Гленн Гульд как музыкант и мыслитель

В. Б. Храмов

Гленн Гульд 
как музыкант и мыслитель

Монография

Москва
2022

УДК 7.071.2:929(71) 
ББК 85.315.42-7(7Кан)6-8 
Х89 
Рецензенты: 
Борисов Б. П., д-р филос. наук, проф.; 
Гриценко В. П., д-р филос. наук, проф. 

Храмов, В. Б. 
Х89 
 
Гленн 
Гульд 
как 
музыкант 
и 
мыслитель 
: 
монография / В. Б. Храмов. — Москва : Директ-Медиа, 
2022. — 196 с. 

ISBN 978-5-4499-3359-1 

Гленн Гульд (1932–1982) известен в нашей стране прежде 
всего как пианист и несравненный интерпретатор музыки 
И. С. Баха. В монографии представлен анализ теоретического 
наследия Гульда, составляющего неотъемлемую часть его 
творчества, позволяющего лучше понять феноменальные достижения канадского музыканта. 
Исследование 
предназначено 
студентам, 
аспирантам, 
преподавателям фортепиано и музыковедческих дисциплин и 
всем, интересующимся творчеством Гленна Гульда, философией искусства, теорией фортепианного исполнительства. 

УДК 7.071.2:929(71) 
ББК 85.315.42-7(7Кан)6-8 

ISBN 978-5-4499-3359-1
© Храмов В. Б., текст, 2022
© Издательство «Директ-Медиа», оформление, 2022

Предисловие 

Дело было давно — тридцать лет назад, в начале девяностых годов, точнее, 21 мая 1991 года. В Москве проводили 
два мероприятия: конференцию по случаю юбилея недавно 
умершего философа Алексея Федоровича Лосева и концерт в 
память о физике-правозащитнике Андрее Дмитриевиче 
Сахарове. Первое — философская конференция — проходило 
в МГУ на Ленинских горах. Второе — в Московской консерватории. Я был в Москве по научным делам и, узнав о мероприятиях, решил посетить оба. С консерваторией возникли 
трудности. В «Большой зал», где должен был состояться 
концерт, проникнуть, как меня предупредили, будет трудно, 
потому что играли звезды — Рихтер, Ростропович, вернувшийся из Испании со своим оркестром Спиваков. На конференцию попал без проблем. Годы учебы не прошли даром — 
быстро разобрался и проник в лекционный зал, где все и 
происходило. Охрана была символической, ибо «лихие времена» только собирались наступить, хотя ждать долго не 
пришлось — стояли последние деньки, когда настроение 
населения было оптимистичным, воздух был напоен свободой, ТВ эфир — трансляциями заседаний Верховного Совета. 

Конференция началась утром. Председательствовала 
вдова Лосева — Тахо-Годи. Она открыла заседания и прочла 
основной доклад. Выступающие были со всей страны, но 
больше всего прибыло, что я отметил с удивлением, из Ростова-на-Дону. Говорили хорошо, не забывая «расшаркиваться» перед вдовой. Ростовский профессор В. П. Яковлев 
читал доклад «без бумажки», формулируя текст на глазах у 
публики. Слова и мысли всех докладчиков были о прошлом. 
Основная идея — «Лосева нужно изучать». Немного развлек 
забавник Л. Н. Столович, профессор из Тарту. В целом бессодержательное выступление о том, что Лосев смог бы разрешить сложную проблему ценности, если бы ею занялся, было 
предварено занятным вступлением. На полном серьезе 
он сообщил аудитории, видевшего Лосева всемирно известным философом, что творчество его известно не только 
в России, но и в демократической Эстонии. Было смешно, потому что шел 91 год, СССР продолжал существовать, 
а тут вдруг такая претензия не только на политическую, 

