Алексей Константинович Толстой и русская литература его времени

200-летию со дня рождения
Алексея Константиновича Толстого
посвящается

Книга издана 
тиражом 300 экземпляров,
нумерованных 
и подписанных автором.

Экземпляр № ___

***
Двух станов не боец, но только гость случайный,
За правду я бы рад поднять мой добрый меч,
Но спор с обоими — досель мой жребий тайный,
И к клятве ни один не мог меня привлечь;
Союза полного не будет между нами —
Не купленный никем, под чьё б ни стал я знамя,
Пристрастной ревности друзей не в силах снесть,
Я знамени врага отстаивал бы честь!

<1858>

А.В. ФЁДОРОВ

АЛЕКСЕЙ

КОНСТАНТИНОВИЧ
ТОЛСТОЙ 

И РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

ЕГО ВРЕМЕНИ

МОСКВА

«РУССКОЕ СЛОВО»

2017

ISBN 978-5-533-00312-4
© А.В. Фёдоров, 2017
© ООО «Русское слово — учебник», 2017

УДК 821.0
ББК 83.3(2Рос=Рус)1
      Ф33
Сердечная благодарность

За помощь в создании и в издании этой книги
Владимиру Анатольевичу Вахромееву, Марине Ивановне Лобзиной, 
Никите  Георгиевичу Ордынскому, 
всему коллективу издательства «Русское слово»

За ценные профессиональные советы 
и за тёплое участие в моей филологической судьбе
Александру Сергеевичу Курилову, Всеволоду Юрьевичу Троицкому, 
Валентину Ивановичу Коровину, Юрию Владимировичу Лебедеву, 
Александру Вадимовичу Гулину, Владимиру Алексеевичу Котельникову, 
Вячеславу Анатольевичу Кошелеву, Виктору Петровичу Журавлёву, 
Елене Геннадьевне Чернышёвой, Надежде Леонидовне Крупиной,
Николаю Ивановичу Якушину, Льву Всеволодовичу Тодорову, 
Михаилу Даниловичу Трушкину, Виктору Андреевичу Никитину

За понимание, терпение и поддержку
моим родителям Владимиру Николаевичу и Елене Владимировне, 
тёте Галине Николаевне, сестре Наталье и супруге Елене

Художественное оформление, макет, 
составление иллюстративного ряда,
подбор иллюстраций — Н.Г. Ордынский

Рецензенты
А. С. Курилов, д. ф. н. (Москва)
В. А. Котельников, д. ф. н. (Санкт-Петербург)
В. А. Кошелев, д. ф. н. (Великий Новгород)

Фёдоров А. В.
Алексей Константинович Толстой и русская литература его времени / А. В. Фёдоров. —  М.: ООО «Русское слово —  учебник», 2017. —  
752 с.: ил.

ISBN 978-5-533-00312-4

Монография посвящена творчеству классика русской литературы графа 
Алексея Константиновича Толстого. Его произведения рассматриваются 
в широком контексте отечественной литературы 50-х — середины 70-х годов XIX столетия, что позволяет осмыслить наследие писателя как закономерное явление культуры своего времени. Особое внимание уделяется 
материалу журнальной периодики тех лет (значительная часть которого 
впервые вводится в научный оборот), воссозданию общественной и историко-литературной ситуации, в которой развивалось творчество Толстого.
Книга издаётся к 200-летнему юбилею писателя и адресована специалистам по истории русской литературы XIX века, а также всем любителям 
отечественной словесности.
УДК 821.0 
ББК 83.3(2Рос=Рус)1

Ф33

ВВЕДЕНИЕ

Писатель и литература… Часть и целое… Вполне традиционное 
для монографий, сборников статей и для научных конференций 
заглавие. Обычно оно является общим обозначением тематического диапазона публикуемых материалов —  довольно широкого 
и, как правило, мало к чему обязывающего в смысле структуры 
и цельности. Но в случае с Алексеем Константиновичем Толстым 
это заглавие представляется не только тематическим, но и проблемным.
Любой писатель —  неотъемлемая составляющая историколитературного процесса, и в этом смысле А. К. Толстой не может быть исключением. Доказывать аксиомы абсурдно. Однако 
(по разным причинам, в которых предстоит разобраться) именно 
этот художник слова и для большинства современников, и для 
многих позднейших исследователей оказался вне живого литературного движения своей эпохи. Как будто Толстой родился «не 
вовремя», и его творческие устремления лежали за границами настоящего —  в прошлом или в идеальном, то есть вечном. И якобы 
поэтому он принципиально не принимал участия в литературной 
жизни своей эпохи, подчёркнуто не интересовался насущными 
вопросами современности и, как сам признался, «грёб против течения». Ну а течение, не заметив отчаянных усилий одиночки, 
в лучшем случае прибило его к берегу, чтобы не мешал общему 
поступательному движению.
Образ «ретрограда-анахорета» (созданный, кстати, во многом 
благодаря самому писателю1) оказался на удивление живучим. Из 
критики второй половины XIX века он перешёл и в критику рубежа 
XIX—XX веков, оказал немалое влияние на литературоведческие 

