Три города Сергея Довлатова

ISBN 978-5-00139-321-4

© Арьев А., 2021
© Скульская Е., 2021
© Генис А., 2021
© ООО «Альпина нон-фикшн», 2021

УДК 821.161.1 
ББК 83.3(2=411.2)6-8Довлатов С.Д.
 
А89

Редактор Елена Аверина

Арьев А.

А89  
Три города Сергея Довлатова  / Андрей Арьев, Елена Скульская, Александр Генис. — М. : Альпина нон-фикшн, 2021. — 
248 с.

ISBN 978-5-00139-321-4

Сергей Довлатов — один из самых популярных и читаемых 
русских писателей конца ХХ — начала XXI века. Его тексты переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе 
и вузах. Одновременно смешная и пронзительно-печальная проза 
Довлатова давно стала классикой.
«Три города Сергея Довлатова» — биография в декорациях 
Ленинграда, Таллина и Нью-Йорка. Три друга — Андрей Арьев, 
Елена Скульская и Александр Генис — делятся с читателем живыми 
воспоминаниями, письмами и разговорами, которые приоткрывают нам дверь во времена, когда Довлатов еще и не думал о мировой славе.

УДК 821.161.1 
ББК 83.3(2=411.2)6-8Довлатов С.Д.

Все права защищены. Никакая часть этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме 
и какими бы то ни было средствами, включая размещение 
в сети интернет и в корпоративных сетях, а также запись 
в память ЭВМ для частного или пуб личного использования, 
без письменного разрешения владельца авторских прав. 
По вопросу организации доступа к электронной библиотеке издательства обращайтесь по адресу mylib@alpina.ru

Содержание

Андрей Арьев
ВЗГЛЯД ИЗ ПЕТЕРБУРГА .............................. 

Елена Скульская
ВЗГЛЯД ИЗ ТАЛЛИНА ......................................

Александр Генис
ВЗГЛЯД ИЗ НЬЮ-ЙОРКА .............................

Сергей Довлатов писал, что через его жизнь прошли три города.

«Первым был Ленинград. Без труда и усилий далась Ленинграду 
осанка столицы. Вода и камень определили его горизонтальную 
помпезную стилистику. Благородство здесь так же обычно, 
как нездоровый цвет лица, долги и вечная самоирония.
Ленинград обладает мучительным комплексом духовного 
центра, несколько ущемленного в своих административных 
правах. Сочетание неполноценности и превосходства делает его 
весьма язвительным господином».

О питерском периоде жизни Сергея Довлатова написал один 
из самых близких его друзей — прозаик, литературовед Андрей 
Арьев. Они познакомились в ранней молодости и сохранили 
отношения до самой смерти Довлатова. Именно Арьев сделал 
все возможное и невозможное, чтобы книги Сергея Довлатова 
встретились с читателем.

По периодизации самого Довлатова, после Ленинграда 
«следующим был Таллин. Некоторые считают его излишне 
миниатюрным, кондитерским, приторным. Я-то знаю, 
что пирожные эти — с начинкой.
Таллин — город вертикальный, интровертный. Разглядываешь 
готические башни, а думаешь — о себе.
Это наименее советский город Прибалтики. Штрафная 
пересылка между Востоком и Западом».

О трех годах жизни Довлатова в Таллине написала поэт и прозаик 
Елена Скульская, которая работала с Сергеем в газете «Советская 
Эстония» в середине -х, а потом переписывалась с ним.

«Жизнь моя долгие годы катилась с Востока на Запад. Третьим 
городом этой жизни стал Нью-Йорк.
Нью-Йорк — хамелеон. Широкая улыбка на его физиономии легко 
сменяется презрительной гримасой. Нью-Йорк расслабляюще 
безмятежен и смертельно опасен. Размашисто щедр и болезненно 
скуп. Готов облагодетельствовать тебя, но способен и разорить 
без минуты колебания.
Его архитектура напоминает кучу детских игрушек. Она 
кошмарна настолько, что достигает известной гармонии.
Думаю, что Нью-Йорк — мой последний, решающий, 
окончательный город. Отсюда можно бежать только на Луну…»

О жизни Довлатова в его последнем городе написал прозаик 
и эссеист Александр Генис. Он тесно общался с писателем все 
американские годы и выпускал вместе с ним газету «Новый 
американец».

