Наука и философия науки. Часть 1. Параллельные миры науки

Московский государственный технический университет 
имени Н. Э. Баумана 
Калужский филиал 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Г. И. Ловецкий 
 
 
НАУКА 
И ФИЛОСОФИЯ НАУКИ 
 
 
В трех частях 
 
 
ЧАСТЬ 1 
ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ МИРЫ НАУКИ 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 

УДК 1Ф 
ББК 87.3 
Л68 
 
 
Рецензенты: 

д-р техн. наук, проф., зав. кафедрой наноинженерии 
КФ МГТУ им. Н. Э. Баумана  В. Г. Косушкин; 
д-р филос. наук, проф. кафедры философии Обнинского института 
атомной энергетики НИЯУ «МИФИ»  В. А. Канке 
 
 
 
 
Ловецкий Г. И. 
Л68    Наука и философия науки : в трех частях. Часть 1. Параллельные 
миры науки. — М. : Издательство МГТУ им. Н. Э. Баумана, 2012. — 
360 с. 
 
ISBN 978-5-7038-3645-3 (ч. 1) 
ISBN 978-5-7038-3644-6 
 
Монография является составной частью объемного исследования, началом 
которого стала ранее вышедшая книга «Философия как способ познания истины и рационализации знания». В данном издании раскрывается содержание 
науки как стержневой линии мировоззрения европейского человека на всем его 
историческом пути, показана неоднородность состава научного знания, необычность его истоков, наличие «параллельных» миров в осмыслении физической 
реальности. Современное состояние науки характеризуется через актуальные 
проблемы физики, химии, биологии, математики, геологии и космологии. 
Монография может быть полезна студентам, обучающимся по программам 
подготовки бакалавров, магистров, а также аспирантам и соискателям, которые готовятся к сдаче кандидатского экзамена по истории и философии науки, 
молодым ученым и преподавателям университетов. 
 
 
УДК 1Ф 
ББК 87.3 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
© Ловецкий Г. И., 2012 
ISBN 978-5-7038-3645-3 (ч. 1) 
© Издательство МГТУ 
ISBN 978-5-7038-3644-6 
 
им. Н. Э. Баумана, 2012 

Введение. Циолковский и Эйнштейн: великий гуманист и демон физики 
 3 

ВВЕДЕНИЕ 

ЦИОЛКОВСКИЙ И ЭЙНШТЕЙН: 

ВЕЛИКИЙ ГУМАНИСТ И ДЕМОН ФИЗИКИ 

 
Об истории науки можно сказать следующее. 
Только человек, понимающий науку (т. е. научные 
проблемы), может понять её историю. 
И только тот, кто хоть в какой-то степени 
понимает её историю, может понять науку. 
/К. Поппер. Объективное знание/ 
 
…История математики, лишившись руководства 
философии, сделалась слепой, тогда как 
философия математики, повернувшись спиной 
к наиболее интригующим событиям 
истории математики, сделалась пустой. 
/И. Лакатос. Доказательства и опровержения/ 
 
 
Гениальный ученый-самоучка, великий гуманист Константин Циолковский (1857–1935) и один из крупнейших современных физиков-теоретиков 
Альберт Эйнштейн (1879–1955) лично не были знакомы друг с другом. Однако если Циолковский был хорошо осведомлен о работах Эйнштейна и глубоко анализировал их, то тот, в свою очередь, совершенно ничего не знал о калужском мечтателе, и если был в курсе идей ракетостроения, то, скорее всего, 
по работам Роберта Годдарда (1882–1945), американского ученого, который 
одним из первых произвел запуск ракеты с жидкостным ракетным двигателем, 
а также по работам Германа Оберта (1894–1989), немецкого ученого, одного 
из основоположников ракетной техники. Наиболее почитаемым представителем русской культуры для Эйнштейна был Федор Достоевский (1821–1881). 
Прекрасной иллюстрацией наличия в науке параллельных миров являются 
воспоминания великого русского ученого-энциклопедиста, основоположника 
космической биологии Александра Чижевского (1894–1967). Я вспоминаю, 
писал он, один из вечеров, проведенных с Циолковским за рассуждениями 
и вычислениями, которые могли бы дать их авторам широкую известность 
пророков и прорицателей. Одним из первых осознал реальность нечеловеческой идеи превращения материи в энергию великий русский физик Петр Лебедев (1866–1912), который впервые (1895 г.) получил и исследовал миллиметровые электромагнитные волны, открыл и измерил давление света на тела 

