Теория текста. Спорные вопросы

В. П. Москвин

ТЕОРИЯ ТЕКСТА

Спорные вопросы

Монография

Москва
Издательство «ФЛИНТА»
2024

УДК 81'38
ББК 81-5
М82

Ре це нз е нты:
Манаенко Геннадий Николаевич, доктор филологических наук, профессор 
(профессор кафедры русского языка
Северо-Кавказского федерального университета);
Савицкий Владимир Михайлович, доктор филологических наук, профессор 
(профессор кафедры английской филологии
и межкультурной коммуникации Самарского государственного 
социально-педагогического университета);
Теркулов Вячеслав Исаевич, доктор филологических наук,
профессор (заведующий кафедрой русского языка
Донецкого национального университета)

Отве т  с тве нны й р е д а к то р
В. И. Карасик

Москвин В.П.
М82     Теория текста. Спорные вопросы : монография / В.П. Москвин ;

отв. ред. В.И. Карасик. — Москва : ФЛИНТА, 2024. — 320  с. — 
ISBN 978-5-9765-5494-8. — Текст : электронный.

В монографии рассмотрены не получившие однозначного 
решения вопросы теории текста (о речевом / языковом статусе 
текста, о критериях текстуальности и др.), соотношение понятия 
‘текст’ со смежными понятиями, в частности такими, как ‘речевой 
акт’, ‘предложение’, ‘дискурс’, ‘речевой жанр’, ‘монолог’, ‘диалог’, 
‘полилог’ и др., на этой основе уточнена дефиниция понятия 
‘текст’, 
пересмотрена  система признаков текста, построена 
классификация 
текстов, 
уточнен 
и 
детализирован 
алгоритм 
стилистического анализа текста.
Адресуется широкому кругу филологов: преподавателям вузов, 
аспирантам, магистрантам, студентам; всем, кто интересуется проблемами стилистики и теории текста.
УДК 81’38
ББК 81-5

ISBN 978-5-9765-5494-8 
© Москвин В. П., 2024
© Издательство «ФЛИНТА», 2024
© ФГБОУ ВО «Волгоградский
 
 
государственный социально 
 
педагогический университет», 2024

ВВЕДЕНИЕ

В лингвистике давно стало общим местом указание на необозримость литературы по теории текста и «концептуальные 
затруднения, как ни в одной другой области многочисленные» 
(Coseriu 2007: 7), а также на множество определений понятия 
‘текст’. Такие определения либо «следуют хронологическому 
порядку» (1), либо распределяются «с указанием группы ученых или исследовательского направления» (2), либо систематизируются «на основе определенной теоретической концепции 
или методологического подхода» (3) (Vitacolonna 1987: 421). 
Первый и второй подходы имеют описательный характер, а потому уместны для учебной литературы (см., напр., пособие: Филиппов 2016); третий же, принятый и в настоящей монографии, 
создает базу для более или менее объективной критической 
оценки истории вопроса, а потому наиболее целесообразен для 
научного исследования.
Подразделим определения текста на два разряда: 1) лингвистические; 2) культурологические, допускающие применение 
термина текст к архитектурному и музыкальному произведению, балету, ритуалу и т. д. Такие трактовки отвечают семиотическому подходу к культуре, получившему распространение в 
60-е годы XX в. во Франции (см. обзор: Косиков 2000). В СССР
с середины 60-х до начала 80-х годов семиотический подход к
культуре продвигался представителями Тартуской семиотической школы, ср.: «Исходным для культурного понятия текста
является именно тот момент, когда сам факт лингвистической
выраженности перестает восприниматься как достаточный для
того, чтобы высказывание превратилось в текст», с этой точки
зрения «культура рассматривается как совокупность текстов»
(Лотман 2004 / 1968: 434). С данной точки зрения принято считать текстом, напр., собор Василия Блаженного и относить к
сфере интертекста такие разнородные феномены, как «канонические литературные тексты, имена исторических и культурных

