Живая машина

Москва 
ИНФРА-М
2023

С.В. БОРЗЫХ

МОНОГРАФИЯ
ЖИВАЯ МАШИНА

УДК 1(075.4)
ББК 87
 
Б82

Борзых С.В. 

Б82 
 
Живая машина : монография / С.В. Борзых. — Москва : ИНФРА-М, 

2023. — 157 с. — (Научная мысль). — DOI 10.12737/monography_5bff92c
2de8416.64842480.

ISBN 978-5-16-014513-6 (print)
ISBN 978-5-16-107021-5 (online)

Монография посвящена следующему вопросу: можно ли рассматривать 

человека и, более широко, жизнь как нечто механичное и детерминированное своими устройством и физиологией? Как представляется, ответ на этот 
вопрос положительный, несмотря на то что преобладают концепции, наделяющие людей свободой воли, особым интеллектуальным потенциалом, 
наличием саморазвивающейся культуры и т.п. Ни наши чувства, ни поведение, ни даже мышление не являются чем-то, что было бы свободно и независимо от тех стимулов, которые воздействуют на нас. Напротив, они 
выступают в качестве реакций на внешние и внутренние события, которые 
более чем предсказуемы и ожидаемы. Таким образом, люди тоже есть живые машины, как и все остальные, ничем в этом смысле не отличаясь.
Для студентов и преподавателей, а также всех интересующихся вопросами философии сознания.

УДК 1(075.4)
ББК 87

ISBN 978-5-16-014513-6 (print)
ISBN 978-5-16-107021-5 (online)
© Борзых С.В., 2019

Живая машина?

В силу целого ряда обстоятельств — которых было довольно 
много, а потому перечислить их все нет никакой возможности, 
тем более что они заслуживают отдельного исследования, а, кроме 
того, постоянно менялись раньше и продолжают делать это прямо 
сейчас — на нашей планете однажды возникла жизнь. Впоследствии 
она прошла определенные этапы своего развития, пока не привела 
к тому, что вы читаете эти строки, написанные представителем 
вашего вида и нацеленные на то, чтобы убедить вас в некоторых 
вещах через рассказ о нашем прошлом и настоящем. Но действительно ли все к тому склонялось или же это есть лишь побочный 
продукт сил эволюции?
Человеку свойственно смотреть на мир через призму причинноследственных связей. Иногда это помогает, порой мешает, но так 
это, по крайней мере, есть. В этой связи мы вправе задуматься 
о том, не представляют ли собой все существа на Земле своеобразные машины или механизмы, которые действуют в строго детерминистской манере, подчиняясь неким внутренним и внешним 
стимулам, просто реагируя на них предсказуемым образом.
Если бы это действительно оказалось так, то факт вашего чтения 
данных строк был бы заранее имплементирован в самые первые организмы, которым лишь надо было выполнить то, что они актуально совершили, повинуясь совокупности обстоятельств, подталкивавших их в очерченном направлении. Если же бы все обернулось иначе, в силу того, что у любого создания есть хотя бы подобие 
свободной воли, а также из-за стохастичности природных и прочих 
процессов, мы бы получили совсем другую картину, в которой мы 
сами вольны в том, как нам поступать, чувствовать, думать. Какой 
из этих взглядов более правдив?
Вначале может показаться, что, в принципе, они оба. Нужно 
только договориться о масштабах происходящего, и тогда вопрос 
будет решен. Так, скажем, активность бактерий чуть ли не автоматическая, потому что они руководствуются в своих поступках исключительно инстинктами и внутренне заложенными реакциями, 
что делает их поведение более чем прогнозируемым. С другой стороны, такое сложное животное, как человек, очевидно, действует 
свободно, ведь он обладает сознанием и желаниями, которые 
и определяют, что он или она совершат. То есть решающую роль 
играет комплексность рассматриваемого объекта, а не что-то иное.
Именно так до сих пор думает если и не большинство, то очень 
много людей. Странно при этом то, что они не замечают мгновенно 
бросающегося в глаза противоречия, заложенного в подобном 