 
Наука и философия науки 
4 

(1899 г.) и газы (1907 г.), количественно подтвердив электромагнитную теорию света. Циолковский считал, что, экспериментально доказав зависимость 
между энергией света и массой, он дальше не пошел, ибо понял, что страшно 
вкладывать рычаг мироздания в руки слабого человека. Лебедев прекрасно 
понимал, что следует из его данных, но великая гуманность взяла верх, и он 
замолк на полуслове. Надо оценить истинное благородство русского духа. 
Затем та же идея об эквивалентности энергии и материи разрабатывалась 
выдающимся французским физиком Полем Ланжевеном (1872–1946): он разработал электронную теорию парамагнетизма, открыл существование тяжелых ионов. В лекциях 1903 г. он четко определил величину «полной энергии» 
массы. Причем, как и у его предшественников, у него получилась чудовищная величина энергии. И что-то заставило его остановиться на половине пути. 
В своем уравнении он завуалировал суть дела. 
Итак, все было готово, но никто не решался сделать последний шаг к закрепощению человечества в тисках безумного страха, и этот шаг сделал демон физики Эйнштейн. Говорят, что он не понимал значения трех букв, которые составили его формулу. Это — вздор! Он отлично понимал, что это значит. Но ни на Лебедева, ни на Ланжевена он не сослался и решил взять всю 
ответственность на себя одного. Когда он составлял свою формулу, то знал, 
что его власть распространится над умами и душами людей. Простая арифметика говорила о том, что внутри материи заключены безумные силы. Энергия 
одного грамма вещества оказалась равной массе (в граммах), умноженной на 
квадрат скорости света. Несколько килограммов вещества могут уничтожить 
мировую столицу, а тонны вещества достаточно, чтобы вызвать крупное землетрясение (1030 эргов). Величайшая тайна мироздания обнажена до самого 
корня. Если создать такую невероятную энергию в столь ничтожном объеме 
материи, то нет ничего невозможного в том, что вся материя начнет, исходя 
из этого первого грамма, превращаться в энергию. Вы, конечно, понимаете, 
что это может означать: распад всей материи Земли на первоэлементы — первоматерию, или энергию. Но можно решать и другие грандиозные задачи. 
Получается, что самую планету Земля можно будет превратить в ракету и направить туда, куда подскажет человеческий гений. Вся суть в переселении 
с Земли и заселении космоса. 
Еще один важный вопрос: древние мудрецы поставили вопрос о случайности и недолговечности материи. И действительно, средняя плотность массы вещества в галактике не превосходит 10–25 г/см3. Формула эквивалентности энергии и массы указывает на возможность преобразования твердой, жидкой и газообразной материи в лучистый вид энергии. И поскольку человек 
как единый объект эволюции также подвержен изменениям, то человечество 
вполне может превратиться в единый вид лучистой энергии, т. е. единая идея 
заполняет всё космическое пространство. Вступление человечества в космическую эру — это грандиозное событие, затрагивающее вселенную. Когда 
разум (или материя) узнает всё, само существование отдельных индивидов 
и материального, или корпускулярного, мира он сочтет ненужным и перейдет 
в лучевое состояние высокого порядка. Космическая материя, время и разум 
связаны между собой простым математическим соотношением, которое я, сказал Циолковский, еще не написал… 

Глава 1. Наука и философия науки 
 5 

Глава 1 

НАУКА 

И ФИЛОСОФИЯ НАУКИ 

 