3 

но и интеллектуально-культурную самостоятельность! И это 
говорил человек, выросший в Питере и там же закончивший 
университет, преподававший в Тарту, конечно, на русском 
языке. 
В перерыве пошел покурить. В коридоре было нельзя, 
но в «курилке» — можно. Зашел Столович. Увидел. Узнал. 
Поздоровался, протянув для пожатия слабую бледную руку. 
Я поздравил профессора с успешным выступлением, не преминув отметить его прекрасный русский язык. Сказал пару 
фраз по-эстонски, дабы уважить, — всем известных, как думал, но не ему, как выяснилось. «Эстонский» профессор, 
почувствовав издевку, сменил тему — рассказал анекдот и 
удалился. 
В числе участников конференции обнаружились мои 
приятели-музыканты из Ростова. Стали обсуждать текущие 
события. Оказывается, на следующий день должен состояться концерт памяти Алексея Федоровича, который был из 
семьи музыканта, играл на скрипке, преподавал эстетику в 
Московской консерватории, написал много работ о музыке, 
особенно высоко ценил Баха. Один из моих собеседников 
собирался играть «Гольдберг-вариации» (ничего себе, подумалось, это на научной конференции-то!). «Что ж — говорю, — 
выбор произведения соответствует уровню мероприятия 
и масштабу личности Лосева». Получилось чуть с иронией. 
Но ребята сделали вид, что не заметили, и продолжили беседу. Узнав о проблеме с посещением концерта в консерватории, пообещали помочь. Мне нужно было заранее прийти в 
консерваторию — туда и принесут контрамарку. 
Дождавшись вечера, явился в условленное время к памятнику Чайковскому. Вокруг толпился народ, хотя до концерта оставалось много времени. Казалось, что люди просто 
отдыхают, ведь уже почти вечер, ведь центр города. Но в 
какой-то момент все прояснилось. Откуда-то появилась знакомая фигура «выдающегося музыканта современности». 
Ростропович стремительно пересек территорию, все встали, 
послышались аплодисменты, переходящие в овации — кто-то 
крикнул «браво». Виолончелист, поприветствовав публику 
«жестом Буша», исчез в дверях служебного входа. Толпа 
через несколько минут рассеялась. Люди, поприветствовав кумира и не рассчитывая попасть на концерт, покинули 

4 

площадь. Вскоре появился мой приятель. Оказалось, что 
контрамарок у него пока нет, но к началу концерта, т. е. — 
через два часа, их поднесет один из сотрудников оркестра 
«Виртуозы Москвы», дирижер которого главный организатор мероприятия. 

Приятель предложил сходить в консерваторию, дабы 
встретиться со знакомым профессором, у которого ему посчастливилось стажироваться несколько лет назад. Зашли, 
поднялись в класс «им. А. Б. Гольденвейзера». Профессор — 
известный пианист — был рад нас видеть. Осмотрелись: 
портрет Гольденвейзера, три концертных рояля в ряд. Стали 
разговаривать. Оказывается, у приятеля были профессиональные вопросы. Он рассказал о конференции и о завтрашнем 
концерте, о сомнениях по поводу репертуара. «Гольдбергвариации» слишком большое произведение, сможет ли неподготовленная публика их прослушать, не потеряв интереса 
к событию? 

Я, легкомысленно относясь к мероприятиям подобного 
рода, предложил сократить вариации. Профессор с удивлением посмотрел на меня и резонно заметил: 
— А что там можно сократить? 
— А что хотите — после Гульда «Вариации» можно играть как угодно, ибо, как не старайся, все равно будет хуже. 
Поэтому сильно заморачиваться не стоит. В афише Бах обозначен. На концерте что-то прозвучит. План выполнен. Путь 
открыт к успехам! 
Профессор понял, что я шучу. Чуть улыбнулся, закурил. 
Потом посмотрел внимательно на меня и серьезно, как о 
давно продуманном и решенном сказал: 
— Сокращать, конечно, нельзя. Но в чем-то ты 
прав. Среди музыкантов-исполнителей есть один гений — 
Гленн Гульд, а все остальные так, вроде меня. — Он еще раз 
глубоко затянулся дымом папиросы, медленно выдохнул и... 
переменил тему разговора. 
Как выяснилось, профессор готовился к концертам в 
Германии. Для них он подготовил переложение для фортепиано одной из частей «Пятой симфонии» С. С. Прокофьева. 
Мы попросили сыграть. Он, желая еще раз прорепетировать 
произведение «на публике», сыграл Прокофьева — виртуозно, в концертном варианте. 

