Творчество Т.В. Чурилина как литературный и культурный феномен

МИНИСТЕРСТВО НАУКИ И ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ 
РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ 
ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ 
ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ 
 «ЕЛЕЦКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМ. И. А. БУНИНА» 

О.К. Крамарь 

ТВОРЧЕСТВО Т.В. ЧУРИЛИНА 
КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ  
И КУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН 

Монография 

2-e издание, стереотипное

Москва
Издательство «ФЛИНТА» 
2024

УДК 821.161.1
ББК  83.3(2=411.2)5
         К77

  

Монография, составленная из статей разных лет, представляет 
собой первую в отечественном литературоведении попытку осмысления творческого феномена «известного, но забытого» писателя, поэта, драматурга первой половины ХХ века.  
Адресована профессиональному сообществу и всем любителям 
отечественной словесности. 

ISBN 978-5-9765-5466-5  

Ответственный за выпуск О.А. Харитонов 

Рецензенты: 
Г.Н. Попова, кандидат филологических наук, 
доцент кафедры литературоведения и журналистики 
Елецкого государственного университета им. И.А. Бунина; 
В.М. Хаимова, кандидат филологических наук, 
доцент кафедры теоретической и прикладной лингвистики 
Российского государственного гуманитарного университета 

Крамарь О.К.
  Творчество Т.В. Чурилина как литературный и культурный 
феномен : монография / О.К. Крамарь. – 2-е изд., стер. – Москва : 
ФЛИНТА, 2024. – 188 с. – ISBN 978-5-9765-5466-5. – Текст : 
электронный.  

К77

УДК 821.161.1 
ББК  83.3(2=411.2)5

© Елецкий государственный 
университет им. И.А. Бунина, 2024 
© Крамарь О.К., 2024
© Издательство «ФЛИНТА», 2024

ОТ АВТОРА 

Публикация неизвестных и републикация малоизвестных произведений Т.В. Чурилина (1885–1946), осуществленные в первые десятилетия XXI века, создали необходимые предпосылки для уточнения 
тематического и жанрового состава литературного наследия писателя, определения  его роли в литературной и культурной жизни страны, воссоздания того социокультурного фона, на котором происходило его творческое развитие. 
Решению этих проблем подчинена книга «Творчество Т.В. Чурилина как литературный и культурный феномен». Составленная из 
статей разных лет, она является первым в отечественном литературоведении монографическим исследованием, посвященным «известному, но забытому» писателю первой половины ХХ века. Важно отметить, что в этом качестве книга органично вписывается в контекст современной науки о литературе, одним из приоритетных направлений 
которой является изучение писателей «второго ряда».  
Целью предпринятого монографического исследования было 
расширение представлений о творческой индивидуальности писателя, 
о многогранности его художественного дарования, о специфике его 
мирообраза, о его актуальной причастности к наиболее ярким литературным и культурным событиям начала ХХ века.  
Представленные в монографии материалы тематически распадаются на четыре группы. Это обстоятельство обусловило композиционную организацию исследования. 
Монография состоит из четырех структурно обособленных разделов. Первый раздел представлен статьями, посвященными проблеме поэтического самоопределения Чурилина. Второй раздел включил 
в себя работы, имеющие отношение к творческой истории, истории 
публикации, проблематике, жанровому и художественному своеобразию автобиографического романа-хроники «Тяпкатань». Предметом 
исследовательской рефлексии в статьях, составляющих третий раздел 
монографии, стали творческие контакты Чурилина с современными 
ему писателями и типологические сближения между созданными ими 
произведениями. В четвертом разделе представлены работы, сосредоточенные на рассмотрении проблемы взаимодействия художественных кодов различных видов искусства в творческой практике Чурилина.  

Работа выполнена на широком материале с привлечением боль
шого количества неопубликованных источников из фондов Российского государственного архива литературы и искусства, Отдела рукописей Российской национальной библиотеки, Старокрымского литературно-художественного музея, Государственного архива Липецкой 
области. 

В течение ряда лет (2010/2011, 2014/2015, 2017/2018) работа 

осуществлялась при финансовой поддержке РГНФ и РФФИ в рамках 
исследовательских проектов «Лебедянский хронотоп в творческом 
наследии Тихона Чурилина» (грант № 10-04-73404 а/Ц), «Автобиографическая проза Т. Чурилина в контексте единства художественного мира писателя» (грант № 14-14-48003), «Взаимодействие художественных кодов различных видов искусства в автобиографической 
прозе Т.В. Чурилина» (грант № 17-14-48002). 

Вошедшие в монографию статьи печатаются с изменениями, ис
правлениями и дополнениями.  
          
