Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений в ста томах. Художественные произведения в 18 томах. Том одиннадцатый Анна Каренина. Роман в восьми частях. Части первая-четвертая

Л.Н. ТОЛСТОЙ

Москва. Фотография Г.И. Дьяговченко 

1876 г.

УДК 821.161.1
ББК 4(2 Рос = Рус)1
 
Т53

Редакционная коллегия

Л.В. ГЛАДКОВА (ответственный секретарь), 
А.В. ГУЛИН (зам. главного редактора), 
А.А. ДОНСКОВ,   П.В. ПАЛИЕВСКИЙ   (зам. главного редактора), 
С.М. ТОЛСТАЯ,  В.И. ТОЛСТОЙ (главный редактор), 
М.И. ЩЕРБАКОВА

Текст подготовили:

 Л.Д. ГРОМОВА-ОПУЛЬСКАЯ , 
М.А. МОЖАРОВА,   И.Г. ПТУШКИНА 

Редакторы тома:

А.В. ГУЛИН,  П.В. ПАЛИЕВСКИЙ 

Издание выходит с 2000 г.

©  Институт мировой литературы 

им. А.М. Горького (составление, 
подготовка текстов, комментарии), 2020
©  Российская академия наук 

и издательство «Наука», Полное 
(академическое) собрание сочинений 
Л.Н. Толстого в 100 томах, оформление, 
2000 (год начала выпуска), 2020
©  Редакционно-издательское оформление. 

Издательство «Наука», 2020

ISBN 978-5-02-011823-0
ISBN 978-5-02-040233-1 (т.11)

АННА КАРЕНИНА

Роман в восьми частях

Мне отмщение, и Аз воздам

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 

I

Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.
Все смешалось в доме Облонских. Жена узнала, что муж был 

в связи с бывшею в их доме француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может жить с ним в одном доме. Положение это продолжалось уже третий день и мучительно чувствовалось и самими 
супругами, и всеми членами семьи, и домочадцами. Все члены семьи 
и домочадцы чувствовали, что нет смысла в их сожительстве и что 
на каждом постоялом дворе случайно сошедшиеся люди более связаны между собой, чем они, члены семьи и домочадцы Облонских. 
Жена не выходила из своих комнат, мужа целый день не было дома. 
Дети бегали по всему дому как потерянные; англичанка поссорилась 
с экономкой и написала записку приятельнице, прося приискать ей 
новое место; повар ушел еще вчера со двора, во время обеда; черная 
кухарка и кучер просили расчета.
На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский — Стива, как его звали в свете, — в обычный час, то есть в восемь часов утра, проснулся не в спальне жены, а в своем кабинете, 
на сафьянном диване. Он повернул свое полное, выхоленное тело 
на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с другой 
стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но вдруг 
вскочил, сел на диван и открыл глаза.
«Да, да, как это было? — думал он, вспоминая сон. — Да, как 

это было? Да! Алабин давал обед в Дармштадте; нет, не в Дармштадте, а что-то американское. Да, но там Дармштадт был в Америке. 
Да, Алабин давал обед на стеклянных столах, да, — и столы пели: 

Il mio tesoro1, и не Il mio tesoro, а что-то лучше, и какие-то маленькие 
графинчики, и они же женщины», — вспоминал он.
Глаза Степана Аркадьича весело заблестели, и он задумался улыбаясь. «Да, хорошо было, очень хорошо. Много еще там было отличного, да не скажешь словами и мыслями даже наяву не выразишь». 
И, заметив полосу света, пробившуюся сбоку одной из суконных 
стор, он весело скинул ноги с дивана, отыскал ими шитые женой 
(подарок ко дню рождения в прошлом году), обделанные в золотистый сафьян туфли и по старой, девятилетней привычке, не вставая, 
потянулся рукой к тому месту, где в спальне у него висел халат. И тут 
он вспомнил вдруг, как и почему он спит не в спальне жены, а в кабинете; улыбка исчезла с его лица, он сморщил лоб.
«Ах, ах, ах! Аа!..» — замычал он, вспоминая все, что было. И его 

