История англоязычной литературы

В.С. Рабинович





                ИСТОРИЯ АНГЛОЯЗЫЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ





Учебное пособие

3-е издание, стереотипное










Москва Издательство «ФЛИНТА» 2023

УДК 821.111
ББК 83.3(4=432.11)6
     Р12




Рецензенты:
канд. филол. наук, доцент, зав. кафедрой Зарубежной литературы Уральского государственного университета Л.А. Назарова





     Рабинович В.С.
Р12 История англоязычной литературы : учеб. пособие / В.С. Рабинович. — 3-е изд., стер. — Москва : ФЛИНТА, 2023. — 320 с. — ISBN 978-5-9765-4031-6. — Текст : электронный.

          Книга представляет собой авторский курс лекций по истории английской и американской литературы. Курс лекций ориентирован на формирование у студентов восприятия англоязычной литературы (с концентрацией внимания на литературе Великобритании и США) как единого взаимосвязанного целого, формирование представлений об основных этапах и направлениях развития английской и американской литератур, а также знакомство с творческими индивидуальностями классиков английской и американской литературы.
          Книга адресована студентам гуманитарных специальностей, изучающим курс истории зарубежной литературы; она может также представлять интерес для аспирантов соответствующих специализаций, преподавателей зарубежной литературы, а также для широкого круга читателей — ценителей английской и американской литературы.

                                                 УДК 821.111
                                                 ББК 83.3(4=432.11)6






ISBN 978-5-9765-4031-6

              © Рабинович В.С., 2020
              © Издательство «ФЛИНТА», 2020

            Предисловие



   «Литература стран изучаемого языка» - это необычная учебная дисциплина, в некотором смысле - химерическая. В самом деле, в нашей стране исторически сложились две устойчивых традиции преподавания зарубежной литературы. Одна традиция -«филфаковская»: это когда изучается (причем - текстуально, с обязательным прочтением студентами) огромный массив западной литературы - от античности до конца XX века - разумеется, в русском переводе. Неизбежность, с которой приходится мириться при разработке подобного рода курсов, - непременная «утечка» ряда смыслов, подтекстов, особенностей индивидуального авторского стиля уже на уровне перевода. Подобные курсы изначально обречены на определенную «обзорность»: их задача - познакомить студентов с основными тенденциями развития западной литературы в разные века, с доминантами творчества наиболее известных авторов.
   Другая традиция - «инязовская»: это когда на языке оригинала (то есть - без «утечек» изначального содержания на уровне перевода) текстуально изучается относительно небольшое количество произведений, часто - разрозненных, случайно подобранных. Подобные курсы призваны дать студентам навыки работы с иноязычным текстом, навыки чтения, перевода и анализа. Но неизбежность, на которую обречены подобные курсы, - малый объем литературного материала, который может быть охвачен. В самом деле, чужой язык - при самом высоком уровне его преподавания и освоения - не родной: потому традиционно семестровый объем обязательного для студентов чтения переводной литературы исчисляется в десятках тысяч страниц; литературы иноязычной - в десятках тысяч знаков (разница -порядкового масштаба). Курс зарубежной литературы при этом превращается в некое дополнение к языковым курсам: студенты учатся работе с иностранным языком на материале художественной литературы. При этом огромный объем мировой классики просто остается за пределами изучения.
   Неизбежная ограниченность как «филфаковского», так и «инязовского» изучения зарубежной литературы не может быть преодолена в рамках самих базовых курсов - но может быть уравновешена дополнительными учебными курсами: на филологических факультетах - спецкурсами, на которых формируются непосредственно навыки анализа текста; на факультетах иностранных языков - учебным курсом «Литература стран изучаемого языка», где достаточно большой объем литературы изучается в русском переводе. Этот курс по определению более обзорен - но он призван дать

