Повести Гоголя: пространство смысла

В.Ш. Кривонос

ПОВЕСТИ ГОГОЛЯ
Пространство смысла

Монография

4-е издание, переработанное

Москва
Издательство «ФЛИНТА»
2023

УДК 821.161.109(Гоголь Н.В.) 
ББК 83.3 (2=411.2)1-8 Гоголь Н.В.

К82

Ре це нзе нты:

д-р филол. наук, проф. М.В. Строганов (ТвГУ);
д-р филол. наук, проф. Н.Д. Тамарченко (РГГУ)

К82 

Кривонос В.Ш.
Повести Гоголя: Пространство смысла : монография / В.Ш. Кривонос. — 
4-е изд., перераб. — Москва : ФЛИНТА, 2023. — 420 с. 
—  ISBN 978-5-9765-2312-8. — Текст : электронный.

Монография посвящена повестям Гоголя, которые рассматриваются 
под углом зрения проблемы, формулируемой как пространство 
смысла. Речь идет о смысле, который дан в произведении (заложен в 
самой его структуре) и потенциально присущ ему, но актуализиру-
ется (выявляется, раскрывается, обнаруживается) только в ходе прочтения 
и изучения произведения. Цель исследования заключается в 
том, чтобы раскрыть и выявить заложенные в самой структуре гоголевских 
повестей возможности смыслообразования, то есть объективно 
данные возможности расширения и углубления пространства 
смысла.
Издание адресовано преподавателям, аспирантам и студентам 
филологических факультетов вузов, а также широкому кругу гуманитариев 
и читателей, интересующихся проблемами современного 
понимания русской классической литературы

УДК 821.161.109(Гоголь Н.В.) 
ББК 83.3(2=411.2)1-8Гоголь Н.В.

ISBN 978-5-9765-2312-8
© Кривонос В.Ш., 2023
© Издательство «ФЛИНТА», 2023

ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие  ....................................................................................................4

Глава 1. «Тарас Бульба»: структура и смысл  ................. 12
1.1. Сон Тараса  ..............................................................................................12
1.2. Путешествие в Варшаву  ........................................................................33
1.3. Собачий код  .............................................................................................53
1.4. «Еврейский сюжет»  ................................................................................66
1.5. Поляки и казаки  ......................................................................................86
1.6. Город и Сечь  .........................................................................................104
1.7. Люлька Тараса  ......................................................................................127

Глава 2. «Петербургские повести»:
трансформации смысла  ................................. 140

2.1. Мотивы и герои  ....................................................................................140
2.2. Сюжет испытания .................................................................................165
2.3. Инфантильное и детское  .....................................................................182
2.4. Метаморфозы женского  .......................................................................200
2.5. Сны и видения  ......................................................................................221
2.6. Мифологический локус  .......................................................................240
2.7. «Подобия» и «сущности»  ....................................................................257

Глава 3. Символические смыслы в повестях Гоголя  ........ 279

3.1. О смысловой многоплановости в «Коляске»  .....................................279
3.2. Модус проблематичности в «Записках сумасшедшего»  ..................299
3.3. Онтология «Портрета»  ........................................................................318
 
3.3.1. Путь и граница  ...........................................................................318
 
3.3.2. Функции рамы  ............................................................................336
 
3.3.3. Происшествие «прошедшего века»  ..........................................348
3.4. Трудные места «Шинели»  ...................................................................359
3.5. О смысле повести «Рим»  .....................................................................389

ПРЕДИСЛОВИЕ

В предлагаемой книге повести Гоголя рассматриваются 
под углом зрения проблемы, формулируемой как пространство 
смысла.
Известно гоголевское высказывание о бездне пространства 
в пушкинском слове («В каждом слове бездна пространства; 
каждое слово необъятно, как поэт»1), давшее повод заметить, 
что «метафорический беспредел пространственного видения 
всего на свете мы у него наблюдаем на каждом шагу, в том числе 
и в этом высказывании. На язык пространства Гоголь переводил 
непространственные понятия и идеальные содержания...»2. 
Говоря о пространстве смысла, мы следуем гоголевской логике 
распространения понятия пространства «на явления духовного 
порядка»3.
Распространяя понятие пространства на явление смысла, мы 
имеем в виду некую мыслительную возможность, которая становится 
мыслительной реальностью в процессе и в результате 
анализа и интерпретации произведения. Нас не интересуют в 
работе такие традиционные для историко-литературных исследований 
вопросы, как, скажем, эволюция гоголевской повести; 
к повестям Гоголя мы подходим исключительно со стороны их 
художественной организации.
Будучи условным, понятие «пространство смысла» отнюдь 
не предполагает метафорического беспредела в его использовании, 
но позволяет установить и конкретизировать объем смысла, 