1 
См., например, его письмо М. М. Стасюлевичу от 22.12.1869, где он говорит о своей «потребности анахорета столкнуться с живым миром» (Толстой А. К. Собр. соч.: 
в 4 т. М., 1964. Т. 4. С. 332). Далее ссылки на это издание в тексте Толстой-64 с указанием тома и страницы.

ВВЕДЕНИЕ
6

изыскания ХХ столетия, да и сейчас, например, в учебной литературе (школьной и вузовской) остаётся вполне актуальным. В этом 
долгосрочном представлении о писателе есть известная доля привлекательности: оно позволяет многое объяснить и даже оправдать 
в невнимательном и неблагодарном отношении потомков к русскому классику, до своего двухсотлетнего юбилея не получившему ни 
научной биографии, ни академического собрания сочинений (дай 
Бог, вторая проблема будет решена в скором времени1). Однако это 
лишь следствие уже сформированного отношения к Толстому.
Здесь стоит подчеркнуть, что обозначенная проблема касается 
его взаимоотношений именно с отечественной литературой своего 
времени, то есть с тенденциями историко-литературного процесса 
третьей четверти XIX столетия; традиции же русской и зарубежной словесности, которые он в своём творчестве развивал, были 
и являются предметом многочисленных исследований. Можно 
даже предположить, что «перекос» именно в сторону поиска «заимствований из прошлого» и стал одним из истоков показательного невнимания к творчеству Толстого как вполне современному 
и своевременному явлению для своей эпохи.
Прежде всего имеет смысл разобраться с причинами формирования подобного отношения, приведя конкретные примеры из отзывов на произведения Алексея Константиновича, из критических 
статей и историко-литературных работ разных периодов. Затем 
следует это отношение поставить под сомнение. А потом предложить иное, более полно соответствующее действительности. Если 
кратко, в этом и заключается цель настоящей работы. Как это часто 
бывает, простота основной задачи и очевидность предполагаемого вывода здесь кажущиеся. Далеко не все вопросы, возникающие 
в процессе рассмотрения обозначенной темы, получат однозначные 
и точные ответы. Но задавать их все-таки необходимо.
По сути речь идёт о постепенной выработке новых методологических подходов к описанию историко-литературного процесса 
в России XIX столетия, отсутствие которых пока делает невозможным создание современной непротиворечивой академической 
истории русской литературы. Особую роль здесь может сыграть 
внимательное рассмотрение таких «выбивающихся из классификации» явлений, как творчество А. К. Толстого, что даёт возможность определить инструментарий для более объективного 
и «объёмного» рассмотрения литературного процесса, для выявления более сложных и масштабных закономерностей культурного развития.

1 
Издание готовит научный коллектив под руководством В. А. Котельникова в Пушкинском Доме (ИРЛИ РАН).

«Писатель и время»  как историко-литературная проблема
7

«ПИСАТЕЛЬ И ВРЕМЯ» 
КАК ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНАЯ 
ПРОБЛЕМА

Проблема эта прежде всего писателеведческая, и её решение, конечно, многое прояснит в судьбе А. К. Толстого как поэта, прозаика и драматурга. Однако такое прояснение неизбежно внесёт коррективы в сложившиеся представления об истории отечественной 
литературы определённого периода. Время, на которое пришёлся 
расцвет литературной деятельности Толстого, —  особое. Точнее 
всего его можно было бы назвать «партийным», используя определения некоторых современников Алексея Константиновича. 
Вот некоторые их свидетельства:
«А господа олимпийские друзья мои, т. е. Писемский, Тургенев, 
Фет, Анненков, даже Островский… воображают, что мне так же легко будет бороться, как покойному Виссариону Григорьевичу. Бороться в эпоху, когда что ни человек, то партия, то новый отголосок 
мнения!!!»1 Это из письма А. А. Григорьева. А далее — фрагмент из 
поэмы Я. П. Полонского «У Сатаны»:

А с м о д е й
Партии стал я плодить
Непримиримые,
Неукротимые,
И в наши дни
Тем велика их заслуга,
Что без пощады друг друга
Резать готовы они…2

Вот свидетельства критика и публициста Николая Соловьёва: 
«Раскол какой-то произошёл в нашей литературе; самые энергические мыслители отделились от самых даровитых художников. Последние, что всего хуже, струсили…»3; «Раздор и разногласие есть 
одна из отличительных черт нашего общества и литературы. <…> 
Пора нам перестать заниматься враждою на вековечные силы и неумирающие явления! Пора нам согласиться хоть в чём-нибудь!.. Устала от вражды современная мысль. Покоя надо нашему слову…»4

1 
Страхов Н. Новые письма Ап. Григорьева. СПб., 1859, 26 января // Эпоха. 1865. 
№ 2. С. 176.