5 

Появился «гонец от Спивакова» с контрамарками. Мы 
пошли слушать концерт. Профессор остался. В «Малом зале» 
должен был проходить давно запланированный концерт 
памяти пианиста Самвела Амуляна. На нем, в числе других, 
играл его студент. Он пошел послушать ученика. 
Я частенько посещал «Большой зал», но обычно сидел 
на хороших местах в партере. На сей раз контрамарки, точнее — студенческие билеты за 30 копеек, были без указания 
мест. Нас отвели в сторонку, а потом под строгим контролем 
доставили в особый отсек на балконе — постоять. Строгости 
стали ясны довольно скоро. На концерте, помимо других 
важных гостей, присутствовали президент СССР Горбачев и 
президент РФ Ельцин. Горбачев сидел в ложе с женой. Ельцин — в партере и без жены. 

Концерт начался. На сцену вышел Святослав Рихтер. 
Играл Моцарта — Фантазию ре минор по нотам. Страницы 
перелистывала девушкам, как будто только что «покинувшая 
картину» эпохи итальянского Возрождения. Потом Ростропович играл «Вариации» Чайковского с оркестром. Играли 
хорошо, но откровенный подхалимаж дирижера и оркестра 
раздражал — слишком старались соответствовать «выдающемуся музыканту современности». Потом на сцене появилась вдова почившего академика Е. Боннэр и стала «читать 
лекцию», обращаясь принародно к обоим президентам, 
о том, что «идеи Сахарова не воплощаются в жизнь с той 
степенью полноты и чистоты (!), которой они заслуживают». 
Недослушав, еще раз поблагодарив приятеля, покинул поднадоевшее затянувшееся мероприятие. Когда через час  
добрался в гостиницу, включил ТВ. Шла в записи трансляция концерта памяти Сахарова. Играл Рихтер, страницы 
перелистывала девушка с лицом боттичеллиевой красоты... 
ТВ трансляция концерта не впечатлила — звучало еще хуже, 
чем это было в зале. Моцарт и Чайковский затерялись в суете 
политического официоза. 

Сегодня события того дня видятся малозначительными — 
занятными мелочами, лишь оттеняющими слова профессора о 
Гульде, как о единственном гении фортепианного искусства. 

P.S. Гульд играл на концертах отдельные вариации 
из «Гольдберговского» 
цикла — 
на 
бис. 
На 
знаменитом концерте в Московской консерватории сыграл десять 
(из тридцати). 

6 

Гульдовская запись Фантазии ре минор Моцарта — 
одна из вершин его моцартовского проекта. 
Гульд считал концертное исполнение музыки цирком, 
унижающим достоинство и музыки, и музыканта, и слушателя. 
Гульд считал «Пятую симфонию» Прокофьева лучшим произведением «советской музыки». 