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

РАЗДЕЛ  I 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
ПОЭТ ТИХОН ЧУРИЛИН: 
ЭТАПЫ ТВОРЧЕСКОЙ БИОГРАФИИ 

 

«Я, писатель плюсквамперфектический, поздний» – «прогово
рился» Т.В. Чурилин в ранней автобиографической повести «Тайна», 
как бы предугадав или предсказав свою жизненную и творческую 
биографию, включившую в себя период недолгой литературной славы, выпавшей на долю дебютной книги «Весна после смерти» (1915), 
тяготы маргинального существования в литературе и долгие годы 
полного забвения.  

Тихон Васильевич Чурилин родился в 1885 году в Лебедяни, 

умер в Москве в 1946 году, прожив сложную, полную лишений 
жизнь. Выступал не только как поэт, но и как прозаик, драматург, переводчик и литературный критик. Покинув Лебедянь, жил  в Москве, 
Харькове, а в годы гражданской войны в Крыму. Там Чурилин участвовал  в организации изданий ЦК ПОМГОЛа  (Центральный комитет 
помощи голодающим), сам голодал, его фамилия значилась в списке 
особенно нуждавшихся писателей, который печатался  на страницах 
выходившего в Берлине  журнала «Новая русская книга».  

Сходство фамилий иногда приводило к тому, что Чурилина пу
тали с известным художником Чурленисом. Именно так, Тихон Чурлянис, в 1923 году назвал поэта В.Я. Брюсов в своем обзоре «Среди 
стихов» [14, 135]. Подобная ошибка повторилась через несколько десятилетий в нью-йоркском  «Новом журнале» с той разницей, что художнику Н.К. Чурленису было приписано самое известное стихотворение Тихона Чурилина «Конец Кикапу»1. 

 

1 См.: Марков В.Ф. Русские цитатные поэты: Заметки о поэзии П.А. Вяземского и Георгия 
Иванова [41, 231]. 

«Поэт, заблудившийся в  дебрях первобытного слова», «одино
кий фанатик», «пустынник неузнанной красоты», «создатель неославянских слов», «подлинный интуит слова»  –  вот далеко не полный 
перечень определений, данных ему современниками. О нем сочувственно писал в «Письмах о русской поэзии» Н.С. Гумилев, его фамилия значилась в списке писателей, интересовавших М.А. Волошина в 
период работы над статьей «Голоса поэтов» [18, 770]. В прозаической 
работе «Листки из дневника (О Мандельштаме)» А.А. Ахматова писала об авторе «Камня»: «Он хорошо знал и помнил чужие стихи, 
часто влюблялся в отдельные строки, легко запоминая прочитанное 
ему. Например: 

 

На грязь горячую от топота коней 
Ложится белая одежда брата-снега…»  

[9, 152]2  

 

Это строки из стихотворения Чурилина «Ноябрь»  из цикла «Месяцеслов», напечатанного в альманахе «Гюлистан» в 1916 году: 
 

На грязь, горячую от топота коней, 
Упала легкая одежда брата  –  Снега.  
И лепет горестный иззябших голубей 
Ласкает сладостно, и тень все голубей. 
И все безжалостней последней ночи нега, 
Все равнодушнее мне жить в разлуке с ней.   

                                                                                            [72, 128] 
 

Н.C. Гумилев указывал на литературную связь Чурилина с Анд
реем Белым «и – отдаленнее с кубо-футуристами» [22, 193], «талантливым последователем Андрея Белого» называл поэта знаток русского авангарда Н.И. Харджиев [64, 221]. 

Один из составителей  чрезвычайно популярной в 20-е годы ан
тологии «Русская   поэзия ХХ века» Е.И. Шамурин рассматривал Чурилина в общем ряду с кубофутуристами Велимиром Хлебниковым, 
Василием Каменским, Божидаром, испытавшими на себе «влияние 
предшествующей русской поэзии, но не мистической лирики Тютче
 

2 «Я помню это только с его голоса. Чье это?», – продолжала далее Ахматова, и, очевидно, 
именно этим объясняются неточности, допущенные ею при цитировании двух начальных 
строк из стихотворения Т.В. Чурилина. 