раскладе изначально. Если вся жизнь на нашей планете устроена 
на одних и тех же принципах, а так оно и есть, то несколько нелогично считать, что ее производные в итоге окажутся на столь полярных концах спектра. То есть мы должны либо признать наличие 
воли решительно у всех организмов, либо же согласиться с тем, что 
у нас — и не только, вообще у всех животных с развитой психикой — 
ее нет, так же как она отсутствует у уже упомянутых простейших.
Понять данную позицию — а именно желание возвыситься 
за счет ближнего своего — несложно, хотя в таком случае мы совершаем акт вопиющей дискриминации. В силу того, что другие 
люди и виды нам ближе, и мы несколько лучше их знаем, потому 
что полагаем, что они похожи на нас, а мы — на них (это крайне 
спорное утверждение, но допустим на мгновение, что оно истинно) 
мы начинаем придавать одним существам, т.е. нам, больше веса, 
чем прочим — в вышеприведенном примере бактериям — но делаем это абсолютно произвольно, не принимая во внимание то, что 
населяем мы одну планету и функционируем по чуть ли не идентичным правилам и законам природы.
В этой связи было бы полезно несколько изменить ракурс 
и посмотреть как на самих себя, так и на остальных животных — 
впрочем, в отношении их большинства мы уже давно так поступаем — сквозь следующие линзы. Основной их смысл состоит 
в том, чтобы видеть не столько каждого конкретного индивида, 
личная судьба которого для эволюции не имеет никакого значения, 
как бы нам ни хотелось верить в обратное, сколько генный пул, 
который воплощен в молекулах и химических реакциях, заставляющих всех его представителей поступать так, как того требует 
конъюнктура и доминирующие среди остальных стимулы.
Несмотря на то, что на первый взгляд такой подход покажется 
странным, на деле он таковым не является, напротив, именно так 
смотрит на все свои творения сама природа. Ей действительно нет 
никакого дела до участи каждого конкретного творения, и оперирует 
она не малыми, но исключительно большими числами, т.е. проводит 
множественные эксперименты, будучи заинтересованной только 
в том, чтобы хотя бы отдельные из них оказались успешными.
В такой ситуации мы — т.е. все живые существа — представляем 
собой марионетки в руках кукловода, единственной задачей которого выступает поиск наиболее оптимального — до некоторой степени, разумеется, — нашего поведения в заданных условиях с тем, 
чтобы мы сумели оставить по себе потомство. Даже более точно, 
ему решительно неважно, кто именно это сделает, но критично 
лишь то, чтобы представление продолжалось. Кто же конкретно 
из него выйдет победителем не столь важно, существенно то, чтобы 
в этом качестве оказались хотя бы некоторые.

Дополняет картину следующее соображение. Вследствие того, 
что наши гены — или нити, на которых мы подвешены — заранее 
определены и не поддаются изменению с нашей стороны, мы, 
по сути, обречены на то, чтобы вести себя так, как они нас заставляют. То есть мы играем роль заводных роботов, судьба которых 
записана в их программном коде, и не в состоянии повлиять на конечный результат. Насколько такой взгляд оправдан и насколько, 
если степень того достаточна, справедлив?
На первую половину вопроса ответить проще. Скажем, популяционная генетика вообще оперирует не отдельными особями, но их 
совокупностями, а кроме того, смотрит не столько на сумму индивидов, сколько на их генетический багаж, меняющийся во времени и пространстве. В таком случае можно говорить о ландшафтах 
с их вершинами и низинами — соответственно о высокой и низкой 
приспособленности — о перемещении по нему видов, а то и вовсе 
участков ДНК, о ловушках и трудностях перехода.
В данной ситуации мы имеем дело с набором генетических характеристик, которые либо позволяют, либо мешают их носителям 
выживать и оставлять отпрысков, но не с личностями или индивидами. Последние сводятся к неким усредненным показателям адаптированности в конкретных условиях, свойственных данному животному. То есть сольную партию играют гены и их структуры, а все 
остальное — это предпочтение смотреть определенным образом и, 
как следствие, видеть желанные или нежеланные нами вещи, вроде 
свободы воли, любви, страданий и т.д.
Степень оправданности тут не так уж и важна, потому что подобный взгляд в принципе имеет право на существование, а помимо прочего, позволяет решать такие задачи, которые в противном случае остались бы без ответа. В конечном счете, наши 
воззрения на реальность во многом субъективны и отражают 
не столько истинное положение вещей — если такое вообще существует — сколько наши прихоти, наклонности и эвристики, а они 
далеко не всегда являются хорошими советчиками.
Вторая половина вопроса, следовательно, представляет собой 
продолжение первой. Понятие справедливости в биологической — 
да и в принципе — Вселенной лишено какого-либо смысла, ведь 
оно заставляет нас оценивать судьбы разных особей без наличия 
у нас внятных критериев для этой процедуры. Почему, в конце 
концов, мы должны думать, что одни звери заслуживают этой 
участи, а другие — уже иной? По каким параметрам мы это определяем? Чем руководствуемся при выборе?
Естественный отбор в этом отношении куда более свободен и прямолинеен, чем мы. У него нет предубеждений, симпатий, причуд, 
а значит, он сообразовывается только с тем, что в данных обстоя