деятелей, важнейшие социально-исторические факты и о с но в ны е  па м я тник и» (Денисова 2003: 262). Подобного рода 
трактовки, характерные для эпохи «кризиса гуманитарных наук, 
который нашел крайнее выражение в постмодернизме с характерными для него беззастенчивым самовыражением и инте л ле к туа льной не р я шливо с тью» (Кореняко 2000: 44), не 
представляются строго научными.
Становление лингвистики текста [нем. Textlinguistik] 
как науки, «открывшей лингвистике новое измерение для познания» (Heinemann, Viehweger 1991: 10) и «новую лингвистическую перспективу» (Schmidt 1973: 9), происходит в середине 
60-х — начале 70-х годов XX в. в странах Западной Европы, 
прежде всего в Германии (Hartmann 1964; Harweg 1968; Agriсоla 
1969, Petöfi  1971; Dressler 1973 / 1972; Schmidt 1973, etc.). В отечественной филологии научный интерес к феномену текста можно проследить с середины XX в. (см. обзор: Гиндин 1977), начало же активного освоения данной дисциплины, приходящее ся 
на конец 70-х — начало 80-х годов, ознаменовано появлением 
двух трудов, во многом определивших дальнейшую традицию, 
в частности постепенный отход от представлений о тексте, характерных для французской семиотики и Тартуской школы: 
1) VIII выпуска непериодического издания «Новое в зарубежной лингвистике», посвященного лингвистике текста (Николаева 1978); 2) монографии И. Р. Гальперина «Текст как объект 
лингвистического исследования» (Гальперин 1981). В этих двух 
изданиях были очерчены границы новой области языкознания, 
рассмотрены основные ее проблемы, названы критерии принадлежности речевого произведения к разряду текстов, т. е. критерии текстуальности [нем. Textualität, англ. textuality].
Данные критерии варьируются применительно к различным функциональным стилям: так, в художественной речи текст 
(напр., моностих или хайку) может состоять из одной фразы, 
может быть нарочито незавершенным, абсурдным (как, напр, 
лимерик), его форма может не соответствовать содержанию (что 
характерно для бурлеска) и т. д., научный же и официально

деловой стили накладывают запрет на такие стилистические 
вольности и применяют только те элокутивные (номинативновыразительные) средства, которые отвечают требованиям точности, однозначности и эмоциональной, а значит, и стилистической нейтральности. Поскольку варьирование критериев 
текстуальности наиболее активно происходит в художественной 
речи, оправданным представляется подход, принятый, напр., в 
пособии З. В. Тураевой, где «анализируются преимущественно худ ож е с тве нны е те к с ты и все обобщения строятся 
именно на них» (Тураева 1986: 5); поскольку текст не ограничен 
произведениями художественной литературы, трудно признать 
точным понимание текста лишь как «литературного произведения» (Валгина 2003: 7); поскольку текст является элокутивно 
релевантной категорией (см. раздел 2.8), оптимальным углом 
его рассмотрения следует признать стилистический.
Специалисты говорят о двух пересекающихся дисциплинах: 
с тилис тик е  те к с та и  лингвис тик е  те к с та. З. В. Тураева поясняет: «К сфере лингвостилистики относится описание типов текста. <...> С другой стороны, выделение типов текста, построение типологии на уровне текста рассматриваются 
как один из основных разделов лингвистики текста» (Тураева 
1986: 6). Получается, что предметом лингвостилистики является «описание типов текста», а предметом лингвистики текста — 
«выделение типов текста», различие осталось непроясненным. 
Если же понимать «лингвистику текста как научную дисциплину, цель которой — описать сущность и организацию предпосылок и условий ч е ло ве ч е с к о й к о м м у ник а ции» (Тураева 
1986: 11) или «условий “правильной”, удачной коммуникации» 
(Николаева 1978: 18), то предмет лингвистики текста совпадет с 
предметом теории коммуникации, поскольку основной задачей 
теории коммуникации, равно как и одного из ее исторических 
прототипов — риторики, является «изучение недопонимания 
между людьми и поиск средств к предупреждению и устранению потерь в процессе коммуникации» (Richards 1936: 9). 
Ю. А. Левицкий (2006: 70—71) отмечает, что провести различие 