ва и Вл. Соловьева, а поэзии «Слова о полку Игореве» и русского былинного эпоса» [89, XXIX]. Эту точку зрения разделял «летописец» 
футуристов Лев Аренс, статья которого «Слово о полку будетлянском» (1928) была  посвящена Чурилину, а  ее главы «Тихон Чурилин» и «Николай Асеев» предварялись эпиграфами из «Слова о полку 
Игореве», воссоздающими лексику  и графику источника [7; 142, 
145]. В «Слове о полку будетлянском» Аренс давал такую сколь впечатляющую, столь и запоминающуюся характеристику: «Чурилина 
диптих: древне-темный лик и зрак, озаренный будущим. Все древнерусское растворено в поэте. <…> И в стихах Чурилина, во всех трех 
его книгах3, зрится тот же отблеск иконы древней» [7, 142].                                 
      Первые стихи Чурилина, выдержанные в традициях русской 
классической поэзии, увидели свет в 1908 году, однако большого общественного резонанса они не вызвали. В журнале «Нива» было напечатано его стихотворение «Мотивы»: 
 

Люди уезжают… Старый дом пустеет, 
Холодом и мраком от громады веет. 
Впадинами окна в темноте зияют, 
И на землю стены тень свою бросают. 

 

– «Люди уезжают,  –  шелестят ветвями 
Старые деревья: – попрощайтесь с нами». 
И доносит ветер те слова приветом, 
Чтоб узнали люди вовремя об этом. 

 

Люди уезжают… Старый дом темнеет, 

                           И от всей громады болью грусти веет. 

Чужды станут дому жизненные звуки, 
И узнает, старый, одиноких муки… 

                                                                                   [70]4 

 

3 К 1928 году Чурилиным были изданы две книги: «Весна после смерти» (1915) и «Вторая 
книга стихов» (1918). Трудно сказать, что именно Аренс имел в виду под «третьей книгой». 
Можно предположить, что речь идет о книге, которую Чурилин планировал создать и план 
которой  обсуждался в узком дружеском кругу. Это подтверждается словами Аренса: «В 
третьей книге, которой нам, к сожалению, не удалось видеть напечатанной, дрожат космические отражения» [7, 142]. 
4 Выдержанное в классических традициях русской медитативной лирики стихотворение 
«Мотивы» резко контрастирует со всем последующим творчеством Чурилина. Публикация 
этого стихотворения стала важным событием в жизни поэта. См.: «Уже после окончания 
гимназии я пробую писать стихи. Странно – но тогда на меня действовал…Надсон. Я над 

Известность Тихону Чурилину  принесла его  первая поэтиче
ская книга «Весна после смерти», вышедшая в издательстве «Альциона» в 1915 году [71]. В значительной степени благодаря своему 
оформлению (большой формат) и иллюстрациям – литографиям Натальи Гончаровой – она представляет собой замечательное произведение книжного искусства.         

«Эмпирическими вехами» книги, по собственному признанию 

Чурилина, стали для него поэзия Андрея Белого и поэзия Ивана Коневского: «По приезде в Москву в 1906 г. первые студенческие годы 
проходят под знаком увлечения символистами: Бальмонтом, Брюсовым, Сологубом. Но особенно пал мне в душу – Иван Коневской. В 
дальнейшем “властителем дум” сделался Андрей Белый. Его поэзия и 
проза были трамплином, от которого меня отбросило потом – вперед 
и выше <?>! В Белом меня привлекло его ритмика и интонационность. В Коневском – своеобразие синтаксиса. Оба поэта серьезно 
влияли на меня тогдашнего. Вот отсюда вышла “Весна после смерти”, первая книга, введшая меня в русскую поэзию 20 века» [79, 473].  

О тематике, проблематике и мотивной структуре книги можно 

судить по авторскому «Предисловию»:  

«Храня целость своей книги – не собрания стихов, а книги – я 

должен был снять посвящения живым: – моим друзьям, моим учителям в поэзии и знакомым моим. Да и кого может иметь из таковых 
очнувшийся – воскресший! – весной после смерти, возвратившийся 
вновь нежданно, негаданно, (нежеланно)?  

Я оставляю посвящения мертвым – моей матери и двум, тоже 

мертвым, теперь близким мне. Оставлены также посвящения образам, 
символам, которые уже не личны, а, следовательно здесь возможны.  

Оставшиеся в рукописях посвящения будут сохранены мною, 

как мемуары, летописи моего участия в жизни. 

  

Март 1914 г.  
Москва»  

[71, 5] 

 

ним плакал! Ряд стихов я послал в “Ниву”. И получил от тогдашнего редактора “Нивы”, писателя Светлова, письмо, где он, обратив внимание на мои стихи, поощрительно резюмировал: в вас есть поэтическая жилка… учитесь… работайте – и присылайте нам на просмотр. 
Через 2 года первые мои стихи появились в “Литературном приложении” к “Ниве”, июль 
1908 года – “Мотивы”» [79, 473]. В наиболее полное на сегодняшний день двухтомное собрание «Стихотворений и поэм» (2012), подготовленное Д. Безносовым и А. Мирзаевым, стихотворение Чурилина «Мотивы» не включено.   
 

