Эволюция культуры

Москва
ИНФРА-М
2024

ЭВОЛЮЦИЯ КУЛЬТУРЫ

Ñ.Â. ÁÎÐÇÛÕ

МОНОГРАФИЯ

Борзых С.В.
В82 
 
Эволюция культуры : монография / С.В. Борзых. — Москва : 
ИНФРА-М, 2024. — 142 с. — (Научная мысль). — DOI 10.12737/
monography_5b27b23f924392.40594344.

ISBN 978-5-16-013860-2 (print)
ISBN 978-5-16-106542-6 (online)

В данной книге предлагается взгляд на культуру с позиции теории эволюции. 
Предполагается, что она развивалась так же, как это свойственно 
всем живым организмам. По сути, культура есть специфически человеческий 
способ выживания, ответ со стороны нашего вида на те естественные 
условия, в которых он оказался. Кроме того, рассматриваются прошлое, 
настоящее и будущее культуры. 
Книга предназначена для широкого круга читателей.

УДК 930+008(075.4)
ББК 63.5

УДК 930+008(075.4)
ББК 63.5
 
Б82

©  Борзых С.В., 2018
ISBN 978-5-16-013860-2 (print)
ISBN 978-5-16-106542-6 (online)

Что такое культура 
 
Вплоть до недавнего времени среди подавляющего большинства и 

ученых, и простых людей бытовало мнение, согласно которому культура 
является сугубо человеческим феноменом, ни в коем случае не свойственным 
какому-либо другому виду. Однако ситуация начала меняться 
тогда, когда, по крайней мере, некоторые приматологи стали говорить о 
разных культурах у обезьян. Скажем, несходство способов обработки 
твердых плодов действительно сохранялось на протяжении поколений, 
и техники передавались по наследству, не пересекая границ обитания 
той или иной стаи или группы. Это и свидетельствует в пользу того, что 
хотя бы шимпанзе могут демонстрировать определенный уровень социального 
научения, который бы отличал их от прочих. Если это не культура, 
то что это? 

В научной литературе, посвященной данным вопросам, увы или к 

счастью, нет точного определения предмета ее исследования. Точнее 
будет сказать, что их столько, что само их количество говорит о бессилии 
ученых в отношении задачи дать точную формулировку того, чем 
они, собственно, занимаются. Несмотря на это, существует довольно 
широкий консенсус по поводу того, что является содержанием культуры. 
В таком случае называются традиции, обычаи, язык, паттерны поведения, 
суеверия, некоторые представления о мире и т.д. Нам нет особой 
нужды озвучивать весь список, потому что важно следующее. 

Проблема, как представляется, состоит в том, что всякий исследова-

тель или просто заинтересованный в определении культуры неявно, но 
оттого не менее последовательно придерживается позиции, с высоты 
которой это только человек способен создавать культуру, а все прочие 
животные — нет. В таком случае все, что необходимо, это посмотреть 
на то, чем обладают люди, а затем поместить весь этот набор в соответствующую 
дефиницию. 

Данное затруднение постоянно всплывает тогда, когда требуется 

оценить уровень, как это обозначается, развитости даже не столько прочих 
видов, сколько тех, кто эволюционно предшествовали самому человеку. 
Была ли у австралопитеков, эректусов или людей умелых культура 
или нет, в таком случае не совсем ясно, потому что, с одной стороны, 
они вроде бы имели некоторые черты, которые роднят их с нами, с другой 
стороны, они не оставили после себя наскальной живописи или мифов, 
что как бы должно означать, что до наших высот они еще не добрались. 


На самом деле подобные сложности неискоренимы в рамках указан-

ного подхода, они имманентны ему. Так происходит по многим причинам, 
но тут стоит описать лишь некоторые из них, которые, как предполагается, 
являются наиболее существенными в нашей неспособности 
разглядеть у других видов то, чем мы столь щедро одариваем самих 
себя. Как кажется, несколько изменив или даже сместив ракурс, мы 

сможем более адекватно оценить не только себя, но и иных животных. 
Итак. 