1 Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: в 14 т. М.; Л., 1952. Т. VIII. С. 55. Далее 
ссылки на данное издание приводятся в тексте с указанием тома римскими и 
страниц арабскими цифрами.

2 Бочаров С.Г. Бездна пространства // Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. 
М., 1999. С. 78.
3 Там же. С. 95. С.Г. Бочаров ссылается на работу В.Н. Топорова о Г.С. Батенькове, 
который параллельно Гоголю и сходным образом расширял сферу 
«пространственного» (Топоров В.Н. Об индивидуальных образах пространства 
(«Феномен» Батенькова) // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования 
в области мифопоэтического. М., 1995. С. 458).

определяемый устройством произведения. Речь идет о смысле, 
который дан в произведении (заложен в самой его структуре) и 
потенциально присущ ему, но актуализируется (выявляется, раскрывается, 
обнаруживается) только в ходе прочтения и изучения 
произведения.
А.П. Скафтымов в ставшей классической методологической 
работе 1923 г. писал о важности изучения смыслового состава 
произведения: «Только само произведение может за себя говорить. 
Ход анализа и все заключения его должны имманентно 
вырастать из самого произведения. В нем самом заключены все 
концы и начала»4. Видя в анализе и интерпретации не способ 
самовыражения, а возможность адекватного понимания смысла 
произведения, ученый полагал, что «только само произведение 
может свидетельствовать о своих свойствах»5. И делал вывод: 
«Признать законность всякого произвола в понимании художественных 
произведений значило бы уничтожить их фактичность 
перед наукой»6. Если исследователь стремится к постижению 
объективно данного ему смыслового состава произведения, то 
выясняется, что «пределы непонимания совсем не так уж широки 
и неопределенны»7.
Поставленная в нашей работе проблема приобретает особое 
значение в ситуации, сложившейся в современном литературоведении, 
отмеченной кризисом теории, важнейшая причина ко-

4 Скафтымов А.П. К вопросу о соотношении теоретического и исторического 
рассмотрения в истории литературы // Скафтымов А.П. Поэтика художественного 
произведения. М., 2007. С. 27.

5 Там же. 
6 Там же. С. 29.

7 Там же. С. 30. Ср. характеристику А.П. Скафтымовым своих исследовательских 
принципов в письмах Ю.Г. Оксману 1950—1960-х годов: Кривонос 
В. «Саратовский пленник». А.П. Скафтымов: ученый из провинции // Новое 
литературное обозрение. 1999. № 38. С. 177. О значении научной мысли 
и научной личности А.П. Скафтымова напомнила в свое время М.О. Чудакова 
(Чудакова М. Обвал поколений // Новое литературное обозрение. 2006. № 77. 
С. 261—262); это напоминание кажется в высшей степени и знаменательным, 
и своевременным.