Смысл предисловия становится более понятным, если принять 

во внимание сведение о том, что книга была написана «непосредственно после выхода из сумасшедшего дома, где Чурилин был два года» [68, IV,73].  

Мрачный колорит книги создавался текстом и усиливался ав
торским микротекстом: тема смерти, заявленная в предисловии, закреплялась в названиях стихотворений («И находящимся во гробах 
дарована жизнь», «Проводы», «Весна после смерти», «Конец героя», 
«Конец клерка», «Мой траур», «Похороны в поле», «Конец Кикапу», 
«Смерть часового», «Смерть в лифте» и т.д.), развивалась в  посвящениях и  эпиграфах. Усиливали впечатление иллюстрации, выполненные в контрастном, черно-белом варианте. Это колористическое 
решение в данном случае  не было находкой художницы, оно диктовалось стилистикой произведений Чурилина, спецификой его цветообозначений: контраст черного и белого организует композицию 
многих стихотворений поэта. 

 

Вся в черном – легкая на снеговом на белом, 
Идет и черным не пугает белизны.         

                                                                                       [71, 18] 
 
 
 Сад – белый. Был черный – только вчера в ночь 

                                                                                          побелел: 
 
 Приходил ночью белый и все в такое, как сам,  

                                                                                          одел. 
 
 
 Трудно, когда весь в черном, теперь по саду идти, –   

 
 Мерещится: белый упорно, стоя, ждет на пути.     

                                                                              
[71, 22]   

 

«Весна после смерти» рассматривалась Чурилиным как цель
ность, как идейно-художественное единство, и в этом смысле сборник в полной мере соответствовал сложившемуся в начале ХХ века 
представлению о книге стихов как воплощении концепции личности  
автора, причем  в данном случае следует вести речь о явной мифологизации поэтической личности. Важную роль в деле создания  индивидуальной авторской мифологии играли эпиграфы. В цитированном 
выше предисловии обращают на себя внимание строки: «Я оставляю 
посвящения мертвым – моей матери и двум, тоже мертвым, теперь 

близким мне. Оставлены также посвящения образам, символам, которые уже не личны, а, следовательно здесь возможны». В книге Чурилина – три посвящения. Первое – «Памяти моей матери» – открывает 
книгу в целом. Следующее посвящение – «Памяти Н.Г. Львовой» – 
вынесено на шмуцтитул, предваряющий раздел «Старые стихи». На 
шмуцтитуле с обозначением «Часть первая» помещено третье, последнее в книге посвящение: «Памяти Н.И. Лютынского».   

Что же в таком случае означает упоминание об «оставленных» в 

книге «посвящениях образам, символам, которые уже не личны»? 
Возможно, статус «посвящений», о которых идет речь в предисловии 
Чурилина, распространяется на эпиграфы, предваряющие книгу и два 
ее раздела. Самым примечательным в этих эпиграфах является то, что 
отсылающие к разным источникам (Андрей Белый, М.Ю. Лермонтов, 
Эдгар По, И. Коневской), имеющим разную идейно-эмоциональную 
окраску, разную жанровую модальность, они так же, как и стихи, образуют цельность, но это цельность особого рода и свойства. В отличие от текстовой цельности сборника, она имеет метатекстовый характер. Каждый  из эпиграфов соотносился с какой-либо узнаваемой 
деталью внешности автора «Весны после смерти» («Волос черный, 
жаркий – / Жгучая печать то / Пламени плотского». И. Коневской [71, 
34]5) или с подробностями его биографии («Некоторые считали его 
сумасшедшим. Его приближенные достоверно знали, что это не так». 
Э. По. «Маска красной смерти» [71, 26]), в совокупности же они создавали автобиографический подтекст книги.  

Цитата, включаемая Чурилиным в систему эпиграфов, приобре
тала статус автохарактеристики, «чужое», таким образом, становилось «своим», происходило обеспеченное признаком сходства замещение контекстов. Так осуществлялось максимальное сближение автора стихотворений с лирическим героем, который осознавал себя 
пребывающим одновременно в двух взаимоисключающих измерениях: здесь, среди живых, и там, в мире потустороннем. В этом семантическом пространстве один из двух эпиграфов, открывающих книгу 
(«Не смейтесь над мертвым поэтом». Андрей Белый), звучал как 
просьба, мольба, заклинание оттуда, из мира иного, а другой эпиграф («И слышится начало песни, но напрасно, / Конца ее никто не 

 

5 Эта заметная деталь внешности Чурилина («черноволосье жесткое», «волос слепительная 
синь» и т.д.) фиксируется практически во всех его произведениях с автобиографической 
проблематикой.