2 
Полонский Я. У Сатаны. Фантастическая сцена // Беседа. 1871. № 11. С. 18.

3 
Соловьёв Н. Теория безобразия // Эпоха. 1864. № 7—8. С. 12.

4 
Соловьёв Н. Разлад (критика критики) // Эпоха. 1865. № 2. С. 9, 11.

ВВЕДЕНИЕ
8

И анонимное наблюдение, приведённое в том же журнале 
«Эпоха»: «Они усмотрели у нас две главнейшие партии, в борении 
между собой состоящие: одна партия —  либеральная, или прогрессивная, другая —  ультра-русская, или ультра-патриотическая. 
<…> Выходит, стало быть, что всякий сугубо-русский по самому 
этому свойству —  нелиберален, и всякий либерал в существе должен быть не русским…»1 Какой наглядный пример манипуляции 
общественным сознанием при помощи ложного выбора! (Или это 
действительно так —  либерализм есть антирусское свойство?)
Попробуем восстановить логику «отстранения» Толстого от 
литературы его «партийного» времени. Логика может быть совсем прямолинейной (если использовать «теорию отражения») — 
одиночка, не примкнувший ни к одной из литературных партий 
(при этом, конечно, не обязательно декларировать свою принадлежность и получать «партийный билет»), не заслуживает нашего внимания, потому что не является «зеркалом» своей эпохи. 
На память приходят и поэты из круга любителей так называемого 
искусства для искусства, которым Д. И. Писарев и другие радикальные демократы отказали в какой-либо значимости для читателя настоящего и будущего2. Вообще тема «чистого искусства» 
весьма плодотворна для рассмотрения поставленной проблемы, 
и мы к ней обязательно обратимся впоследствии.
Ещё несколько наблюдений Н. И. Соловьёва в этой связи заслуживают внимания: «Отрицатели искусства обыкновенно не 
нападают на него прямо, а говорят, что они не признают только 
искусство для искусства. Но искусство для искусства то же, что 
наука для науки —  два понятия почти немыслимые с тех пор, как 
поэзия рассталась с романтизмом, а наука с метафизикой… <…> 
Но что лучше всего доказывает самостоятельность сферы искусства, так это сама природа, которой оно есть прямое и естественное явление. <…> Художник или поэт, умеющий схватывать 
типы и характеры или верно очерчивать разные кружки и слои 
общества, со всеми волнующими их идеями и интересами, оказывает такую же заслугу людям, как учёный, делающий открытие. Призвание художника не популяризировать науку, а объяснять жизнь. <…> …между всеми этими отрицаниями искусства 
и презрением к таланту, —  с деспотизмом мысли и с цинизмом 
слова страшная последовательность: одно как бы вытекало из 
другого…»3

1 
Наши домашние дела // Эпоха. 1865. № 2. С. 1, 2. Без подписи.

2 
Можно вспомнить (хотя эта аналогия особенно спорна) и творчество Пушкина 
1830-х гг., не понятое, не оценённое ни читателями, ни большинством критиков — 
настолько великий поэт опередил время.

3 
Соловьёв Н. Теория безобразия. С. 6, 7, 8, 14.

«Писатель и время» как историко-литературная проблема 
9

Но ведь А. К. Толстой —  это не только «чистая лирика», это 
и хлёсткая сатира, и искромётный юмор, и историческая драматургия, и роман, и драматическая поэма, и баллады, и религиозные поэмы, и фантастические повести, и многое другое — 
практически во всех основных литературных жанрах он сказал 
своё слово. Трудно представить, что подобный широчайший 
диапазон (едва ли не уникальный в русской словесности третьей четверти ХIХ столетия) никак не затронул поверхностные 
и глубинные пласты отечественного бытия конкретного времени. А время было насыщенное событиями, болезненными вопросами и общественными волнениями. Нигилизм и Крымская 
война, польский вопрос и крепостное право, судебная реформа 
и женская эмансипация, покушение на государя императора 
и так далее…
Как можно было пройти мимо таких животрепещущих источников не только публицистического, но и художественного высказывания? Как можно, оставаясь гражданином своей страны, глядеть на неё с высоты «башни из слоновой кости»1? Может быть, 
дело в особенностях именно этого периода русской истории —  
периода «короткого дыхания», мгновенного ветшания кумиров, 
стремительной ломки старого —  и лихорадочного поиска нового?2 
Или у нас сформировалось несколько одностороннее представление об этой эпохе?3