тельствах — это всегда нужно иметь в виду, была бы ситуация другой, 
те же решения уже не были бы функциональны и, как следствие, 
были бы отброшены — работает, а что — нет. Первое оставляется, 
второе тем или иным образом — обычно не самым, как мы говорим, 
гуманным — искореняется. Исключений нет и быть не может.
Если, например, лев ловит эту газель, а не иную, и разрывает ее 
на части с причинением, надо полагать, ей множества страданий — 
между прочим, нередко хищники начинают есть свою добычу, пока 
та еще жива и, значит, боль чувствует — а более счастливая ее товарка убегает, то это не означает, что он ненавидит свою жертву или 
что она в чем-то провинилась перед ним или перед миром в целом. 
На самом деле это говорит лишь о том, что спасшаяся особь обладает лучшим генетическим инструментарием по сравнению с неудачницей, который и позволил ей, по крайней мере на время, пожить еще на этом свете, а царь зверей просто оказался достаточно 
умелым, чтобы поймать себе пищу, тем самым продемонстрировав 
свою отличную ДНК, ведь если бы он был не в состоянии это сделать, то умер бы с голода, доказав, что его наследственный багаж 
в природе не нужен, а то и вреден.
Несколько искажает отстраненность подобного взгляда социальные отношения — если, конечно, они имеются в принципе — 
а также проявления альтруизма, в действительности весьма частотные и, как правило, порождаемые первыми. Когда тот или 
иной индивид жертвует своим комфортом, безопасностью, благополучием, а то и вовсе собственной жизнью ради другого, как связанного с ним или с ней по-родственному — в таком случае объяснение все же имеется — так и нет — а тогда начинаются самые 
настоящие проблемы — нередко не получая ничего взамен, но исключительно теряя, то приведенная иллюстрация вроде бы рушится 
и лишается убедительности.
Если того же льва могут накормить его родственники или члены 
прайда или же вообще незнакомцы — как это делается, скажем, 
в зоопарках — то ему уже незачем быть самым приспособленным, 
а достаточно будет вяло пережевывать пищу и обладать крепким 
желудком. Понятно, это совсем не то же самое, что гоняться за газелью по просторам африканской саванны.
Действительно, эволюция человека — но не только его, просто 
другие виды делают это медленнее, хотя логика здесь одна и та 
же — сильно изменилась с момента возникновения цивилизации, 
не говоря уже об изобретении антибиотиков и современных средств 
гигиены, а также высококачественной и эффективной медицины, 
став в каком-то смысле искусственной. Однако это нисколько 
не противоречит описанной позиции, но, наоборот, только подтверждает ее.

В реальности мы не знаем, насколько благодаря экспериментированию над самими собой мы стали менее адаптированными — 
или, если уж на то пошло, более, что, впрочем, маловероятно. Есть 
все основания подозревать, что как вид мы стали слабее и более 
зависимы от собственных технологий, потому что сегодня — и некоторое время до этого — выживают те, кому, по сути, природа 
отказала в этом праве. Рискуя задеть чьи-либо чувства, нельзя 
все-таки не заметить, что оставление в общем пуле генов тех, кто 
самостоятельно — а не случайно, хотя и в данном отношении все 
далеко не столь однозначно, во многом развитие основывается 
в том числе и на удаче — выполнить эту задачу был не в состоянии, 
но при этом передал-таки их своим потомкам — без этого условия 
острота вопроса снижается, но незначительно, индивид все равно 
продолжает потреблять ресурсы, которые было бы разумнее отдать 
более крепким особям — есть не самая, мягко говоря, умная стратегия в долгосрочной перспективе как для популяции в целом, так 
и даже для конкретного человека — его или ее дети оказываются 
менее приспособленными.
Альтруизм и сочувствие — это, бесспорно, хорошие вещи, 
но при этом не столь однозначные, как принято считать. Поэтому 
надо отдавать себе отчет в том, что они позволяют разжижать генофонд теми, кто в него по идее не вписывается. В таком случае медленную газель выхаживают, и в среднем весь вид становится менее 
скоростным, что грозит ему вымиранием в пасти у все еще эволюционирующих или хотя бы оставшихся прежними львов. Однако 
есть тут и другая сторона.
Нередко можно услышать о том, что кооперация тоже является адаптивным признаком, а потому есть и резон, и прок в том, 
чтобы пестовать ее среди себе подобных, тем самым увеличивая, 
а не уменьшая успех всей группы. В этом отношении человек наиболее показателен, ведь наша социальность как раз и позволила 
нам в итоге занять то положение, в котором мы теперь себя и обнаруживаем.
Это нисколько не противоречит предлагаемому выше взгляду, 
но лишь слегка корректирует его. Смысл заключается в том, что 
теперь у нас есть некая совокупность генов, которая и является 
главным игроком в нашей эволюции. В таком случае путешествие 
совершают не отдельные особи, но их связки или объединения — 
или точнее гены. Более того, это еще сильнее уменьшает роль индивида, потому что отныне он или она представляют собой лишь 
часть целого, подчиняясь логике его, но не своего собственного 
выживания.
Все это очень сильно напоминает концепцию Р. Декарта, который в таком ключе говорил о животных — но не о человеке, 