В книге Бруно Монсенжона о Гленне Гульде есть эпизод, в котором автор повествует о «первой встрече» с канадским пианистом. Шестидесятые годы. Москва. Дешевые 
пластинки. Настолько дешевые, что покупают не только 
коллекционеры, но даже студенты. Автор, удивленный дешевизной, скупает все подряд. И случайно среди приобретенных дисков встречает гульдовский. Имя исполнителя для 
него не значило ничего. Потом..., но предоставим лучше 
слово автору, т. е. Б. М.: «И только несколько часов спустя, 
прослушав запись, я внял этому голосу, шепнувшему мне 
тихо, но властно: приди и следуй за мной. Впервые в жизни 
музыкальная запись вызывала у меня явственное и ошеломляющее чувство, что исполнитель обращается не ко всем 
своим слушателям, среди которых я, конечно, мог бы оказаться, но ко мне лично. Передо мной открывалось многогранное 
творческое явление, о существовании которого я еще ничего 
не знал и уж тем более не догадывался о его масштабе»1. 
Бруно рассказал мою историю и, наверное, не только 
мою. До сих пор помню серенький с розовыми разводами 
конвертик небольшой пластинки («миньон»). «Трехголосные 
инвенции» Баха в исполнении какого-то Гульда слушать не 
хотелось, но из профессиональной дисциплины все же поставил диск на «вертушку». Дальше... все по Монсенжону. Но 
еще удивило: почему впечатление от прослушивания диска 
намного сильнее, чем то, которое получал в зале, слушая 
«живую музыку» на концерте? И еще: «Инвенции» в то время были «обязательным школьным репертуаром» (даже не 
училищным!). Но после гульдовской записи другую музыку 
слушать не хотелось, а главная любовь всех пианистов Шопен 
казался композитором, мягко говоря, малозначительным. 

1 Монсенжон Б. Гленн Гульд. Нет, я не эксцентрик! // М.: «Классика XXI», 2008. С. 7. 

7 

                                                           

Стал целенаправленно собирать «Гульда». В магазинах 
искал и покупал сначала его записи (к сожалению, выпускали мало — приходилось «охотиться»), остальные — на оставшиеся деньги. Пытался найти собеседников по теме. СпраСпрашивал учителей, которых уважал и с мнением которых 
считался. Приносил гульдовские диски для коллективного 
прослушивания. Мнение учителей, которое, конечно, повторялось их учениками, было однозначным: интересно и  
талантливо играет Баха, хотя и не бесспорно, а все остальное — не образцово (были и более жесткие характеристики с 
предостережениями). Гульдовское «подпевание» порицали, 
дескать «контроль над собой потерял». О современной музыке, которую Гульд обязательно включал в концертные  
программы, речи не было вообще. Что мог возразить шестнадцатилетний студент уважаемым педагогам? Но он продолжал слушать и собирать записи Гульда. Потом — в 
консерватории — те же самые слова повторяли профессора. 
С оценками не соглашался, и этого уже не скрывал, но возразить аргументировано не получалось — умом не справлялся. 
Чувствовал, что гениально, осознавал, что играет иначе, не 
так, как принято, но объяснить, понять философию его исполнения не мог. 
Была еще легенда о московском концерте 7 мая 1957 года. Легенда в сфере культуры сильнее факта. Она известна 
всем. Сначала полупустой зал в Московской консерватории. 
Потом публика стала лавинообразно прибывать. Триумф, 
артистический успех. Все отмечали гипнотическое воздействие его игры на слушателей. Через пять лет, стали жалеть, 
что перестал давать концерты. Объясняли болезнью: нервы, 
спина. Знаменитый гульдовский стул — свидетельство неизлечимой болезни позвоночника. Все это приходилось выслушивать — молча, ибо возражать не было смысла, ибо 
педагогические фантазии-разъяснения не объясняли главного, о чем уже сказано чуть-чуть выше. 
Но потом появились книги с его статьями, фильмы. 
Стало яснее. Гульд многое объяснил сам. Моих сторонников 
стало побольше. Но традиция сформировалась: у нас для 
большинства он замечательный исполнитель музыки Баха, 
из-за болезни покинувший концертную эстраду, сомнительный, хотя интересный, интерпретатор «венской классики», 
совсем не понимающий романтическую музыку(?). 

8 

Решение писать книгу о Гульде возникло спонтанно, но 
оказалось твердым. Впрочем, бросить все остальное и писать 
только о Гульде, возможности не было. Начинал, прекращал 
и опять возобновлял работу, параллельно трудясь над другими текстами — что-то писал, что-то доделывал, готовил к 
публикации и проч. При возможности слушал-переслушивал 
записи канадского пианиста, открывая новые и новые богатства. Когда знакомые спрашивали: «чем занимаешься?». 
Отвечал — «пишу книгу о Гульде». При всем многообразии 
дел — важных и даже необходимых, — «Гульд» с какого-то 
момента стал главным... 