 
Наука и философия науки 
6 

1.1. ЧТО ТАКОЕ НАУКА 

Замечательный немецкий физик-теоретик В. Гейзенберг (1901–1976) гово
рил, что дурная философия исподволь губит хорошую физику, поскольку из 
множества умозрительных комбинаций исследователь реализует только те из 
них, которые согласуются с его собственным мировоззрением. А потому следует хорошо разбираться в философских вопросах. И как мы убедились в первой части пособия [68], нет ни одной идеи в современной философии, которую нельзя было бы проследить в её истоках вплоть до Древней Греции. 
Сейчас нас будет интересовать наука сама по себе. Истоки многих научных проблем современности точно так же можно проследить вплоть до античной науки. Отбросим существующее мнение, что наука возникает лишь 
в XVII в.: у неё не было бы на это никаких шансов, не имей она великих 
предшественников в лице Пифагора, Демокрита, Платона, Аристотеля, Евклида, Архимеда, Птолемея, Н. Кузанского и Коперника. И здесь мы вслед за 
американским философом и логиком Чарльзом Пирсом не будем забывать, 
что наукой занимаются живые люди и что её самая ярко выраженная особенность в том, что, когда это истинная наука, она непрестанно находится 
в состоянии метаболизма и роста. Когда мы пытаемся классифицировать науки, мы прибегаем к группировке систематизированного и устоявшегося знания как целостного динамичного явления. 
Известный нам уже по первой части учебного пособия Фрэнсис Бэкон 
(1561–1626) сравнивал науку с водой: вода либо падает с неба, либо бьет из 
недр земли. Подобно воде, наука имеет своим источником или небесные сферы, или землю. Она состоит из двоякого рода знания: один из них внушается богом — это теология, другой ведет свое начало от органов чувств — это 
философия. Теология имеет своим объектом бога, но тщетно стремление 
достичь познания бога естественным светом разума. Подобно тому как полотна мастеров показывают силу и искусство художника, но не рисуют образа его, творения бога свидетельствуют о мудрости и всемогуществе бога, 
ничего не говоря о его образе. Поэтому бог может быть объектом лишь веры. Два отдела науки не должны вмешиваться друг в друга. Тогда наука 
практическая сможет указать нам путь к новым полезным изобретениям 
и открытиям. 
В свою очередь, Анри Пуанкаре (1854–1912), великий французский математик и физик, сравнивал науку с библиотекой, которая должна беспрерывно расширяться; но библиотекарь располагает для этого ограниченными 
средствами. Такая обязанность делать приобретения лежит на экспериментальной физике, а дело математической физики — составлять каталог. Каталог, указывая библиотекарю на проблемы в его собраниях, позволяет ему 
дать его финансовым ресурсам рациональное употребление. Математическая 
физика должна руководить обобщением, руководить так, чтобы увеличивалась производительность науки. 
Видный методолог науки И. Лакатос полагает, что всё значительно сложнее. На протяжении столетий знанием считалось то, что доказательно обос

Глава 1. Наука и философия науки 
 7 

новано силой интеллекта или показаниями чувств. Мудрость и непрочность 
ума требовали воздержания от высказываний, не имеющих такой доказательной основы. Требовалось минимизировать зазор между отвлеченными рассуждениями и несомненным знанием. Но способны ли интеллект или чувства 
доказательно обосновать знание? Если античные скептики откровенно сомневались в этом, то физика Ньютона утверждала иное. Казалось бы, восторжествовал научный разум. Однако Эйнштейн вновь всё перевернул вверх 
дном, и теперь лишь немногие философы или ученые ещё верят, что научное 
знание является доказательно обоснованным или, по крайней мере, может 
быть таковым [62]. 
В самой постановке вопроса о том, что такое наука, нет никакой банальности: четких ответов нет. Поэтому мы призываем не к запоминанию, а к пониманию. А для лучшего понимания мы обратимся к истокам становления 
наук и философии. Литература по данному вопросу обширна, выделим книгу 
М. Гуриной, а также наше исследование [33, 67]. 
Бесспорно, что один из первых мыслителей, имя которого однозначно 
ассоциируется с наукой, — это Аристотель. Название книги Аристотеля, посвященной исследованию природы, — «Физика», стало названием физической науки. О целях и задачах этой науки он писал следующее. Так как знание, в том числе научное познание, возникает при всех исследованиях, которые простираются на начала, причины и элементы путем их уяснения (ведь 
мы тогда уверены, что знаем ту или иную вещь, когда уясняем её первые 
причины, первые начала и разлагаем её вплоть до элементов), то ясно, что 
и в науке о природе надо попытаться определить прежде всего то, что относится к началам. 
Отсюда следует, что наука физика должна изучать основные закономерности (первые причины) и принципы (первые начала) природы и её элементарные частицы (элементы). А в «Метафизике» следует уточнение следующего плана: все люди от природы стремятся к знанию. Доказательством тому 
— влечение к чувственным восприятиям: ведь независимо от того, есть от 
них польза, или нет, их ценят ради них самих. Суть уточнения сводится к тому, что первоисточник философии как метанауки находится в чисто человеческой манере наслаждаться чувствами. 
Ощущение (о нем мы ещё поговорим) — это та форма познания, которая, 
можно сказать, дана нам от природы, ибо присуща и животным, заметил 
Аристотель. Но если для животных ощущения связаны с непосредственной 
пользой, то для человека они могут быть предметом незаинтересованного 
наслаждения, которое можно назвать «эстетическим», чувственным к красоте. А это уже не животное, а окультуренное чувство, отдаленное предвестие 
искусства и науки. 
Отличие науки от искусства сводится к отличию созерцательности от 
действия, теории от практики. Человек искусства отличается от простого 
опытного человека знанием причин и оснований, но он и остается практиком 
и не доходит до созерцания необходимого, которое по-настоящему достигается лишь в научном знании. Но за научным знанием проглядывает ещё знание философское. 