Во-первых, озвученная позиция всегда сталкивается с проблемой 

полноты. Ее смысл заключается в том, что крайне сложно, если вообще 
возможно, определить точный состав рассматриваемого феномена. 
В случае с культурой это означает, что мы не способны исчерпывающе 
не столько описать, сколько хотя бы даже назвать все ее составляющие. 
Так происходит потому, что изучаемый предмет не есть что-то навечно 
данное, но постоянно меняется, а, кроме того, она слишком велика и 
многофакторна, чтобы мы оказались в состоянии свести ее к какому бы 
то ни было большому и длинному списку артикулов. 

Во-вторых, данный подход совершенно не учитывает того, что, как 

было вскользь отмечено в предыдущем предложении, культура далеко 
не статична, но представляет собой динамичное явление. С момента 
расщепления между нами и нашими нынешними родственниками-
приматами прошло довольно много времени, и было бы крайне странно 
и даже необдуманно заявлять о том, что с тех пор ничего не изменилось. 
Как ее состав, так и ее сущностное содержание могли и на деле постоянно 
претерпевали трансформации, а значит, никакой список не способен 
отразить ее истинную природу. Помимо прочего, не стоит также 
забывать о том, что ее современный вид, мягко говоря, не настолько 
естественен, как это принято считать, а равно он не был таким начиная с 
того времени, когда она стала предметом пристального интереса ряда 
исследователей и ученых. 

И в-третьих, как уже указывалось, сама манера, с которой мы гово-

рим о некоем образце, особенно если мы ставим себя на его место, в 
лучшем случае заносчива, если не сказать грубее — дегенеративна и 
нелепа. С какой стати мы решили, что являемся референтной моделью 
для чего бы то ни было, включая и культуру? Тот факт, что мы пытаемся 
и в действительности изучаем их, еще ничего не говорит ни о наших 
достоинствах, ни о наших недостатках, равно как ничего он не свидетельствует 
в пользу наличия или отсутствия оных у прочих видов. Слон 
тоже не лает на Моську, но что это говорит о нем? В конце концов, мы 
можем придумать какой угодно состав того, что затем станем именовать 
культурой, но он будет в лучшем случае произвольным, а то и вовсе 
надуманным. 

Учитывая все это, стоит, по всей видимости, не то чтобы совершен-

но отказаться от данного подхода, но задаться следующим вопросом. А 
каков тот минимальный, но не полный — и это огромная разница — 
список того, что составляет культуру? Выражаясь иначе — каков порог 
входа в соответствующее пространство? 

В разное время предпринимались интересные и не очень попытки 

такого описания. Так, например, Й. Хейзинга говорил об игровом характере 
культуры, хотя и не утверждал этого явно. З. Фрейд заявлял о 
необходимости совести и чувства вины для того, чтобы человек вышел 
из так называемого животного состояния. А К. Маркс, хотя на самом 
деле известное изречение все-таки принадлежит его соратнику 

Ф. Энгельсу, постулировал, что это труд сделал из обезьян — мы знаем 
теперь, что гоминид, но суть от этого не меняется — людей. Можно 
также говорить о мифологических и религиозных концепциях наделения 
нас чем-то сверху — причем неважно Богом ли, инопланетянами, 
пока, конечно, не будет доказано обратного, но они по меньшей мере 
ненаучны, а потому здесь рассматриваться не будут. 

Как бы то ни было, но ни игры, ни совести, ни труда, ни даже их со-

вокупности недостаточно для того, чтобы объяснить возникновение 
культуры. Выделяя тот или иной признак или же объединяя их, мы 
только снова сталкиваемся с уже озвученными трудностями, а это опять 
заводит нас в тупик. Но как тогда нам быть? Давайте посмотрим на 
предмет нашего интереса с точки зрения эволюции. Зачем вообще она 
нам нужна? 

Оставляя в стороне благоглупости вроде реализации нашего высоко-

го духовного потенциала или некой склонности к чему-то трансцендентному, 
все, что у нас остается, это — что и неудивительно, учитывая, 
что этим озабочены абсолютно все виды — стремление и даже 
навязчивое желание выжить чуть ли не любой ценой. То есть, по сути, 
культура, как, впрочем, и все прочее, имеющееся в нашем распоряжении 
природное оснащение, нужна нам исключительно для того, чтобы 
задержаться на этом свете достаточно времени для оставления после 
себя потомства. Точка. 