торого видится в том, что литература не воспринимается более 
«как автономная сфера деятельности человека», а возникающие 
подходы к литературе «стремятся растворить литературоведение 
в чем-то другом, лишить его автономного статуса»1. Впрочем, 
ситуация, когда утрачивается представление и о специфике 
литературы, и о специфике литературоведения, растянута во 
времени и имеет свою достаточно долгую историю.
В теоретической книге, вышедшей в 1987 г., И.П. Смирнов, 
оценивая влиятельные литературоведческие догматы, посчитал 
правомерным складывавшуюся ситуацию «назвать — без 
пейоративной оценки — шизофренией метода»2. Определявшие 
литературоведческую моду подходы упускали из виду «эстетически 
имманентное, “литературность”, уникальность словесного 
искусства в ряду других дискурсов», почему и была поставлена 
задача «вернуть литературоведению предмет изучения в 
его своеобразии»3. Переиздавая книгу, И.П. Смирнов напомнил 
о литературоведческой моде, выдвинувшей «на передний план 
субъекта, ее цель — привлечь внимание к нему за счет того, что 
он выделяется из массы. Мода игнорирует объектность»4.
Научная мода хоть и медленно, но меняется, однако неизменным 
остается ее важнейший структурный признак: объект-
ность как игнорировалась, так по-прежнему игнорируется.
Разбирая используемые нынешними исследователями приемы, 
позволяющие рассматривать литературу как материал для 
самовыражения, С.Г. Бочаров приводит примеры «интерпретации, 
порождающей собственный смысл, затем обратным ходом 
приписанный тексту»5. Так обнаруживает себя тенденция, ак-

1 Игорь Смирнов: «Низы еще могут, но верхи уже не хотят» (Беседа с 
И.П. Смирновым) // Ex-libris НГ. 04.11.1999. С. 4.

2 Смирнов И.П. На пути к теории литературы // Смирнов И.П. Смысл как 
таковой. СПб., 2001. С. 225.

3 Там же. С. 226.

4 Смирнов И.П. Мерси, семиология // Смирнов И.П. Смысл как таковой. 
СПб., 2001. С. 10.
5 Бочаров С.Г. О религиозной филологии // Бочаров С.Г. Сюжеты русской 
литературы. М., 1999. С. 594.

тивно формирующаяся в литературоведении последних лет, — 
тенденция новой (на других, чем прежде, основаниях) идеологизации 
предмета изучения, когда произведению буквально навязываются 
приписанные ему и внешние для него смыслы.
Для ситуации, складывающейся в литературоведении наших 
дней, показательно также стремление использовать разного рода 
аналогии, которые становятся «главным механизмом полагания 
смысла, имитирующим ход объяснения», когда на первый план 
выступает заданная интерпретатором «возможность вменения 
материалу свойств или признаков контекста, к которому затем 
можно было бы реферировать те или иные элементы текста...»6.
Так и произведения Гоголя все чаще стали подвергаться актуальным 
идеологическим истолкованиям — с подыскиванием 
соответствующего контекста, свойства которого им вменяются, 
преображая порой до неузнаваемости. Причем манипуляции, 
позволяющие подгонять произведения под априорно заданные 
концептуальные схемы, становятся все более модными и претендуют 
на статус последнего слова в гоголеведении7. Но в результате 
такой подгонки деформируется и искажается состав 
гоголевских произведений, пренебрежение которым приводит к 
становящемуся привычным редуцированию их смысла8.
Для популярных ныне идеологических подходов, принимающих 
разные формы и преследующих различные цели, камнем 
преткновения служит поэтика Гоголя. К примеру, значение 
у Гоголя «стилистической обработки» компонентов текста, вне 
которой они «просто не существуют и ничего нам не говорят»9, 
идеологическими интерпретациями обычно игнорируется; гого-

6 Гудков Л., Дубин Б. «Эпическое» литературоведение: Стерилизация субъективности 
и ее цена // Новое литературное обозрение. 2003. № 59. С. 224.

7 См.: Кривонос В. «Бедный Акакий Акакиевич» (об идеологических подходах 
к «Шинели» Гоголя) // Вопросы литературы. 2004. № 6. С. 139—156.

8 См.: Манн Ю.В. Заметки о «неевклидовой геометрии» Гоголя, или «Сильные 
кризисы, чувствуемые целою массою» // Вопросы литературы. 2002. № 4. 
С. 192.

9 Манн Ю.В. Еще раз о мосте Манилова и «тайне лица» // Манн Ю.В. Диалектика 
художественного образа. М., 1987. С. 264.