о нас он думал в духе своего времени, наделяя нас душой. По его 
мнению они есть просто роботы — такого слова, впрочем, тогда 
не существовало — или механизмы, которые подчиняются исключительно инстинктам и, значит, несвободны априори. Однако если 
мы посмотрим непредубежденно на самих себя, то увидим ровно то 
же, что нисколько не удивительно, учитывая то, что мы есть часть 
земной фауны, а не что-то потустороннее ей.
Разумеется, такой подход может показаться крайне редукционистским и упрощенческим, а кроме того, банально неверным. 
Тем не менее он не только заслуживает права на то, чтобы быть 
принятым во внимание, но есть также все основания полагать, 
что именно так и нужно глядеть на человека и на все остальные 
виды. По сути мы являемся такими же творениями — без креационистских коннотаций — что и все прочие, и отличаемся от них 
не качественно, а количественно, что опять же не должно изумлять, 
памятуя о том, что природа не созидает чего-то или кого-то, что 
или кто кардинально выделялся бы на общем фоне. Но что в таком 
случае мы — и вообще все, естественно — собой репрезентируем?
Ниже также будет приведена обширная и подробная аргументация в пользу данной позиции, а потому тут хотелось бы заметить 
вот что. Несмотря на то, что нам, конечно, нравится думать иначе, 
мы являемся такими же биологическими творениями, что и все — 
без каких-либо изъятий — окружающие нас виды. В нас нет никакой 
исключительности, и мы ни на что и ни к чему не были избраны, 
но демонстрируем собой более или менее обычных приматов.
Вследствие этого мы ведем себя, чувствуем и мыслим так, как 
это свойственно представителям данного отряда. Вопреки тому, 
что нам кажется, что у нас есть свобода воли, в действительности 
мы подчиняемся ряду внешних и внутренних стимулов, реагируя 
на них более чем предсказуемым образом. Разумеется, наши ответы 
достаточно комплексные, но они ни в коих степени и мере не произвольные, но полностью автоматические. Как все это выглядит?
Прежде всего надо понимать, что как живое, так и неживое состоит из одних и тех же химических элементов. Между ними происходят взаимодействия, которые подчиняются соответствующим 
законам. В таком случае первое отличается от второго не принципиально, а частностями. Конечно, последние крайне важны — если 
бы их не было, то мы бы постоянно наблюдали самопорождение 
новых организмов из неодушевленной материи, чего не видим — 
но они не представляют собой чего-то запредельного.
Понятно, что для жизни характерна самоорганизация. В какойто степени она вообще присуща всему бытию, ведь как попало 
ничего не функционирует. Однако ей также свойственно размножение, т.е. создание своих более или менее точных своих копий 