между наименованиями лингвистика текста, грамматика текста, теория текста и др. «достаточно затруднительно».
П. Сгалл (1978: 79) связывает лингвистику текста с 
 «над фразовым синтаксисом», Э. Косериу именует ее «надфразо вой грамматикой» (Coseriu 2007: 1). Текст коррелирует с 
синтакси ческим уровнем языка по следующим причинам:
1. В пределах синтаксиса находится м о но ф р а зо вы й 
те к с т (Einsatztext), «состоящий из одной пропозиции» (Heinemann, Viehweger 1991: 44).
2. Полифразовый текст изоморфен сложному предложению, 
что выражается в общих особенностях их устройства: а) логические связи частей текста аналогичны связям внутри сложноподчиненного предложения, ср.: Пошел дождь. Из-за этого мы 
не пошли гулять / Пошел дождь, поэтому мы не пошли гулять; 
б) логические скрепы могут быть имплицированы, что аналогично связям в бессоюзном сложносочиненном предложении, 
ср.: Пошел дождь. Мы не пошли гулять / Мы не пошли гулять: 
пошел дождь (см. раздел 2.4).
3. Краткий текст и сложное синтаксическое целое (ССЦ) 
трансформационно взаимозаменимы со сложным предложением, пространный же текст опосредованно связан с синтаксисом через ССЦ. С этой точки зрения лингвистика текста, изучая 
«связи между соседними предложениями и группами предложений (“сверхфразовыми единствами”, “сложными синтаксическими целыми”, “прозаическими строфами” [...] и т. п.) в тексте», 
представляет собой «не более как “удлинение” объекта традиционного синтаксиса: предложение → группа предложений 
[т. е. ССЦ. — В. М.] → текст» (Горшков 2000: 37).
4. Содержание текста поддается (посредством процедуры компрессии) сведéнию к определенной идее (абстракции), 
смысл которой может быть представлен в виде аннотации 
(англ. abstract), как жанр представляющей собой либо краткое 
ССЦ, либо полипропозитивное предложение.
Синтаксис является частью грамматики, но говорить о 
гра м м а тик е те к с та можно лишь условно (см. раздел 1.2), 

поскольку грамматика текста: а) не стала «грамматикой в том 
смысле, что и две классические части грамматики — морфология как грамматика слова и синтаксис как грамматика предложения», б) «оперировала той же единицей, что и синтаксис 
предложения», а через категорию ССЦ лишь расширила «традиционный синтаксис» (Блох 2018: 19).
С обозначенной точки зрения: 1) стилистику текста логично считать частью синтаксической стилистики, а значит, и 
стилистики ресурсов; 2) трудно принять: а) мнение, согласно 
которому стилистика текста является «продолжением функциональной стилистики» (Кожина и др. 2010: 52) или ее «частью» 
(Riesel 1975: 46); б) трактовку функциональной стилистики как 
«стилистики целого текста» (Баженова, Котюрова 2011: 529). 
Этим трактовкам противятся два факта: а) текст (равно как 
ССЦ и предложение) является м е ж с тиле во й к а те го р ие й; б) в рамках официально-делового стиля рассматриваются 
официально-деловые тексты и жанры, в рамках научного — 
 научные, в рамках публицистического — публицистические, 
в рамках художественного — художественные, в рамках разговорного — разговорные. Остается непонятным, в каком именно 
разделе функциональной стилистики следует изучать о б щие 
принципы  по с тр о е ния  текста, и не окажется ли этот раздел по своему объему и таксономической сложности равен 
функциональной стилистике.
Термин лингвистика текста (Textstilistik) прослеживается 
начиная с середины 70-х годов XX в., напр.: «Все отклонения 
могли бы быть учтены в стилистике поэтического текста, которая, в свою очередь, должна была бы создать классификационную систему видов поэтического текста и степеней поэтичности» (Plett 1974: 22), но первым развернутым исследованием 
стилистики текста является монография В. В. Одинцова (1980). 
В 2000 г. А. И. Горшков констатирует: «Однако прошло двадцать лет, а стилистика текста в учебниках стилистики русского 
языка все еще отсутствует. В 3-м издании учебника М. Н. Кожиной появилось лишь рассуждение о стилистике текста, при

чем, как мне кажется, не лишенное противоречий [...]» (Горшков 
2000: 36). Приведем мнение Г. Я. Солганика: «Словосочетание 
стилистика текста известно давно; как говорится, оно у всех 
на слуху. Однако содержание его вызывает лишь самые общие, 
расплывчатые представления» (Солганик 2001: 3). Причины такого состояния данной дисциплины видятся в неопределенности 
ее основных понятий, прежде всего таких, как текст и критерии 
текстуальности.