левское изображение нередко оказывается всего лишь развернутой 
иллюстрацией к тем или иным идеологемам, а смысл произведения 
сводится к их художественному разъяснению.
Чтение поверх поэтики — самая, может, распространенная 
тенденция в истолковании гоголевских произведений. Характерна 
она и для метода интертекстуальных аналогий (часто не 
имеющих отношения к смыслу произведения и ничего в нем 
не объясняющих; как было уже доказано, наличность подобных 
аналогий «нисколько не может свидетельствовать в пользу 
усвое ния качеств одного произведения другому»1), в основе которого 
лежит уверенность, что «уникального нет» и что существует 
лишь подобное чему-то иному, но проблема в том, что с 
исчезновением уникальности «исчезает определенность»2.
Искушающий гоголеведов соблазн полной свободы от необходимости 
не просто декларировать те или иные идеи, но анализировать 
произведение и доказывать выдвигаемые положения, 
подпитываемый стремлением к самовыражению за счет текста, 
приводит к порождению разнообразных герменевтических фантомов, 
лишь подтверждающих исчезновение и определенности, 
и уникальности. М.Л. Гаспаров говорил в этой связи о самоутверждающейся «
парафилологии», обращая внимание на такое 
опасное для современного литературоведения увлечение, когда «
на первый план выходит интуитивное интерпретаторство, 
сплошь и рядом выдающее свои толкования за науку»3.
Примечательно, что претензии подобного интерпретатор-
ства вызывают обоснованные возражения у исследователей, 
придерживающихся разных научных взглядов, но объединяемых 
четким пониманием как специфики литературы, так и специфи-

1 Скафтымов А.П. К вопросу о соотношении теоретического и исторического 
рассмотрения в истории литературы // Скафтымов А.П. Поэтика художественного 
произведения. М., 2007. С. 27.

2 Виролайнен М.Н. Гибель абсурда // Виролайнен М.Н. Речь и молчание: 
Сюжеты и мифы русской словесности. СПб., 2003. С. 482.
3 Гаспаров М.Л. Предисловие [к кн.: Лотман Ю.М. Лекции по структуральной 
поэтике] // Ю.М. Лотман и Тартуско-московская семиотическая школа. 
М., 1994. С. 15.

ческих задач литературоведения. Общим для них является прежде 
всего представление, что именно изучение поэтики произведения 
позволяет постичь «смысл, не привнесенный той или 
иной идеологической модой, а объективно присущий (структурный), 
хотя и меняющийся в истории культуры (всегда возможно 
и происходит переосмысление)»4.
Думается, нет нужды специально оговаривать, что в нашу задачу 
изначально не входило систематическое описание всех гоголевских 
повестей (в аспекте их смыслового состава или смысловых 
особенностей); нам важно было рассмотреть под углом 
зрения поставленной в работе проблемы общие для них структурные 
свойства, благодаря которым в произведении и происходит 
накопление и продуцирование смысла, а также создаются 
предпосылки для его последующего развития и обогащения.
Свою главную цель мы видим в том, чтобы раскрыть и выявить 
заложенные в самой структуре гоголевских повестей возможности 
смыслообразования5, то есть объективно данные 
возможности расширения и углубления пространства смысла. 
Именно этой целью и продиктованы принципы отбора материала 
для исследования, а также построение книги, реализующее 
ее научный сюжет.
В первой главе рассматриваются формы и способы выражения 
смысла в «Тарасе Бульбе»; речь идет о структурном смысле, то есть 
о смысле, воплощенном в структуре повести и актуализируемом 
в ходе и в результате ее анализа. Смысл «Тараса Бульбы», как ни 
странно, не очень заботит современных гоголеведов, может, потому, 
что содержание повести, еще не так давно привычно сводившееся 

4 Тамарченко Н.Д. Теоретическая поэтика: Введение в курс. М., 2006. С. 27. 
Ср.: «Смысловые явления могут существовать в скрытом виде, потенциально 
и раскрываться только в благоприятных для этого раскрытия смысловых 
культурных контекстах последующих эпох» (Бахтин М.М. Ответ на вопрос 
редакции «Нового мира» // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 
1979. С. 332).
5 Ср.: «Нельзя судить о жизни смысла без осознания структуры текста, т.е. 
возможностей смыслообразования» (Тамарченко Н.Д. Теоретическая поэтика. 
С. 27).