Разумеется, сразу же посыплются обвинения в редукционизме и 

упрощенчестве, но давайте будем честными с самими собой. Тот факт, 
что, скажем, сегодня чуть ли не любой из нас может сходить на балет, 
сам по себе еще ни о чем не говорит. Во-первых, не всем подобные 
представления по вкусу, а во-вторых, и это куда важнее, этот вид искусства 
появился не так давно, а потому не способен претендовать на роль 
чего-то, что действительно демонстрировало бы нашу исконную природную 
сущность, хуже того, он совершенно нерепрезентативен в данном 
отношении. 

Существуют, конечно, куда менее одиозные или, лучше сказать, 

крайние примеры, показывающие, как на самом деле работает наша 
культура. Так мы рассказываем друг другу истории, передаем опыт, 
чему-то обучаемся и что-то узнаем как раз потому, что обладаем ею. 
В этом, как говорится, вся ее суть. Но если теперь мы взглянем на все 
эти, а также неописанные иллюстрации, то мы поймем, что все эти 
функции могут быть выполнены куда менее сложными и комплексными 
способами, чем те, что практикуют люди. 

Все это значит сразу две вещи. Либо наш вид не настолько велик, 

значим, удивителен, восхитителен и волшебен, как мы это себе рисуем, 
либо же другие животные также имеют культуру, по крайней мере, 
приматы и прочие высшие — откуда вообще взялось это название? — 
представители фауны, такие как волки, дельфины, слоны или вороны. 
На самом деле эти утверждения нисколько не противоречат, но, напротив, 
прекрасно дополняют друг друга. И вот каким образом. 

Если мы признаем, что культура выступает в роли нашего есте-

ственного способа выживания, то в таком случае в данном отношении 
мы ничем не отличаемся от всех остальных видов. Если же мы также 
принимаем тот факт, что мало кто из животных действует согласно 
строго установленной программе и ни на йоту не отклоняется от нее, то 
мы получаем наличие у них культуры. Смущает, правда, здесь одно. 
При определении культуры мы ни в коем случае не должны постулировать 
даже пусть и невысокую степень условности, потому что все должно 
быть предельно ясно и четко, без каких бы то ни было околичностей. 
Как нам в таком случае поступить? Рассмотрим один пример. 

Представьте себе, что бобер решил построить плотину. Что ему для 

этого необходимо? Прежде всего мы не можем говорить об отсутствии 
у него плана хотя бы вследствие того, что нам ничего об этом неизвестно. 
Но зато мы наверняка знаем или способны понять то, что ни один из 
них не сооружает данный объект, в точности повторяя конструкцию, 
которая предшествовала его предыдущему дому. Хотя бы из-за того, что 
всякий индивидуум попадает в новое для себя место и должен некоторым 
образом согласовывать свои действия с тем окружением, которое 
является для него реальностью. Выразим это иначе, любой представитель 
этого вида каждый раз сообразовывает свои действия с уникальными — 
это критично — для себя обстоятельствами. 

По сути, это означает, что бобер должен как-то осознавать, что ни 

прошлая его плотина, ни, возможно, знакомый ему опыт его сородичей 
и его самого, ни какая-то предустановленная программа не способны 
помочь ему в том, чтобы соорудить абсолютно новую и для него, и для 
этого мира конструкцию. Он просто обязан подумать — именно так, как 
поступить в данном конкретном случае, если, разумеется, он не желает 
провала. 

Любая особь на самом деле постоянно пребывает в положении этого 

бобра. Потому что у природы нет таких средств, которые бы позволили 
ей дать каждому индивиду четкую и простую, а главное, возможную 
быть закодированной инструкцию, следуя которой, он, или она, или оно 
успешно выполнили бы то, на что они и нацелены, а именно выжить. 

На это, конечно, можно возразить, что имеется вариант создания от-

носительно универсальных наборов действий, которые окажутся вполне 
транспортабельными в плане их трансляции через гены, и то кажущееся 
разнообразие условий, которое мы наблюдаем в мире, в действительности 
окажется только фикцией, затуманивающей наш взор и скрывающей 
тот фундаментальный факт, что большинство особей повторяют одно и 
то же от раза к разу, нисколько не теряя при этом в степени приспособленности. 