из подручного материала, и смерть, а именно прекращение деятельности по достижении некоторого порога, за которым самоупорядочивание оказывается невозможным. В этом отношении она 
стоит особняком от всего остального, хотя и не настолько далеко, 
как нам представляется. Но сводима ли она к своей, как мы полагаем, противоположности?
Манихейский взгляд на вещи сам по себе крайне проблематичен, если не ложен в принципе. Мы только думаем, что есть полярные сущности, потому что мы склонны их находить. В действительности же имеются относительно плавные переходы от одного 
положения или состояния к другому, и сопредельные позиции разделяют очень много общего, что делает их чрезвычайно похожими 
друг на друга, чуть ли идентичными.
Во время своего становления, жизнь, очевидно, не сильно отличалась от того, что ее окружало. И сегодня на молекулярном 
уровне действуют достаточно простые правила, которые ни в коей 
мере не нарушают законов физики, но, наоборот, им следуют. Разумеется, у нас создается впечатление резкой разницы, но она есть 
результат, с одной стороны, нашего взгляда на мир, а с другой — 
эмерджентных свойств, которыми столь богата природа.
Нет никакого водораздела, который бы размежевывал еще 
не живое от уже такового. Несмотря на то, что нам нравится 
смотреть на вещи иначе, жизнь сама по себе довольно банальна. 
На нашей планете — или скорее всего вообще во всей Солнечной 
системе — она оказалась осуществимой в данном виде, но почти 
наверняка в бесконечной Вселенной есть и другие принципы ее построения и поддержания — и, конечно, такие, как здесь.
Если же мы спускаемся на уровень ниже, т.е. к атомам или еще 
дальше, к элементарным частицам, то в таком случае отличие полностью стирается, потому что в таких масштабах все чрезвычайно 
гомогенно, т.е. действуют абсолютно идентичные силы и участники. 
В этом смысле мы не рождаемся и не умираем, но лишь меняем 
на какое-то время локальную конфигурацию вещества, и это, собственно, все. Никто не станет спорить с тем, что мы являемся такой 
же материей, как и вся остальная, ведь по-другому быть попросту 
не могло.
Возвращаясь на бренную землю, нужно особенно подчеркнуть 
то, что феномен жизни в значительной степени переоценен. Пусть 
она и кажется нам чем-то удивительным и загадочным, но ни тем, 
ни другим качеством она не обладает, а подчиняется логике функционирования ряда правил, которые и создают ее. За исключением 
зверей с развитой психикой — способных осознавать свое присутствие здесь и самих себя, и это не обязательно млекопитающие или 
приматы — все остальные заняты исключительно тем, чтобы пере

дать свои гены дальше, как им и велит природа. Но даже и, как их 
называют, высшие животные в огромной степени посвящают себя 
тому же.
В силу того, что мы напридумывали множество концепций, 
которые не имеют никакого отношения к реальности, но выражают лишь нашу озабоченность собственным существованием, мы 
в итоге перестали видеть главное, а именно поток генетического материла, пытающегося приспособиться под изменяющиеся условия 
с тем, чтобы преждевременно, т.е. до половозрелости и дальнейшего оставления потомства, не умереть.
Другой вопрос заключается в том, насколько наши идеи функциональны с точки зрения именно размножения. Очевидно, что 
многие из них не просто ущербны или неверны, но и вредны, потому что заставляют нас делать такие вещи, которые приносят нам 
только урон и ничего более. Однако некоторые — их не так мало, 
но всякий раз надо быть осторожным, чтобы не спутать котлеты 
с мухами — все-таки полезны из-за того, что помогают нам организовывать нашу совместную и одиночную жизнь, максимально 
подстраиваясь под то, что в нас заложила эволюция и что от нас 
требует общество.
В таком случае небезынтересно, почему мы продолжаем придерживаться тех идей, что мало, если вообще, пригодны, несмотря на явную их пагубность. И опять это легко объяснить тем, 
что выживают не отдельные особи, но их популяции и группы — 
в конце концов, тем видам, что практикуют секс, нужны партнеры, 
а значит, и окружающие с отличным набором ДНК. Если целому 
так выгодно, то нет никакой разницы, какую опасность они представляют для индивида. Важна передача генов, а все остальное это 
уже сантименты. Об этом еще пойдет речь ниже, а пока нужно рассмотреть последнее возражение описанному взгляду.
Вкратце его суть состоит в том, что сложные организмы нуждаются в особом регулировании своей активности вследствие именно 
этой своей черты. Человек обладает развитым мозгом и довольно 
внушительным интеллектуальным потенциалом, что должно 
означать необходимость и транслироваться в наличие столь же поражающих воображение воззрений, которые бы помогали нам выживать. Увы, но это представление есть скорее выдача желаемого 
за действительное, нежели чем что-то настоящее.
Проблема, с одной стороны, состоит в том, что сложность — понятие относительное, а, кроме того, несколько надуманное и субъективное. Как и со многим, тут мы имеем дело с позицией наблюдателя, в роли которого выступаем мы сами, но у нас нет критериев 
для того, чтобы оценить нашу правоту. Усугубляет ситуацию то, что 
мы нередко неправильно смотрим на вещи и не видим того, что, 
вообще говоря, должны были бы замечать.