к набору общих мест (обычно идеологических клише и штампов), 
по-прежнему представляется слишком понятным и не требующим 
каких-либо аналитических и герменевтических усилий. Мы постараемся 
убедить, что это не так и что гоголевская повесть способна 
открыть такие смысловые горизонты, которые остаются пока вне 
поля зрения исследователей и читателей.
Во второй главе в качестве предмета изучения выбран цикл 
гоголевских повестей, называемых в соответствии со сложившейся 
традицией «петербургскими» и традиционно осознаваемых 
как художественное целое1. Говоря о цикле, обращают 
обычно внимание на функциональную трансформацию вошедших 
в него произведений: образовав цикл, но не утратив при 
этом «память о своей эстетической независимости»2, они сохраняют 
принципиальную возможность «двойного прочтения»3. 
Учитывая открываемые структурой цикла «степени свободы»4 
для исследовательского прочтения, мы сосредоточимся на путях 
и формах трансформации смысла в «Петербургских повестях», 
имея в виду возникающие здесь многообразные связи и отношения 
между структурными элементами, а также структурно выраженное 
единство авторской позиции, придающей всему циклу 
новое художественное качество5.
Наконец, в третьей главе, где мы обращаемся к повестям, 
включенным Гоголем в третий том его собрания сочинений 
1842 г. (для анализа специально выбраны «Коляска», «Портрет», «
Шинель», «Записки сумасшедшего» и «Рим»; «Невский 
проспект» и «Нос» более или менее подробно рассматриваются 
во второй главе, особенно в заключительном параграфе этой 

1 Маркович В.М. Петербургские повести Н.В. Гоголя. Л., 1989. С. 6.

2 Ляпина Л.Е. Циклизация в русской литературе XIX века. СПб., 1999. 
С. 11.

3 Там же. С. 10.

4 Там же. С. 11.
5 Именно в современную Гоголю эпоху прозаический цикл начинает восприниматься 
как единый нарратив и становится «своеобразной “формой времени”» (
Янушкевич А.С. Русский прозаический цикл: нарратив, автор, читатель // 
Русская повесть как форма времени. Томск, 2002. С. 103).

главы), основной акцент сделан на изучении символических 
смыслов, уходящих корнями в глубины архаики6. Важные для 
гоголевских повестей символические смыслы мы затрагиваем и 
рассматриваем и в предшествующих главах, но здесь, в третьей 
главе, они выдвинуты в центр исследовательского внимания. 
И для этого есть веские причины.
Как было отмечено, непосредственное обращение Гоголя к 
фольклору и к мифу существенно приблизило его «к исходным 
архетипическим традициям»7. Исключительно продуктивным 
для Гоголя было освоение «архаических жанровых структур, 
таких, как сказка (волшебная и бытовая), быличка, легенда и 
герои ческий эпос»8. В названных выше повестях связь с архети-
пикой не выводится, как правило, на «поверхность» повествования 
и скрыта в глубине текста. Нам важно было выявить такие 
особенности устройства гоголевских повестей, когда оказывается 
возможным погружение в их «смысловую глубину»9, где открывается 
взаимосвязь и взаимодействие глубинных смыслов.
В процессе анализа гоголевских повестей нам приходится 
обращаться в определенных случаях к одним и тем же примерам — 
с тем, чтобы рассмотреть их под иным углом зрения и в 
другом ракурсе; этим объясняется наличие повторов, хотя и немногочисленных, 
совсем избежать которых было, однако, невозможно, 
особенно когда дело идет о «сквозных» у Гоголя и актуальных 
для него темах и мотивах или общих для его поэтики 
структурных формулах.

6 См. о связи символа с архаическим и о выполнении символами функции 
архаики: Лотман Ю.М. Символ в системе культуры // Лотман Ю.М. Внутри 
мыслящих миров: Человек — текст — семиосфера — история. М., 1996. 
С. 147.

7 Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М., 1994. С. 71.
8 Там же. С. 72.
9 Бахтин М.М. К методологии гуманитарных наук // Бахтин М.М. Эстетика 
словесного творчества. М., 1979. С. 361. Здесь и далее выделения курсивом в 
цитатах принадлежат цитируемым авторам.