 
Наука и философия науки 
8 

Если науки возникали как результат раздробления практического знания 
и разделения труда в искусствах, и это наложило свой отпечаток на различие 
их предметов и методов, то философия им противостоит как высшее единство знания. Вот почему в нашем исследовании мы указываем на синтез высших идей и высших чисел. В реалии эта наука (философия) не тождественна 
ни одной из так называемых частных наук. 
Вся история греческой философии показывает, с каким трудом было выработано первое определение философии. Традиция считает, что первым, кто 
определил предмет философии, был Пифагор. В качестве поиска принципов 
и оснований научного знания его подход можно вполне считать философским, однако он не занимался философией, как дисциплиной, отдельной от 
науки. Так же обстоит дело со всеми мыслителями-досократиками, а именно 
с математиками, астрономами, географами, физиками, биологами, логиками. 
Усилия, которые Платон придавал математическому описанию мира, наложили отпечаток на его понимание философии: например, в «Тимее» предпринята попытка свести чувственные природные феномены к математическим понятиям. В этом он следует Пифагору: всё есть число. 
Лишь Аристотель ясно и недвусмысленно указал подлинное место науки 
и философии. Дело в том, что в эту пору возникает опасность, он её и оценил 
в качестве таковой, что математика усилиями Платона постепенно трансформируется в метафизику. Аристотель поспешил упредить эту опасность, показав, что математическое доказательство не имеет универсального применения 
и потому не способно достичь объединения знания, которое необходимо искать вне всех частных наук, а именно в той первой науке, под которой он сам 
понимал философию. Порядок очередности, установленный Аристотелем, 
вовсе не противоречит фактическому положению дел. Философия, завершая 
научный поиск в каждой области знания, является на деле последней. Секрет 
в том: истины, от которых зависит доказательство, открылись последними, но 
именно с них мы начинаем любое рассуждение. Это и есть высшая форма 
знания, философия. 
Итак, исторически наука формируется на базе достижений опытного знания, искусств, сохраняя в своих методах и результатах нечто важное от своих 
источников. В частности, математика включает важный операциональный 
элемент, унаследованный от искусства: чертеж и рассмотрение фигур прежде 
всего. Это вносит в научную работу элемент, противоречащий требованиям 
мысли в ходе доказательства (посмотрим треугольник, проведем линию, произведем наложение). Стремление Платона достичь состояния чистой науки 
предвосхищает требование полной абстракции, существующее в современной аксиоматике. Евклиду, по крайней мере, не удались усилия в данном направлении — его математический метод включает фундаментальное противоречие, присущее любому обратному анализу. Оно состоит в том, что анализ 
доходит до оснований, которые, в свою очередь, уже не могут быть обоснованы. В ходе поиска предпосылок приходится останавливаться на некоторых 
терминах или ограничиваться определенными допущениями, далее которых 
идти нельзя. 
Первые положения математического рассуждения являются лишь гипотезами, или предположениями. Под гипотезами не нужно понимать ни произ

