Возвращаясь к Чехову

ВОЗВРАЩАЯСЬ 

К ЧЕХОВУ

В.Я. ЗВИНЯЦКОВСКИЙ

МОНОГРАФИЯ

Москва 
ИНФРА-М 

202

УДК 82.09(075.4)
ББК 83.3(2)
 
З42

Звиняцковский В.Я.

З42 
 
Возвращаясь к Чехову : монография / В.Я. Звиняцковский. — 

Москва : ИНФРА-М, 2024. — 189 с. — (Научная мысль). — 
DOI 10.12737/1859639.

ISBN 978-5-16-017513-3 (print)
ISBN 978-5-16-110032-5 (online)

«Чеховский интеллигент» — кто он в ХХІ в.? Персонаж современного 

быта или забытой классики? Ностальгический мотив старших поколений 
или концепт европейской культуры?

Для ответа есть смысл вернуться к истокам в точке пересечения важ
нейших дискурсов конца XIX в.: этнического и этического, педагогического 
и политического, театрального, урбанистического и т.д.

Автор монографии, представитель последнего поколения советского 

чеховедения, ученик З.С. Паперного и А.П. Чудакова (мемуарными эпизодами о них заканчивается книга), возвращаясь к творчеству Чехова 
в наши дни, отдает себе отчет в изменении характера его актуальности 
и рассматривает его в новой перспективе.

УДК 82.09(075.4)

ББК 83.3(2)

Р е ц е н з е н т ы:

Ларионова М.Ч., доктор филологических наук, профессор Южного 

федерального университета; 

Бушканец Л.Е., доктор филологических наук, профессор Казан
ского (Приволжского) федерального университета

ISBN 978-5-16-017513-3 (print)
ISBN 978-5-16-110032-5 (online)
© Звиняцковский В.Я., 2022

На обложке: «императорская» беседка в Таганроге, 

описанная в повести Чехова «Огни»,
и флигель на Луке (пригород Сум), 

где семья Чеховых провела два лета в 1888 и 1889 гг.

Введение. Chekhov again

Более сорока лет я пишу о Чехове. Моя первая статья в киевской «Рабочей газете» называлась «Всегда близкий и понятный» 
и была о том, как сто лет «всем» (помнится, приводились примеры даже из азиатских литератур) понятен Чехов, которому как 
раз тогда исполнилось сто двадцать лет со дня рождения. Потом 
была брошюра в обществе «Знание». Потом кандидатская диссертация (ее я тоже издал отдельной книжкой) — и все это о Чехове, 
все это 80-е годы ХХ века.
Когда «самый читающий народ», а именно советский, приказал 
нам всем долго жить, с ним вместе приказала то же самое и «всем 
близкая и понятная» русская классика. У меня как у присяжного 
преподавателя словесности было много возможностей это наблюдать и много поводов об этом задуматься. Не только об «украинце 
Гоголе» (тема моей докторской диссертации), но и о Чехове вышли 
мои новые книги, содержащие соответствующие раздумья. Две последние из них и два составленных мною сборника докладов украинских (но и не только) участников мною же инициированных 
конференций в Харькове и Сумах1, казалось мне, будут и впрямь 
последними. Не потому, что и я собрался всем вам что-то такое 
приказать (хотя все под Богом ходим), а потому, что были более 
интересные дела, слабо связанные с литературоведением. 
Но вот прошли библейские семь лет, отведенные мною себе самому на эти дела, и, закончив их, я сообщил о том на своей странице 
в социальной сети. «Ну так возвращайся к Чехову!» — написала 
мне в ответ коллега-чеховед, профессор Казанского университета 
Лия Бушканец. Ее фраза стала для меня крылатой и дала название 
этой книге. Ну здравствуй, Лика, я вернулся! 
За эти семь лет Чехов зазвучал для меня по-новому, и мне 
на самом деле снова захотелось о нем написать. Написать так, будто 
ничего еще не было мною о нем написано. 
Почему же тогда Chekhov again, а не Chekhov forever? Потому что каждый раз лично для меня речь идет об актуальности. 
О какой-то новой, еще небывалой актуальности. Общечеловечность 

1 
Звиняцковский В. Аксиография Чехова. Винница, 2012. 416 с.; Звиняцковский В. Антон Палыч Чехов однажды заметил. Saarbrucken, 2015. 248 c.; 
«Как меня принимали в Харькове»: А.П. Чехов и украинская культура / 
сост. и науч. ред. В.Я. Звиняцковский. К., 2011. 269 с.; Чеховский интеллигент: статика образа — динамика культуры / сост. и науч. ред. В.Я. Звиняцковский. Сумы, 2013. 278 с.