Сейчас в Петербурге стоит памятник Сергею Довлатову, 
в Таллине памятник намечено установить в  году, 
к -летию классика, в Нью-Йорке его именем названа улица. 
Но три автора этой книги знали, ценили и любили Довлатова, 
когда известность еще не пришла к нему, когда он был гоним 
и в Ленинграде, и в Таллине, когда в Нью-Йорке только-только 
забрезжило признание. Когда мысли о посмертном величии 
и мировой славе не приходили в голову ни самому Довлатову, 
ни его друзьям.

Тем, надеемся, и интересны эти воспоминания, в которых 
Довлатов живет и не знает своего будущего.

АНДРЕЙ АРЬЕВ — историк литературы, эссеист, окончил 

филологический факультет Ленинградского университета. 

С  года — член Союза писателей СССР, с  — главный 

редактор журнала «Звезда». С начала -х публиковался 

в советской периодике, в самиздате и за рубежом. Автор более 

 печатных работ.

Область интересов — русская культура XIX–XXI веков. Составитель, 

комментатор, автор предисловий и послесловий к различным 

изданиям сочинений Сергея Довлатова, а также статей о нем 

в периодике и сборниках. В  году выпустил книгу о феномене 

царскосельской поэзии «Царская ветка». Автор ряда статей 

о творчестве Владимира Набокова, книг «Жизнь Георгия Иванова. 

Документальное повествование» (), «За медленным и золотым 

орлом. О петербургской поэзии» (). Составитель, комментатор 

и автор вступительных статей к изданным в «Новой библиотеке 

поэта» книгам: Георгий Иванов. «Стихотворения» (;  — 

второе издание), «Царскосельская антология» (). Живет 

в городе Пушкин, Санкт-Петербург.

АНДРЕЙ АРЬЕВ

ВЗГЛЯД 
ИЗ ПЕТЕРБУРГА

История рассказчика

…Совет — самый мудрый из тех, что мне доводилось 
слышать от братьев писателей: «Если хотите что-нибудь 
написать, рассказывайте об этом. Всем. Неважно, будут 
вас понимать или не будут. Рассказывайте; всякий раз вам 
придется выстраивать свою историю от начала до конца; 
через некоторое время вы поймете, какие элементы важны, 
а какие — нет. Главное, чтоб вы сами себе умели все 
рассказать». И я начал рассказывать; я рассказывал свои 
истории в Польше и в Израиле, серьезным немцам и Артуру 
Сандауэру, который поминутно перебивал меня вопросом: 
«К чему вы клоните?». Не знаю; в том-то и штука, 
что не знаю. Зато я знаю, что буду бежать всю дорогу — 
и ни на минуту не замолчу.

М Х

ВЗГЛЯД ИЗ ПЕТЕРБУРГА
9

1

Любители отождествлять искусство с действительностью вдоволь смеются или негодуют, читая довлатовскую прозу. И эта 
естественная обыденная реакция верна — если уж и по Сергею 
Довлатову не почувствовать абсурда нашей жизни, то нужно 
быть вовсе к ней слепым.
Когда его истории пересказывались как случившиеся 
в жизни, он только радовался. Радовался именно потому, 
что слепком с этой жизни они никогда не бывали. Да и пересказать их на самом деле невозможно. Разве что заучив 
наизусть.
Но парадокс его книг в том и состоит, что на самом деле 
вся их беззаботно-беспощадная достоверность — мнимая.
Какие бы известные названия улиц и городов, какие бы 
знакомые фамилии, какую бы «прямую речь» героев в довлатовских текстах ни обнаруживали, их ни в коем случае 
нельзя расценивать как хроникально-документальное свидетельство. Правдивость вымысла для писателя существеннее 
верности факту. Протокольной документальностью он пренебрегал, чтобы тут же творчески ее воссоздать.
В прозе Довлатов неточно называет даже собственный день 
рождения, указывает в «документальном» «Ремесле»  октября, на обложках своих западных изданий ставит неверный 
год отъезда за границу, в разных случаях несходным образом 
мотивирует одни и те же поступки, личные достижения расценивает как неудачи, в проигрышах видит победу, в недостойных действиях — достоинство.
Формулировок он с молодых лет придерживался таких: 
«потерпел успех», «одержал поражение». И следовал им 
до конца. Лестные отклики о себе в американской печати 
прокомментировал однажды так: «Самая большая рецензия 