Как-то ко мне зашла знакомая — музыкант, «читательница» моих работ. Она узнала о том, что я издал книгу о 
пианисте и педагоге Апресове, профессионально заинтересовалась ею, прочла и захотела получить автограф. Был рад — 
всегда приятно послушать благодарных читателей. Написал 
теплые слова, налил гостье фужер хорошего красного вина. 
Пока жена, суетившись, готовила угощение, говорили о том о 
сем. Услышал традиционный вопрос — чем занимаешься? 
Ответил как обычно — «пишу книгу о Гульде» (хотя... — но 
это уже читателю известно). Она стала говорить, что он замечательно играет Баха, вспомнила «Гольдберг-вариации». 
Поинтересовался — «слушала ли она запись вариаций, которую Гульд сделал в 1981 году?». Она ответила — «не помню». 
Как выяснилось, не знала, что есть несколько записей «Вариаций», сделанных Гульдом в разное время. «Значит, — говорю, — не слушала. Иначе бы не забыла. Можно послушать 
сейчас, хоть немного». Она согласилась. Быстро включил 
аппаратуру, предложил воспользоваться студийными наушниками (моя гордость!). Она так и сделала и, намереваясь 
попробовать вино, подняла фужер, но, вдруг, застыла, закрыв 
глаза. Так и просидела пятьдесят одну минуту, пока длилась 
запись. Мы с женой занимались своими делами, время от 
времени посматривая на слушательницу. Она окаменела, 
лишь слеза в какой-то момент чуть блеснула на ресничках 
закрытых глаз... Наконец, как я понял, запись закончилась. 
Сняв наушники, гостья с удивлением заметила, что в ее руке 
бокал с вином. Я молчал. Вопросы — излишни. Посидев 
немного, она все-таки смогла выразить впечатление: 

— «Космос!» 

Введение 

По мнению автора, ряд серьезных событий, происшедших в современной культуре, предопределили актуальность темы предлагаемого читателю исследования. Вопервых, есть собственно биографические подробности. Годы 
жизни Гульда — 1932–1982 — пусть не юбилейно соотносятся 
с 2022, но все-таки: девяносто лет со дня рождения и сорок — 
со дня смерти. Во-вторых, пандемия, охватившая планету в 
2019 году, отменила на время господствующую несколько 
веков форму коллективного прослушивания музыки — концерт. Что осталось — записи, онлайн трансляции концертов 
без публики2. И вдруг выяснилось, что гульдовское творчество, его философия музыки, его записи до сегодняшнего дня 
остающиеся непревзойденным образцом жанра (первая 
запись «Гольдберг-вариаций», напомню, осуществлена в 
пятидесятые годы), были своего рода предвосхищением и 
обоснованием названных форм бытования музыки. 
Впрочем, гульдовское искусство изменило представление о музыкальном исполнительстве как о творчестве, принадлежащем лишь актуальному бытию, т. е. имеющему 
временную форму. Электронная запись музыки, которую 
Гульд сделал — без преувеличения — новым видом художественного творчества, приобретает характер вневременного 
существования. Гульдовская трактовка звукозаписи предполагает не просто электронное увековечивание концертного 
исполнения музыкального произведения — «для архива», 
как он говорил. Его запись, точнее — многочисленные записи-концепции, варианты одного и того же произведения, — 
позволяют вновь и вновь возобновлять творческий процесс 
на основе имеющегося материала, добиваясь некого оптимального, удовлетворяющего автора — в данном конкретном 
случае Гленна Гульда — результата, создавать из имеющегося 
«чернового материала» новые концепции произведения. 
Первоначально данная инновация канадского музыканта 
оставалась незамеченной. Затем замеченной, но — по большому счету — не поддержанной музыкантами-исполнителями, 

2 Храмов В. Б. Онлайн-трансляция концерта без публики как феномен художественной культуры // Вестник христианской гуманитарной 
академии. № 2. 2021. С. 131–137. 

10