же представляется мне как-то иначе. Как же именно? «Если бы 
знать…» 
Вот понравился мне «Человек в футляре» в питерском ТЮЗе. 
А председателю Чеховской комиссии РАН профессору В.Б. Катаеву понравилась моя рецензия на этот спектакль. И он в своей 
статье с классическим названием «Не начало ли перемены?» 
 попытался обобщить все то, что я просто сказал о спектакле: «Сейчас время опьянения свободой прошло, настали времена отрезвления — и в интерпретациях Чехова наметились новые тенденции и акценты. Мне не довелось посмотреть спектакль “Человек 
в футляре” в Cанкт-Петербургском ТЮЗе, сужу о нем по рецензии 
В.Я. Звиняцковского в 25-м номере “Чеховского вестника”. Характерно заглавие рецензии — “Футляр с человеческим лицом”. Рецензент с подкупающей откровенностью называет себя человеком 
в футляре, приводит из стандартного школьного учебника столь 
же стандартную традиционную характеристику Беликова (сугубо 
отрицательную) и далее знакомит со взглядом постановщика 
спектакля Георгия Васильева на “беликовский” вопрос: “...вся читающая публика, все школьные и институтские программы и даже 
сегодняшняя художественная элита покорно смиряются с клише
Беликова. Вместе с тем это загадочный и нераспознанный персонаж...”
Итак, спектакль о человеке в футляре создавался, чтобы опровергнуть клише и устоявшиеся взгляды на этого героя. В итоге, 
в опровержение незыблемого, казалось бы, зловещего персонажа 
с карикатурной иллюстрации Кукрыниксов, этакого паука, державшего в страхе целый город и самого донельзя опасливого, живущего во власти собственных страхов, в спектакле предстает 
образ (цитирую рецензию) “тихого страдальца, интеллигентного 
“лузера” и “аутсайдера”” в исполнении народного артиста Валерия 
Дьяченко, выдающегося актера, словно созданного для такой 
роли»1.
Да, по понятным причинам мне близок этот — такой — образ. 
Но только ли дело в том, что время опьянения свободой прошло, 
настали времена отрезвления? И не получается ли так (опасается 
рецензент моей рецензии), что «возвышение Беликова делается 
ценой намеренного принижения Буркина»?2 У Чехова-то оба персонажа имеют свою «правду». Буркин поди стосковался по свободе, да и современные российские и белорусские буркины по ней 
вообще-то успели уже снова стосковаться (нам, украинским беликовым, этого не понять). 

1 
Катаев В.Б. К пониманию Чехова. М., 2018. С. 247–248.
2 
Там же.