ТРИ ГОРОДА СЕРГЕЯ ДОВЛАТОВА
10

появилась в “Миннесота дэйли”. Мне говорили, что в этом 
штате преобладают олени».
Ошибочно видеть в Сергее Довлатове бытописателя. Вместо копий он создавал в своих рассказах новую сверкающую реальность. Ранние — в духе веяний времени — опыты 
в жанре «философской ахинеи», как он сам изящно выразился, 
не требовавшие, подобно стихам, логического обоснования, 
сильно раскрепостили его воображение. Но и они не оторвали 
писателя от сути нашей быстротекущей жизни. Действительность в его прозе стала отражаться как бы сквозь цветные 
витражные стекла — к тому же увеличительные. Сквозь них 
видишь то, что обычный взгляд заметить не в состоянии. Реальность остается в прозе Довлатова реальностью, но в сравнении с авторским художественным оттиском она обыденнее 
и тусклее.
Из этого вытекает еще одно обстоятельство: эмоционально доступный читателю рассказчик довлатовских историй идентифицируется с их создателем — восторженнопревозносимым, как любимый артист. Довлатов не просто рассказчик, он — человек-артист, авторский контур в его прозе 
очерчен, но радужно размыт, диалогически разомкнут.
Художество — дело артистическое, и, чтобы остаться самим собой при свете рампы, нужно наложить на лицо грим. 
Грим и освещение выявляют важные свойства натуры, в состав самой натуры не входя.
Так что если начать выискивать у Довлатова «кто есть 
кто» — даже в том случае, когда названы реально существующие люди, — можно наверняка запутаться, а главное, сильно 
огорчиться. И по весьма своеобразной причине. Хваленая 
натура — залапаннее и заляпаннее довлатовского полотна.
В отклике на смерть Довлатова Лев Лосев написал: «Есть 
такое английское выражение “Lаrgеr then life” — крупнее, 
чем в жизни. Люди, их слова и поступки в рассказах Довлатова 

ВЗГЛЯД ИЗ ПЕТЕРБУРГА
11

становились “larger then life”, живее, чем в жизни. Получалось, 
что жизнь не такая уж однообразная рутина, что она забавнее, 
драматичнее, чем кажется. Значит, наши дела не так плохи».
Поэтому о «прототипах» довлатовских историй лучше 
и не вспоминать. Да и не в них, честно говоря, дело. Отношение художника к людям зависит от его вглядывания в собственную душу.
Если за кем-нибудь Сергей Довлатов и подглядывает, 
за кем-нибудь шпионит, то прежде всего за самим собой. Лишь 
прислушиваясь к себе, Довлатов научился замечательно слушать собеседников. А научившись, все-таки настоял на том, 
что за повествователем всегда грехов больше, чем за всеми 
остальными действующими лицами.
Довлатовские персонажи могут быть нехороши собой, могут являть самые дурные черты характера. Могут быть лгунами, 
фанфаронами, бездарностями, косноязычными проповедниками… Но их душевные изъяны всегда невелики — по сравнению с пороками рассказчика. Довлатовский творец не ангел — 
априорно. Зане лишь падшим явлен «божественный глагол».
Где бы этот рассказчик ни пребывал, его темой оставалась 
судьба внутренне раскрепощенных людей в условиях несвободной, стесненной, уродливой действительности. Той, в которой обитал сам автор. Лучше многих он знал, какие мучения предстоят в жизни любому счастливцу, и не сомневался, 
чем наша жизнь кончается.
Довлатовские сюжеты изначально грустны, несут в себе 
нечто «слишком человеческое».
И тем не менее, читая его прозу, мы и на самом деле сдержать улыбки не в состоянии. Ее он и ждал, признавшись однажды: «Хочется писать так, чтобы мои книги читали внуки 
моих врагов — и улыбались». Слава богу, это и произошло 
на наших с вами глазах.
И это победа.