3

студентам представление о литературе стран изучаемого языка как об едином целом в многообразии тенденций, направлений, связей, влияний, наконец - личностей и одновременно в ее включенности в более широкий контекст мировой литературы (в том числе -литературы русской; отсюда - немалое количество параллелей с русской литературой в представленном в пособии учебном курсе).
   Фактически предлагаемый здесь курс представляет собой вариант своего рода «филфаковской прививки» на ствол по существу своему «инязовской» специальности и потому скорректирован в сравнении с обычными «филфаковскими» курсами зарубежной литературы с учетом «инязовской» специфики аудитории. Отсюда - его химеричность.
   Ограниченность курса, заданная самим названием курса «Литература стран изучаемого языка», определяется жестким вычленением из литературы мировой и даже западной только и исключительно литературы англоязычной (в данном случае -литературы Англии и США). Но ведь литературы Англии и США - не отдельный изолированный мир; эти литературы тесно вписаны в общий западный контекст. И одной из задач курса стало представление этого контекста - чтобы романтизм в его английском и американском вариантах был осмыслен в контексте романтизма вообще, реализм Диккенса и Шарлотты Бронте - через призму общих закономерностей реализма и др.
   Разумеется, курс, представленный в пособии, не мог охватить все даже вершинные явления английской и американской литератур. Объем курса с неизбежностью обрекает на выбор - увы, субъективный. Но ограниченный поставленной задачей - охватить все основные этапы развития англоязычных литератур. А уже выбор изучаемых авторов -более субъективен; выбор произведений - еще более. Это -- вариант авторского курса, допускающий несогласие, и корректировки, и добавления, ориентированный на диалог с другими авторскими курсами.

4

            Английская литература


Вместо вступления

   Сложно давать общую характеристику английской литературе -почтеннейшей по возрасту, богатейшей по содержанию и очень разнородной. Даже ее границы - размыты. Как, впрочем, размыты границы «английского» и «английскости». Здесь много явлений и фигур периферийных, «маргинальных», «химерических», с учетом того, что в английское культурное пространство на протяжении веков были включены и Ирландия, и Шотландия, и Уэльс, а за пределами Островов - огромные заморские территории. Этот мир был отчасти - в большей или меньшей степени - английским, но не только английским. Англоязычные ирландцы Свифт, Шоу, Уайльд, Джойс (создавший на английском языке особый, джойсовский Дублин, вставший в мировой литературе в один ряд с диккенсовским Лондоном, Парижем Виктора Гюго и Петербургом Достоевского)... «Англо-индийский» Киплинг, поэт Империи... Коренной англичанин Олдос Хаксли, по принципиальным соображениям отказавшийся от британского гражданства и навсегда покинувший Англию во 2-й половине 1930-х г.г., большую часть своей творческой жизни проживший в США (но принципиально - без гражданства), во многом опиравшийся на восточные традиции и при этом - абсолютный космополит по образу мира... Но все они - наряду с «классическими» англичанами Диккенсом или же Вордсвортом - оказались исторически «вписанными» в англоязычное и шире - англокультурное пространство, занимающее в мировой культуре особое место.
   Вроде бы английская литература прошла примерно тот же путь, что и остальная европейская. Было свое Возрождение, свое Просвещение, свой романтизм, свой реализм. Все «как у людей». Но все - особое. Возрождение позднее, короткое - и «стертое», Просвещение - очень «спокойное», естественно вписавшееся в принятую систему ценностей (в отличие, например, от французского, увенчавшегося революцией), реализм - особый, викторианский. Что тому причиной? Может быть, особое, островное положение Англии. А может быть, рано сложившееся осознание своей всемирной миссии. А может быть - значительно более богатые, чем у европейских соседей, демократические традиции. Впрочем, есть культурная данность под названием английская литература. Одна из ее интерпретаций представлена в этом лекционном курсе.


5

            Рождение английской литературы. Джеффри Чосер



   Практически невозможно зафиксировать в истории сам момент зарождения той или иной национальной литературы - такого момента, как правило, нет. Есть живущие в народе, передающиеся из уст в уста, из поколения в поколение мифы, потом - эпические повествования (поначалу - в виде разрозненных песен, сказаний или былин, потом обретающие цельность, оформленность), и это - уже предвестие литературы; однажды делались и первые записи, порой случайные - и в большинстве своем до наших дней не дошедшие.
   Но однажды национальная литература обретает новое качество - она обретает те свойства (причем - в их соединении), которые потом определят ее развитие на века вперед, и в связи с этим находит свое место в общемировом контексте. Такого рода «первотолчок» английской литературе дал Джеффри Чосер, «отец английской поэзии», создатель «Кентерберийских рассказов».
   Его «Кентерберийские рассказы» трудно причислить к какому-либо жанру: книга вбирает в себя черты многих повествовательных жанров. По своей структуре «Кентерберийские рассказы» имеют ряд аналогов в других литературах: от итальянского «Декамерона» Дж.Боккаччо до арабской «Тысячи и одной ночи». Все эти произведения (как, впрочем, и чосеровские «Кентерберийские рассказы») многосюжетны: объединяет множество сюжетов лишь последовательный пересказ одним или же многими рассказчиками. Таким образом, организуют единый сюжет лишь обстоятельства, которые свели вместе многих рассказчиков (эпидемия чумы в «Декамероне» - или же паломничество в Кентербери в «Кентерберийских рассказах») или же вынудили одного рассказчика последовательно излагать не связанные друг с другом или же соединенные случайными связями сюжеты (как в «Тысяче и одной ночи»). Как правило, в таких «многосюжетных» произведениях просто объединен ряд занимательных историй, которые могли бы существовать и самостоятельно; во многих литературах в Средние века и позже существовал жанр таких занимательных (а порой - при этом и поучительных) рассказов: таковы французские фабльо, немецкие шванки, русские городские повести XVII века. У Чосера множество таких историй объединяет общая ситуация, в которой они рассказаны: их последовательно рассказывают Кентерберийские паломники, случайно встретившиеся в харчевне «Табард». Порой их рассказы по своей фабуле - обычные занимательные истории с любовным сюжетом, чем-то напоминающие истории из «Декамерона», - например, рассказ мельника о студенте, который, благодаря своей эрудиции и находчивости, разделил ложе с юной женой своего квартирного хозяина, а его самого представил перед всем городом сумасшедшим:

6

         «... Старым дураком
         Его считали в городе потом.
         Школяр не выдаст друга, без сомненья: «Сошел с ума старик наш, к сожаленью». Один шепнет, другой еще добавит, Кого угодно школяры ославят»


    В то же время «Кентерберийские рассказы» - это не просто цикл занимательных и поучительных повествований. Чосер - что было безусловным новаторством для его эпохи - создал галерею типов. Каждый из двадцати девяти паломников - не только рассказчик или случайный слушатель, но и носитель определенных черт характера (в сочетании с внешностью), которые оказывались в чосеровском мире тесно связаны с его родом занятий. Итак, в харчевне встретились рыцарь, его сын, настоятельница монастыря, несколько монахов, купец, оксфордский студент, юрист, богатый помещик, несколько ремесленников, повар, моряк, врач, ткачиха, приходской священник, пахарь, эконом, мажордом, пристав церковного суда и продавец индульгенций. Характер каждого выписан несколькими штрихами - при этом серьезный и иронический планы в описаниях сплетены настолько тонко, что порой затруднительно проведение границ. Иронические подтексты (но - мимолетные, неявные) просматриваются у Чосера даже при описании безусловно вызывающих авторскую симпатию героев. Например, безусловно «положительный» по авторскому замыслу приходской священник, который

         «был добродушен, кроток и прилежен и чистой душою безмятежен»

   (и это - серьезно, это - по-настоящему), однако же

         «...нехотя проклятью предавал того, кто десятину забывал внести на храм и на дела прихода»

   Не менее «положительный» оксфордский студент, преданный науке

         «(ему милее двадцать книг иметь, чем платье дорогое, лютню, снедь»
   - вспомним, что сам Чосер был одним из образованнейших людей своего времени и обладателем уникальной для XIV века библиотеки в 60 книг), однако же средства к существованию


7

         «клянчил, грешная душа, У всех друзей и тратил на ученье И ревностно молился о спасенье Тех, щедрости которых был обязан»


   В других случаях иронией окрашен весь внешне вполне благопристойный «психологический портрет». Например, настоятельница монастыря -


         «Была так жалостлива, сердобольна, Боялась даже мышке сделать больно И за лесных зверей молила небо. Кормила мясом, молоком и хлебом Своих любимых маленьких собачек. И все нет-нет - игуменья заплачет: Тот песик околел, того прибили -Не все собак игуменьи любили.»

   Отдельные же психологические портреты окрашены уже не иронией, а сарказмом.
   Одновременно «Кентерберийские рассказы» представляют интерес и как своего рода культурный перекресток: рассказы героев книги включают в себя многочисленные реминисценции, восходящие к античности и к Библии; сюжеты ряда рассказов оказываются вариантами «бродячих сюжетов», в том или ином виде присутствующих в разных литературах. Преломления известных сюжетов зачастуюискажают оригинал и могут служить весьма интересными образцами «полузнания» англичан XIV об античности: например, Рыцарь в своем рассказе, излагая известный «фиванский» сюжет, рассказывает о том, как Тезей (названный в рассказе «великим герцогом») столкнулся с «рядом одетых в траур дам», оказавшихся фиванками (причем каждая - «княжеской иль королевской крови»). Они и рассказывают Тезею о беде, постигшей Фивы. Если, согласно античному сюжету, фиванский правитель Креонт после победы над врагами, осаждавшими Фивы, запретил хоронить только одного из сыновей Эдипа, Полиника, павшего на стороне врагов Фив(на этом и построен сюжет софокловской «Антигоны»), то в изложении чосеровского рыцаря Креонт по неизвестной причине... запретил хоронить всех своих погибших при защите родного города соотечественников. Рассказ несчастных женщин звучит - буквально! -так:


8

         «Мужей лишились мы во время боя, Когда был город Фивы осажден.
         Теперь - о горе нам! - старик Креон, Что ныне царствует в пределах Фив, Исполнен гнева и несправедлив, Тиранства ради и из жажды зла, Чтоб обесчестить мертвые тела, Фиванцев, павших в лютой битве той, Велел сложить из трупов холм большой, И ни за что не допускает он, Чтобы сожжен был кто иль погребен: Всех псам обрек он мерзостным приказом»

   На месте трагической фигуры мудрого и доблестного государственного мужа Креонта, виновного трагической виной, каким он предстает в софокловской «Антигоне» (да, он виновен - он запретил хоронить Полиника как государственного изменника, посягнув на священное право любого человека быть погребенным и на не менее священное право (и одновременно долг!) родственников предать близкого человека достойному погребению), предстает злобный безумец, который единственно «Тиранства ради и из жажды зла» запретил хоронить тех, кто защищал его город. А сыновья Эдипа Этеокл и Полиник, согласно античному сюжету, воевавшие и погибшие по разные стороны - один защищая Фивы, другой в стане врагов - у Чосера превращаются в Арситу и Паламона, «августейших двух господ, ведущих от владыки Фив свой род», которые лежали среди трупов - но оказались живы («смерть овладела ими не вполне») и потом были отправлены захватившим Фивы Тезеем «в Афины век в неволе коротать».
   В качестве образца специфического преломления у Чосера «бродячего сюжета» может быть рассмотрен известный сюжет, который почти пять столетий спустя после Чосера оживет в ... пушкинской «Сказке о царе Салтане». Сюжет пушкинской сказки общеизвестен: юная царица родила богатыря как раз тогда, когда ее муж, царь Салтан, был на войне. Ему шлют счастливую весть, но коварные Ткачиха, Повариха и Сватья-баба Бабариха подпаивают гонца - и кладут ему подложное письмо, из которого следует, что родила царица «не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку». Царь, поначалу в гневе пожелавший повесить гонца, немного успокоился - и послал с тем же гонцом разумное предписание «ждать царева возвращенья для законного решенья», однако коварные завистницы не унимаются - и вновь подпоенному гонцу кладут подложное предписание о том, что

9

«царь велит своим боярам, времени не тратя даром, и царицу, и приплод тайно бросить в бездну вод». Так у Пушкина.
   А у Чосера (в рассказе Юриста)? Здесь рассказывается история «дочери владыки Рима» Констанцы, которая после многих перипетий оказалась в море в утлой лодке, была прибита к британским берегам - и стала женой короля. Вскоре после зачатия младенца «короля, к ее печали, как раз в те дни военные дела в далекую Шотландию послали». В срок родился младенец, нареченный Маврикием, - и со счастливой вестью к королю был послан гонец. «Но он решил, что королеву-мать ему полезно навестить сначала», - и эта коварная женщина из ненависти к Констанце подпоила гонца - и вложила в его суму подложное послание:

         «В нем сообщалось вот что: королева
         Чудовище на свет произвела;
         Из адского как будто выйдя чрева,
         Похож ребенок на исчадье зла
         Должно быть, мать от эльфов к нам пришла
         И колдовские применяет чары.
         Все эту ведьму ненавидят яро.»

   Чосеровский король, в отличие от пушкинского царя Салтана. сразу кротко воспринял случившееся как Богом дарованную неизбежность и повелел:

         «Дитя храните и супругу тоже,
         Покуда не вернуся я домой»

   (у Пушкина - «ждать царева возвращенья для законного решенья»).
   На обратном пути гонец у Чосера вновь заглянул к королеве-матери, вновь был ею подпоен (у Чосера, в отличие от «Сказки о царе Салтане», присутствует морализирующий комментарий по поводу гонца         «Негодный, пьянству преданный гонец!
         Ты на седле не держишься от хмеля,
         Без умолку болтая, как скворец,
         Все тайны выдаешь ты, пустомеля!
         Себя не помня, мыслишь еле-еле.
         Вино - плохой советчик: от него
         Хорошего не ждите ничего),»

   после чего


10