Диссертация петербуржца В.Н. Шацева должна была дать ответ 
на эти недоумения. О ней тоже пишет В.Б. Катаев в связи с «реабилитацией» Беликова: «…неожиданным и вместе с тем по-своему 
убедительным показался ответ Шацева на мои недоумения. Тут 
я снова цитирую В.Я. Звиняцковского — так совпали по существу 
их мнения: «поди сыграй Беликова, который в этом сумасшедшем 
доме под именем раскрепощенной гимназии имеет мужество 
остаться собой, учителем-консерватором среди учителей-новаторов!» Шацев, сам учитель-новатор, тоскует по тому, что противостояло бы современным порядкам, точнее, полному отсутствию 
порядка в современной школе, в отношениях учителей и учеников, 
учеников друг к другу, к учебе. Сегодня нужнее люди склада Беликова как консервативные стражи порядка; человек в футляре был 
оболган прежними интерпретаторами»1.
Трудно не согласиться с В.Б. Катаевым в том, что в основании таких театральных, школьных и собственно чеховедческих 
интерпретаций лежит стремление показать изменение ситуации 
с российской — и не только российской — интеллигенцией: «…настали новые времена, и зрителю теперь предлагается узнавание 
незавидного и жалкого состояния и положения нынешней российской интеллигенции. Освободившись от былого гнета, ни Шопенгауэров, ни Достоевских она не породила, а пала еще ниже; 
 более явственно стало ее неумение и неспособность делать дела»2.
Кто в этом виноват — слишком понятно: мы и только мы же 
сами, интеллигенты. А что делать? Мой ответ — разобраться в первопричинах исторического, этического, эстетического и даже гносеологического свойства, и для этого обратиться к порядком подзабытой классике — например к тому же Чехову. Что я и делаю в этой 
новой книжке.
Разумеется, при этом я не могу (да и не хочу) абстрагироваться 
от сорокалетнего опыта изучения Чехова и в частности от изучения 
его органической связи с Украиной. Более того, будучи тем самым 
литературоведом, который в итоговом энциклопедическом своде 
чеховедения плотно занял «украинскую нишу»3, я, как никто другой, сознаю, что и по вопросу «Чехов и Украина» нами сказано далеко не все. 

1 
Катаев В.Б. К пониманию Чехова. М., 2018. С. 250.
2 
Там же. С. 253.
3 
См.: Звиняцковский В.Я. «В родном углу» // А.П. Чехов. Энциклопедия / 
сост. и науч. ред. В.Б. Катаев. М., 2011. С. 67; Звиняцковский В.Я. Бибиков // Там же. С. 423; Звиняцковский В.Я. Кигн (Дедлов) // Там же. 
С. 432–433; Звиняцковский В.Я. Коцюбинский // Там же. С. 517; Звиняцковский В.Я. Шевченко // Там же. С. 524.

Самую простую истину об этом не раскрыли мы и не поведали, 
ибо, как некогда сказал поэт,

…мы пощажены не будем,
Когда ее не утаим.
Она всего нужнее людям,
Но сложное понятней им.

Ну не будем пощажены — и что нам, старикам, с того? Когда-то 
же должен наступить момент истины? И вот, как могу, приближаю 
этот момент.

Глава 1
ЧЕХОВ И УКРАИНА: 
ЧТО ЕЩЕ НЕ СКАЗАНО — И ПОЧЕМУ?

СОУС НА СКАТЕРТЬ

Когда современный канадский историк украинского происхождения хочет объяснить западному читателю, кто такие наши интеллигенты и какую роль они сыграли во всей нашей истории, начиная 
со второй половины XIX века, он пишет так: 
«В Восточной Европе впереди всех политических изменений 
шла особая общественная группа — и вела за собой других. Эта 
группа специализировалась на обосновании и распространении 
идей и мобилизации массы на службу той или иной идеологии. 
Таких людей, отдаленно напоминающих западных интеллектуалов, 
в Восточной Европе называют интеллигенцией»1. 
Почему же именно у нас возникла эта «особая общественная 
группа»? Для ответа необходим краткий исторический экскурс.
После поражения в Крымской войне (1853–1856) даже в правящих кругах стали ясно сознавать необходимость коренных 
преобразований. Первостепенной задачей, вставшей перед вступившим на российский престол Александром II, стала отмена крепостного права. Сразу после вступления на престол Александр 
заявил представителям дворянства: «Лучше отменить крепостное 
право сверху, нежели дожидаться того времени, как оно само собой 
начнет отменяться снизу». По указу царя (которого вскоре станут 
называть царем-освободителем) во всех губерниях и в центре были 
созданы дворянские комитеты по подготовке проекта крестьянской 
реформы. 19 февраля 1861 года царь подписал Манифест и Закон 
об отмене крепостной зависимости. Согласно этим документам, 
крестьяне сразу получали личную свободу, вводились сельские 
и волостные крестьянские органы правления. В уездах вводились 
органы самоуправления всех сословий — земства. 
Ликвидация крепостного права разрушила веками установленный порядок и повлекла за собой другие реформы в области управления, суда, армии, финансов, образования. Реформы 60–70-х годов XIX века фактически убрали все основные препятствия на пути 
превращения империи в современную европейскую страну. Была 
разрушена непроходимая стена, которая до тех пор отделяла единственное высшее сословие — дворянство — от всех прочих. 