Отчасти так оно и есть, если бы не одно серьезное «но». Очень мно-

гое зависит от размера особи, а также популяции. Если он или она малы, 
то нет никаких проблем с написанием программы, которая, даже если и 
будет довольно часто давать сбои, все равно окажется полезной при 
условии достаточного числа удачных случаев выживания — ведь отпрысков 
в таком случае будет много — для того, чтобы вид сохранился 

на поверхности нашей планеты. В качестве примера можно назвать бактерий 
или даже насекомых, хотя и в меньшей степени. Если же, наоборот, 
индивид относительно велик, то и потомства он породит гораздо 
меньше, а это значит, что излишний риск — тут как на то посмотреть —  
ему противопоказан, и необходимо полагаться на что-то более действенное 
и эффективное, чем тупое повторение чего-то заложенного в 
его генах. И наша иллюстрация с бобром тут более чем уместна. 

Существует, по всей видимости, некая граница, разделяющая быстро 

и обильно плодящихся от тех, кто куда менее проворен и обзаводится 
скромным количеством детей. Для первых довольно будет и программы, 
а вот вторым нужно что-то более внушительное, а это значит, что 
полагаться на предустановленные инструкции для них вредно, а потому 
необходим хотя бы какой-то интеллект. 

Связь разума и культуры вряд ли подлежит сомнению. Несмотря на 

то, что для усвоения какой-либо информации необязательно иметь мозги, 
их наличие тем не менее необходимо для того, чтобы воспринимать 
комплексные данные, а значит, и действовать не в строго очерченных 
границах, а в соответствии с наличной обстановкой. Поэтому совершенно 
неудивительно, что, по крайней мере, какой-то — мы в точности 
не знаем, какой именно — интеллект есть и у бобров, и у волков, и у 
дельфинов, и т.д. Вопрос, следовательно, состоит в том, насколько он 
велик и достаточно ли его для поддержания того или иного уровня 
сложности культуры. 

Некоторые — а их, увы, проводилось не так много — эксперименты 

и наблюдения за животными на воле позволяют говорить о том, что он 
значителен у врановых, китовых и собачьих, а также, разумеется, у 
приматов хотя бы потому, что они решают довольно сложные задачи. 
Проблема, впрочем, остается, потому что не совсем ясно, удовлетворяет 
ли их потенциал тому, что мы называем культурой. И тут мы снова возвращаемся 
к тому минимуму, который переводит тот или иной вид в ее 
лоно. 

Уже человек умелый, но также, по всей видимости, эректус, обладал 

и пользовался орудиями труда, за что и получил свое название. Можно 
к тому же смело утверждать, что еще до появления наших разумных 
предков их предшественники уже владели огнем, а кроме того, языком 
и некоторыми представлениями о мире, которые мы сегодня приписываем 
именно культурному влиянию на нас со стороны. Но какое отношение 
это имеет ко всем остальным животным? 

То, что действительно отличает человека от прочих видов, это его 

своеобразная искусственность, тот интерфейс, который он создает для 
того, чтобы нормально и эффективно взаимодействовать со своей окружающей 
средой. И это является первой составляющей всякой культуры. 
Проще говоря, без орудий труда мы бы не получили ее, а поддержание 
опосредующих механизмов невозможно без обучения и усвоения знаний, 
не данных нам от рождения. 

Впрочем, здесь возникает одна довольно неприятная и даже досад-

ная проблема. Ее суть сводится к тому, что взаимодействие организма 

со средой неизбежно вызывает изменения не только в первом, но и во 
второй. Самый яркий пример — высокая концентрация кислорода в 
земной атмосфере, которая прекрасно демонстрирует то, что даже бактерии 
далеко не столь естественны, как об этом принято думать. В таком 
случае каков тот градиент трансформаций, который делает существо 
по-настоящему искусственным? 