воображению представились опять все подробности ссоры с женою, 
вся безвыходность его положения и мучительнее всего собственная 
вина его.
«Да! она не простит и не может простить. И всего ужаснее то, 

что виной всему я, — виной я, а не виноват. В этом-то вся драма, — 
думал он. — Ах, ах, ах!» — приговаривал он с отчаянием, вспоминая 
самые тяжелые для себя впечатления из этой ссоры.
Неприятнее всего была та первая минута, когда он, вернувшись 

из театра, веселый и довольный, с огромною грушей для жены в руке, 
не нашел жены в гостиной; к удивлению, не нашел ее и в кабинете 
и наконец увидал ее в спальне с несчастною, открывшею все, запиской в руке.
Она, эта вечно озабоченная, и хлопотливая, и недалекая, какою 

он считал ее, Долли неподвижно сидела с запиской в руке и с выражением ужаса, отчаяния и гнева смотрела на него.
— Что это? это? — спрашивала она, указывая на записку.
И при этом воспоминании, как это часто бывает, мучило Степана Аркадьича не столько самое событие, сколько то, как он ответил 
на эти слова жены.
С ним случилось в эту минуту то, что случается с людьми, когда они неожиданно уличены в чем-нибудь слишком постыдном. 
Он не сумел приготовить свое лицо к тому положению, в которое 
он становился пред женой после открытия его вины. Вместо того 
чтоб оскорбиться, отрекаться, оправдываться, просить прощения, 
оставаться даже равнодушным — все было бы лучше того, что он 
сделал! — его лицо совершенно невольно («рефлексы головного мозга», — подумал Степан Аркадьич, который любил физиологию»), со
1 Мое сокровище (итал.).

вершенно невольно вдруг улыбнулось привычною, доброю и потому 
глупою улыбкой.
Эту глупую улыбку он не мог простить себе. Увидав эту улыбку, 

Долли вздрогнула, как от физической боли, разразилась, со свойственною ей горячностью, потоком жестоких слов и выбежала из комнаты. С тех пор она не хотела видеть мужа.
«Всему виной эта глупая улыбка», — думал Степан Аркадьич.
«Но что же делать! что делать?» — с отчаянием говорил он себе 

и не находил ответа.

II

Степан Аркадьич был человек правдивый в отношении к себе 

самому. Он не мог обманывать себя и уверять себя, что он раскаивается в своем поступке. Он не мог теперь раскаиваться в том, в чем 
он раскаивался когда-то, лет шесть тому назад, когда он сделал первую неверность жене. Он не мог раскаиваться в том, что он, тридцатичетырехлетний, красивый, влюбчивый человек, не был влюблен 
в жену, мать пяти живых и двух умерших детей, бывшую только 
годом моложе его. Он раскаивался только в том, что не умел лучше скрыть от жены. Но он чувствовал всю тяжесть своего положения и жалел жену, детей и себя. Может быть, он сумел бы лучше 
скрыть свои грехи от жены, если б ожидал, что это известие так 
на нее подействует. Ясно он никогда не обдумывал этого вопроса, 
но смутно ему представлялось, что жена давно догадывается, что он 
не верен ей, и смотрит на это сквозь пальцы. Ему даже казалось, что 
она, истощенная, состаревшаяся, уже некрасивая женщина и ничем 
не замечательная, простая, только добрая мать семейства, по чувству справедливости должна быть снисходительна. Оказалось совсем 
противное.
«Ах, ужасно! ай, ай, ай! ужасно! — твердил себе Степан Аркадьич и ничего не мог придумать. — И как хорошо все было до этого, 
как мы хорошо жили! Она была довольна, счастлива детьми, я не мешал ей ни в чем, предоставлял ей возиться с детьми, с хозяйством, 
как она хотела. Правда, нехорошо, что она была гувернанткой у нас 
в доме. Нехорошо! Есть что-то тривиальное, пошлое в ухаживанье 
за своею гувернанткой. Но какая гувернантка! (Он живо вспомнил 
черные плутовские глаза m-lle Roland и ее улыбку.) Но ведь пока она 
была у нас в доме, я не позволял себе ничего. И хуже всего то, что 
она уже… Надо же это все как нарочно! Ай, ай, ай! Но что же, что же 
делать?»