1 
Subtelny Orest. Ukraine // A History. Toronto, 1988. P. 279.

Основная привилегия дворян XIX века состояла в том, что они 
не платили податей, т.е. налогов. В результате реформ понятие неподатного сословия стало шире, чем понятие дворянского сословия. 
Появилось понятие разночинцы — т.е. выходцы из разных чинов, 
званий и сословий, освобожденные от податей. В.И. Даль в «Толковом словаре» понятие разночинец определял так: «Разночинец — 
человек неподатного сословия, но без личного дворянства и не приписанный ни к гильдии, ни к цеху». (К гильдиям были приписаны 
купцы, к цехам — ремесленники.) 
Откуда же брались разночинцы? Что, кроме дворянского 
происхождения, теперь давало право не платить податей?.. Образование. 
Отныне дворяне предоставляли и другим сословиям доступ к серьезному образованию и умственному труду. Тем самым они как 
бы снимали с себя всю полноту ответственности за судьбы страны, 
предоставляя и другим гражданам страны право думать о том, как 
ей жить и развиваться. Так закончился век дворянской культуры. 
В гимназии и университеты теперь принимались не только дворяне. Эти недворяне обычно были самые старательные ученики. 
Терпеливо снося презрительные взгляды заносчивых дворянских 
сынков, эти «кухаркины дети», как называли их дворяне, становились врачами и юристами, чиновниками и писателями. При этом 
«дети реформ» видели смысл получения образования не только 
в том, чтобы стать специалистами в какой-нибудь конкретной области знаний и умственного труда. Вместе с образованием они как 
раз и принимали на себя то самое бремя ответственности за всю 
страну, которое больше не хотели в одиночестве нести на своих 
плечах дворяне.
Так возникает новое понятие — интеллигенция. Последние 
полтора века интеллигенция остается чисто восточноевропейским 
явлением, важным отличием наших культур, целью образования 
на наших языках. 
С самого начала существования интеллигенции и по сей день 
(а она до сих пор существует, видимо потому, что до сих пор необходима) никто не может ни разрешить, ни запретить человеку быть 
интеллигентом. В XIX веке интеллигенцией называли себя некоторые представители и разночинцев, и дворян. В начале ХХ века 
появились понятия «рабочий интеллигент», «крестьянский интеллигент». Не служат «пропуском в интеллигенцию» хорошие оценки 
в школе или университете. Не переводится это понятие и на другие 
языки. Когда профессор где-нибудь в Западной Европе или в Америке хочет рассказать студентам, кто такой «русский интеллигент», 
он обычно говорит о всемирно известном писателе — Антоне Павловиче Чехове. 

