка, едва повернув допотопную щеколду, запиравшую калитку. – Из-за этого даже в агентстве на телефоне подрабатывать стала.
Господи, елка какая! А сирень… ну и пусть общая калитка, какая
разница! Конечно, мы переделаем кухню, о чем разговор… и отремонтируем все сами. Вы правда согласны? Я вам за полгода отдам
завтра же… с собой у меня столько нет… конечно, на машине… да
мой Олег сделает эти ворота… да что вы? Буду я с ним советоваться,
вот еще! Главное, чтобы мне понравилось! Мне, как видите, рожать
через три месяца… вас, кстати, это не смущает? А то многие не любят, когда с детьми… ой, у вас картины какие! Старинные, наверно?
Нет, мне все-все нравится, и мебель у нас есть кое-какая, и ремонт
мы быстренько!.. Вы не думайте, я не всегда такая болтушка, просто
вы не понимаете, что для меня это значит – найти такой дом! А продать вы не хотели бы?»
10