Как и с большинством подобных вопросов ответ, по-видимому, кро-

ется не столько в конкретной цифре, сколько в довольно гибком и способном 
к растяжению диапазоне. Никто не станет спорить с тем, что те 
же бактерии способны чуть ли не полностью трансформировать среду 
своего обитания, но в том-то и дело, что осуществляют они это не только 
сообща и в колоссальных количествах, но и поколениями непреднамеренно. 
Отдельная особь вряд ли — за исключением того, что она может 
породить мириады своих клонов — в состоянии преобразовывать 
свое окружение так же, как это делают те же бобры или даже насекомые. 
Результат определяется размером, о чем речь еще пойдет ниже, 
пока же вернемся к обучению. 

Значит ли то, что подражание или имитация, которые практикуют 

другие животные, следуя примеру или вообще напрямую передавая информацию 
друг другу — преимущественно от старшего поколения к 
младшему, делают выживание возможным? 

Как это демонстрируют многочисленные наблюдения за братьями 

нашими меньшими, это твердо установленный факт. Львы, волки, киты, 
слоны и другие учатся тем критичным навыкам, которые в последующем 
помогут им решать задачи оставления после себя дееспособного 
потомства. И без тех знаний, которые им передают их родители 
и родственники, их выживание было бы проблематичным. 

Как нетрудно убедиться, указанные примеры охватывают млекопи-

тающих, к классу которых принадлежит и человек. Бобры, будучи грызунами, 
надо полагать, также обращаются к обучению, что и позволяет 
им строить их плотины. Но касается ли это других животных, в частности, 
птиц, рыб или пресмыкающихся? Здесь все зависит от размеров и 
сложности мозга. Но можем ли мы тогда постулировать некоторый минимум 
и в данной связи? Как представляется, да. И это будет второй 
составляющей культуры. 

Как известно, прообразом мозга выступили скопления нервных кле-

ток еще у червей. Это эволюционное новшество позволило последним 
лучше координировать свои движения и другие действия, а значит, и 
более эффективно использовать потенциал среды для того, чтобы выжить. 
Впоследствии объем, а также структура этих соединений выросли, 
что в итоге и дало нам содержимое нашей черепной коробки. 

Должно быть понятно, что простого скопления клеток явно недоста-

точно для того, чтобы поддерживать не то чтобы культуру, но и более 
примитивные образования социального порядка. Вообще, общественное 
бытие, очевидно, требует много большего. Но насколько именно? 

На этот вопрос довольно сложно ответить. Даже если мы и откажем-

ся от понятия некоторого рубежа, по достижении которого вид автома-

тически можно объявлять разумным, и вместо этого постулируем определенный 
диапазон или континуум разумности, все равно нам придется 
искать последний. Тем не менее в рамках подобного подхода становится 
очевидным, что сам по себе размер головного мозга, пусть и свидетельствующий 
или же способствующий попаданию его обладателя в разряд 
интеллектуальных созданий, не так много значит, как это принято думать. 
Известно, например, что у А. Эйнштейна серого вещества было 
довольно мало, но это нисколько не помешало ему быть признанным 
гением. 

Что не менее важно, чем сам по себе размер, это то, как именно свя-

заны нейроны между собой, т.е. структура мозга. Можно обладать внушительным 
содержимым черепной коробки, но при этом не демонстрировать 
ничего, кроме самых простых или даже примитивных поступков. 
Но верно также и обратное. Обладание довольно сложным устройством 
своей головы делает осуществимым многие комплексные действия. Тогда 
в качестве примера первого мы назовем корову, а второго — сороку. 

И тот и другой вид, а равно и многие неназванные, в таком случае 

попадают в один и тот же диапазон возможного, но располагаются на 
нем по краям, что снимаем проблему определения точного показателя 
или количества нейронов ли, грамм или чего бы то ни было еще. Достаточно 
лишь оказаться между полярностями или даже вблизи них, чтобы 
стать разумным в такой степени, чтобы поддерживать культуру, если, 
разумеется, она необходима для того, чтобы выжить. И это поднимает 
еще один вопрос. 

Далеко не все виды, даже и обладающие внушительным или же 

сложно устроенным мозгом, сразу же создают для себя культуру. Последняя 
предполагает наличие других особей, то есть, по сути, стадное 
существование. Говорит ли это в пользу того, что, как и в случае с человеком, 
необходимы другие не только для того, чтобы получить данный 
специфический способ выживания, но также нередко сопутствующее 
ему объемное и сложное серое — или нет — вещество? 