Чехов, родившийся в 1860 году, — ровесник реформ. Внук крепостного крестьянина, сын разорившегося бакалейщика из провинциального Таганрога, он успешно закончил гимназию 
и медицин ский факультет Московского университета. Когда Чехову испол нилось тридцать лет, он, молодой врач и уже известный 
писатель, решает добровольно отправиться на остров Сахалин, где 
в то время жили только опасные преступники, осужденные на каторжные работы. Их были там десятки тысяч. Проделав трудный 
путь через всю Россию, Чехов объехал весь огромный остров, самостоятельно провел там перепись населения, поговорил с каждым 
каторжанином, записав все его нужды и просьбы. Потом он описал 
все это в газетных статьях, в большой документальной книге 
«Остров Сахалин». Просьбы и поручения каторжан он передавал 
местному или центральному начальству, писал письма, следил 
за выполнением.
Его спрашивали: «Зачем тебе это нужно?» Ведь он мог писать 
рассказы, пьесы, которые и писать, и читать интереснее, чем все 
эти тысячи документов о преступлениях и наказаниях, болезнях, 
не справедливостях… Говорили: но ведь они преступники — какое 
нам, честным людям, дело до них? 
А Чехов отвечал (в одном из писем): «Мы сгноили в тюрьмах 
миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения».
Он подчеркнул слово миллионы — а мне хотелось бы подчеркнуть слово мы. Почему он употребил местоимение первого лица? Разве он, Чехов, и его друзья-интеллигенты «сгноили 
в тюрьмах миллионы людей»?.. На Западе сказали бы — они. В английском языке слово they (они) в таких случаях требуется даже 
по правилам грамматики (мы говорим — что-то строится, о ком-то 
говорится — англичанин в этом случае сказал бы: they build, they 
say и т.п.). Наша грамматика сама по себе ничего такого не требует: 
сказать можно по-разному. Но мы привыкли обо всех наших делах 
и событиях говорить мы: не только о хороших (например: Мы летаем в космос), но и о плохих (например: Мы не можем справиться 
с коррупцией).
Интеллигенция есть не только в России. Она есть на Украине, 
в Беларуси и, очевидно, в других странах, которые в XIX веке входили в состав Российской империи. Историк и политик Михаил 
Сергеевич Грушевский, изображенный на украинских 50 гривнах, 
и его семья — яркие примеры украинских интеллигентов. Мария 
Грушевская, жена Михаила Сергеевича, была одним из первых 
переводчиков рассказов Чехова на украинский язык и не только 
печатала их в украинских журналах, но и посылала свои переводы 
Антону Павловичу, переписывалась с ним — что само по себе, конечно, не является «пропуском в интеллигенцию». 

В рассказе Чехова «Дом с мезонином» об одной семье говорят: 
«Да, прекрасная, интеллигентная семья». И приводится такое доказательство интеллигентности и хорошего воспитания: «Хорошее 
воспитание не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, 
что ты не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой».
Сам Чехов не единожды «пролил соус на скатерть». Ну, например, он часто оценивал людей не по их личным качествам, а по их 
принадлежности к той или иной национальности.
Вот он вместе с А.С. Сувориным (о котором речь у нас впереди) 
в 1894 году, в первый и в последний раз в своей жизни, посещает 
тот самый город Львов (в ту пору Лемберг), где вскоре выйдут сборники его рассказов в переводе Марии Грушевской. Проведя здесь 
целый день (пятницу), путешественники тщательно осмотрели 
выставку, устроенную к столетию восстания Тадеуша Костюшки 
и, по замыслу ее организаторов, долженствующую представить 
не более и не менее как «результаты промышленной и умственной 
жизни поляков». 
Результаты поляков показались Антону Павловичу «ничтожными», зато ему понравились встреченные в Лемберге «необыкновенные жиды в лапсердаках и пейсах» (видимо хасиды), а также 
изданный прихотливо, в стиле модерн, двухтомник (третий том 
поступит в продажу позднее) шевченковского «Кобзаря», который 
он и купил недолго думая.
Всю субботу Чехов с Сувориным ехали из Лемберга в Вену, 
где и провели воскресенье и оттуда в тот же вечер выехали в сторону Адриатики и во вторник обосновались в Аббации: так опять 
же империалисты-австрияки переименовали хорватский курорт 
Опатию. «Здесь ведь братья славяне!», — разочарованно сообщал 
Антон Палыч Францу Осиповичу Шехтелю, спеша уехать в Италию и дальше — на южное побережье Франции, которое, замечал 
он в том же письме, «куда интереснее и роскошнее Аббации и всей 
этой некультурной братушкинской Молдавии». 
Изумительна неполиткорректность одного из писем русского 
путешественника, где он умудрился обидеть половину населения 
Восточной Европы: украинцев — тем, что не заметил никого из них, 
кроме Тараса Шевченко, в украинском городе Львове; евреев — тем, 
что он их там заметил (ср. еще в другом письме: «Жидов здесь видимо-невидимо. Говорят по-русски»); поляков — тем, что «результаты их промышленной и умственной жизни за сто лет» оценил как 
«ничтожные»; хорватов — тем, что, не видя никаких следов их культуры в Опатии (хотя бы таких, как украинской — во Львове), обозвал их «некультурными»; наконец, молдаван — тем, что «обозвал» 
их славянами… В общем, и в этом, как и во всем остальном, Антон 
Палыч, не востребованный к священной жертве Аполлоном, —