1. ПОНЯТИЕ ТЕКСТА

N O

Определение данного понятия является сложной проблемой: «Неясно, напр., что является конституирующим фактором 
текста, отд е ля ющим е го  о т д р у гих  ф а к то в р е ч и» 
 (Арнольд 2002: 42), в результате «[у] своего объекта —  текста — 
“лингвистика текста” не нашла никаких строго выверенных, последовательно обоснованных, объективно существующих структурно-семантических признаков (она запуталась даже в том, что 
в языкознании давно известно)» (Кривоносов 1986: 29), в частности в том, является ли текст знаком, может ли графема являться текстом и т. д. Чтобы подойти к решению данной проблемы, 
необходимо выявить, как того требует техника оппозитивного 
анализа, ближайшее родовое и ближайшие видовые понятия, соположимые с понятием текста.

1.1. Текст и речевой акт

Если считать, что основной единицей речи выступает р е ч евое  с об ы тие, которое «может состоять из  о д но го  р е ч евого  а к та, но часто включает несколько» (Hymes 2013: 52), то 
простейшей единицей коммуникации следует признать речевой 
акт (РА) — высказывание, используемое с определенной целью: 
констатировать факт (констатив), дать обещание, сделать предупреждение, отдать приказ (Стой! или Стоп!) и т. п. (перформативы). РА членятся на два разряда: а) прямые, цель которых не 
противоречит их форме и которые следует понимать в буквальном смысле; б) косвенные, цель которых противоречит форме и 
которые необходимо понимать в фигуральном смысле, т. е. конситуативно. Так, констатив Здесь холодно может означать косвенно выраженную просьбу закрыть окно. В этой же перспекти

ве: «[...] возглас Чацкого “Карету мне, карету!” может скрывать 
за собой кроме внешнего значения — просьбы подать экипаж — 
еще и внутренний смысл: “Я хочу порвать с этим обществом, я 
больше не хочу иметь с ним никакого дела”» (Лурия 1979: 236).
Констатив принято считать истинным или ложным, перформатив — успешным или неуспешным. Дж. Остин, по мнению 
которого «это противопоставление не столь уж обоснованно», 
приходит к выводу «о необходимости пересмотра дихотомии 
“перформатив — констатив” на основе общего подхода к говорению как к действию». Ср.: «Утверждение, описание и т. п. — 
это всего лишь два из множества других названий, существующих для обозначения иллокутивных актов; они не занимают 
никакого особого положения» (Остин 1986: 58, 73 и 117). Эту 
точку зрения принимает Дж. Серль: «Совершение утверждения — в той же степени осуществление иллокутивного акта, 
как и совершение обещания, заключения пари, предостережения и т. п.» (Серль 1986: 151), но не принимает Т. А. ван Дейк: 
«Такой тип анализа не столь важен для сообщений-новостей, 
большинство которых является просто последовательным рядом 
утверждений. Однако эти утверждения могут — на локальном 
или глобальном уровнях — имплицитно содержать вопросы, обвинения, защиту, советы или другие речевые акты» (Дейк 2000: 
135). Получается, что констатив (утверждение) не имеет иллокутивной силы, что неверно.

С обозначенной позиции изучим соотношение текста и РА. 
По нашим наблюдениям, РА может являться единицей:
1. Несамостоятельной в синтагматическом отношении; таковым является отвлеченное от контекста звено монолога или диалога, напр., реплика «Стой!», взятая в отвлечении от следующего контекста:

— Стой! — закричал он кучеру [...].
— Чего надо? — отозвался кучер.
Л. Толстой. Два гусара (1856)