В некоторой степени зависимость здесь очевидна. И это является 

третьей составной частью культуры. Даже те виды, которым мы отказываем 
в ней, скажем, пчелы или муравьи, обладают поистине захватывающими 
способностями, обусловленными их совместным существованием 
и приводящими их к постройке их сложных и комплексных сооружений, 
а также многим другим достижениям. Если же окружающие вас 
имеют куда более внушительные мозги, социальная среда просто обязана 
породить рассматриваемый тут предмет. 

Существует так называемое число Данбара, которое обозначает ко-

личество связей, которые индивид может поддерживать на постоянной 
основе. У человека, как нетрудно догадаться, оно довольно велико, составляет 
что-то около 150 соседей и знакомых. У приматов оно меньше, 
что делает их группы более скромными по размерам, чем наши. Тем не 
менее данный принцип не подходит к тем же птицам или рыбам, стаи и 
косяки которых нередко многократно превосходят и общества людей, и 
коллективы обезьян. Даже если мы и эволюционировали в согласии с 

увеличением своего социального окружения, само по себе это не предопределило 
наш большой головной мозг. 

Как бы то ни было, но надо понимать, что без окружающих культура 

бессмысленна по определению. Пусть рыбы ничего особо и не выиграли 
от размера своих популяций, последний тем не менее нередко позволяет 
выживать им более эффективно по сравнению с тем, что бы было, если 
бы они не собирались в огромные косяки. Птицы же, напротив, зачастую 
получали серьезные преимущества от того, что группировались 
стаями, поэтому неудивительно то, что, по крайней мере, у некоторых 
из них мозг стал по-настоящему если и не большим, то уж точно сложно 
устроенным. 

Понятно, что и в этом показателе мы сталкиваемся с проблемой раз-

мера. Но, как и в предыдущих пунктах, мы должны говорить не о точке 
на континууме возможного, а о диапазоне, который может сильно разниться 
от вида к виду. Сегодня человеческие сообщества достигают в 
своем числе порой миллиардов индивидов, но подавляющую часть истории 
наши группы были куда скромнее. 

Но как тогда быть с мышлением, сложной орудийной деятельно-

стью, языком и самосознанием? Начать следует с того, что мы страдаем 
от довольно проблематичного антропоморфизма. Ни наука, ни наша 
речь, ни узнавание себя в зеркале, ни что-либо в том же духе не являются — 
и даже для нас не были — обязательным условием построения 
культуры. Подавляющую часть истории нашего вида мы не ставили 
балет, не сочиняли арии, не возводили небоскребы, не… вы можете 
продолжить сами. 

Наука, предоставив нам просто-таки волшебные удобства и удоволь-

ствия жизни, одновременно привела нас к излишнему самомнению. Тот 
факт, что другие животные не обладают тем, что имеем мы, сам по себе 
еще ни о чем не говорит. Так у людей нет крыльев или эхолокации, но 
никто не будет на этом основании заявлять, что это делает нас ущербными 
или неполноценными. Но то же самое, вообще говоря, касается и 
остальных видов. То, что кто-то не узнает себя в отражающей поверхности, 
еще не свидетельствует в пользу отсутствия у него или нее столь 
восхваляемого нами самосознания. И ровно то же можно сказать по поводу 
всего этого списка. 

Во-вторых, указанные черты или неотъемлемые составляющие куль-

туры не являются причинами, но выступают в качестве следствия того, 
о чем был разговор выше. Например, совместное существование обуславливает 
необходимость создания той или иной коммуника-ционной 
системы, не обязательно, надо отметить, основанной на звуке, а орудийная 
деятельность выступает результатом большого или сложно 
устроенного — а еще лучше того и другого — головного мозга, равно 
как и самосознание и мышление. 

Есть колоссальный смысл в том, чтобы говорить не столько о до-

стижении какого-то рубежа, но о том, что со временем некоторые черты 
того или иного вида начинают демонстрировать возникновение эмер-
джентных свойств и качеств. А будучи соединенными, вместе они по-