Глава 1. Наука и философия науки 
 9 

вольные допущения, что не соответствовало бы научной строгости математики, ни предварительные объяснения, нуждающиеся в проверке фактами, что 
имеет смысл лишь в опытном знании. 
В соответствии с этимологией слов «гипотеза» означает то, что необходимо поставить вначале, чтобы заложить фундамент дедукции. Тем не менее 
математик, не имея возможности обосновать гипотезы, вынужден их постулировать, т. е. просить принять их на веру. В диалоге «Государство» (глава 7, 
533 bc) Платон аргументировано критикует современную ему науку, однако 
суть этой критики актуальна и сегодня. Вот что он пишет. 
Что касается остальных наук, которые пытаются постичь хоть что-нибудь 
из бытия, то им всего лишь снится бытие. А наяву им невозможно его увидеть, пока они, пользуясь своими предположениями, будут сохранять их незыблемыми и не отдавать себе в них отчета. У кого началом служит то, чего 
он не знает, а заключение и середина состоят из того, что нельзя сплести воедино, может ли подобного рода несогласованность когда-нибудь стать знанием, спрашивал Платон [90, с. 345]. 
По итогам своих размышлений Платон отказывает математике в названии наука, он называет её рассуждением, или дискурсивным знанием. 
Под дискурсивным знанием мы понимаем знание, которое ограничивается 
рассмотрением следствий из согласия мысли с самой собой, начиная с определенных предположений. Существует следующее суждение: дискурс — это 
спор (игра) аргументов. Возможно, когда современная эпистемология называет математику гипотетико-дедуктивным методом, она точно передает его 
мысль. А вторым разделом умопостигаемого он называет то, чего наш разум достигает с помощью диалектической способности ума. Здесь вообще 
исключен всякий элемент чувственности, пользуются лишь самими идеями 
в их взаимном отношении. И выводы относятся только к ним. То есть имеет 
место внезапный скачок от научных гипотез к схватыванию первоначала 
всего. Проблема перехода от научной мысли к философской ставится, но не 
решается. 
Как мы знаем, основное различие между античной наукой и современным уровнем развития научного знания заключается во введении экспериментального метода, который, всё более приближая теоретическую интерпретацию к фактам, избегает произвола и неопределенности мысли. 
Экспериментальный метод заключается в том, что из гипотезы (предположения), созданной ученым для объяснения наблюдаемых явлений, выводятся такие следствия, которые можно затем сравнить с экспериментальными 
фактами. Такого рода метод устраняет ошибки теории и воображения. Интеграция науки в прогресс индустрии вызвала такой огромный рост результатов, что XX век насчитывает больше первоклассных ученых и больше научных результатов, чем все тысячелетия прошлой истории. 
Из современной концепции научной проверки (верификации) вытекает 
глубокое изменение в самом понимании истины. Для античной науки истинно то, что подтверждается принципами, главная проблема здесь — поиск оснований. Для современной науки истинность определяется экспериментальной проверкой, т. е. сопоставлением теории с реальностью фактов: здесь на

 
Наука и философия науки 
10 

лицо критерий истины, той истины, которая уже полностью независима от 
философской рефлексии. 
В таком случае зачем наукам иметь дело с философией? Наука считается 
сформировавшейся, когда она располагает собственными принципами и своим методом. Она стремится навсегда разорвать свою зыбкую связь с философией. Об этом довольно основательно размышлял известный американский 
физик и философ Ф. Франк ещё в 1950-е годы [122]. 
Разобщение ученых и философов произошло в XIX в., полагает Франк, 
цитируя Луи де Бройля. Если ранее философия и теология были главными 
предметами в каждом высшем учебном заведении, и все специальные области познания координировались их идеями, то впоследствии философия становится вполне заурядной дисциплиной, её делят на философию науки и философию гуманистического профиля, концентрирующуюся на проблемах общества и человека. Разорванными оказались онтологические и гносеологические 
проблемы целостного мира. Нарушенными оказались смыслы и ментальные 
конструкции человека как разумного и действующего существа. А наука ведь 
ещё должна быть неким равновесием нашего ума. Когда же равновесие нарушается, развиваются деструктивные процессы, что и показал XX век. 
Возврат к единству заключается, в том числе, в изменении последовательности изучаемых в университетах дисциплин: философия должна изучаться не на втором или третьем курсах, когда она предстает в качестве культурологической дисциплины, а на завершающих курсах, когда студентам уже 
знакомы детали и методы наук. Но тогда мы должны будем освободиться от 
устаревшей философии. Франк соглашается с Ф. Энгельсом, которому принадлежит следующая глубокая мысль. 
Естествоиспытатели воображают, что они освобождаются от философии, 
когда игнорируют или бранят её. Но так как они без мышления не могут 
сдвинуться ни на шаг, а для мышления необходимы логические категории, то 
эти категории они некритически заимствуют либо из обыденного общего 
сознания так называемых образованных людей, над которыми господствуют 
остатки давно умерших философских систем, либо из крох, прослушанных 
в обязательном порядке университетских курсов по философии, которые являются к тому же мешаниной из самых различных учений, либо из некритического и несистематического чтения всякого рода философских произведений. В итоге наш исследователь оказывается в подчинении у той же самой 
философии, но в её худшем варианте. Так что тот, кто больше всех ругает 
философию, является рабом наихудших остатков наихудших философских 
систем [142, с. 165]. Как мы уже видели, Гейзенберг разделял такой подход. 
Какие же существуют пути для воссоединения философии и науки? Их, 
по крайней мере, два: 
1) энциклопедизм, попытка овладеть результатами научной работы в разных сферах знания; 
2) ценностный подход, реализация которого чрезвычайно затруднена 
в физике, химии, математике, технических науках. Рассмотрим каждый из них. 
Возможности энциклопедизма ограничены в силу экспоненциального 
развития научного знания. Его уже не охватить, и обобщать, синтезировать