Есть, конечно (хотя и весьма мифологизированный) вариант, 
воплощённый в судьбе А. А. Фета: писать о вечном, а жить насущ
1 
Ср. с отзывом Я. П. Полонского о творчестве Л. А. Мея: «В произведениях Мея не 
отразилось ничего из того, что кругом его занимало, волновало, заставляло страдать и бороться или распутничать и тешиться наше русское общество 60-х годов. 
Между ним и Меем был как бы постоянный туман» (Полонский Я. П. Л. А. Мей как 
человек и писатель (Из литературных воспоминаний) // Русский вестник. 1896. 
№ 9. С. 112—113). И с представлением о трагической раздвоенности другого современника Толстого, Н. Ф. Щербины: «Поэтические мечтания Щербины контрастно 
противопоставлены его личности, жившей в антипоэтической, гнетущей атмосфере 
своей эпохи» (Гликман И. Д. Н. Ф. Щербина // Щербина Н. Ф. Избранные произведения. Л., 1970. С. 16).

2 
По выражению одного из героев романа В. Клюшникова «Марево», «сыны века 
пока ещё сильнее сынов света» // http://www.rulit.me/books/marevo-read-209207.

3 
«…Бытующее представление об эпохе 1860-х годов как о времени исключительной социологизации и политизации всех сфер деятельности человека, в том 
числе и искусства… <…> Шестидесятые годы прошлого столетия поняты историками разного профиля как период поляризации социальных групп, политических партий, общественных идеологий, философских течений, литературных 
направлений. Исторический процесс во всех его разветвлениях был представлен 
в их трудах, в сущности, лишь как социально-политическая борьба с конкретной 
оценкой деятельности сторон: консерваторы —  прогрессисты, реформаторы —  революционеры, монархисты —  демократы и т. п.» (Старыгина Н. Н. Русский роман 
в ситуации философско-религиозной полемики 1860—1870-х годов. М., 2003. 
С. 10, 16).

ВВЕДЕНИЕ
10

ным, то есть резко разделить «жизнь и поэзию» (во всяком случае, именно так представлялось многим из современников Фета). 
Но это —  даже внешне —  не путь Толстого, в котором все знавшие 
его, вне зависимости от отношений, подчёркивали цельность натуры —  человека и художника. Поэтому так искусственно звучат 
суждения о том, что собственно «злободневные» —  сатирические 
произведения Толстого не являются художественными в строгом смысле этого слова, противоречат его творческой личности 
и вообще не являются органической частью его наследия (см., например, обширную статью И. Ф. Анненского «Произведения 
гр. А. К. Толстого как педагогический материал»)1.
Высказывались и предположения о том, что по характеру, 
мировоззрению и, соответственно, эстетическим устремлениям, 
графу были ближе времена минувшие, чем настоящее: именно там он искал и находил созвучие собственной душе. То есть 
перед нами —  типичное романтическое «бегство» в идеальное 
(расцвеченное воображением) прошлое —  бегство, порождённое нежеланием жить настоящим? (Уместна с этой точки зрения и паронимия —  настоящее как подлинное, а прошлое как 
вымышленное, искусственное.) Не отсюда ли неумение Алексея 
Константиновича (контрастное именно в соседстве с Афанасием 
Афанасьевичем) заниматься вопросами практического характера, его пресловутая бесхозяйственность и беспечная доверчивость?
На первый взгляд здесь есть объяснение тому, что многие произведения Толстого критикой воспринимались как «устаревшие», 
несвоевременные, словно принадлежащие другой —  ушедшей — 
эпохе2. В этом ряду и часто заявлявшаяся творческая «несамостоятельность» А. К. Толстого: якобы он слишком сильно как художник зависел от литературных образцов и никак не мог преодолеть 
их влияние, следуя по проторённому и уже избитому пути (готический роман, Гофман, Скотт, Загоскин, Лажечников, Пушкин…). 
Оказавшись в конце концов чуть ли не на обочине историко-литературного процесса своего времени.

1 
Искусственность отделения сатирических произведений Толстого от его творческого наследия в целом неоднократно отмечалась в литературоведении ХХ века: 
«…обращение поэта к сатире было не случайным: оно обусловлено политическими, 
философскими и эстетическими взглядами художника, своеобразием его личности 
и особенностями общественной жизни пореформенной России» (Березина С. Н. Сатирическая поэзия А. К. Толстого. Автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 1976. 
С. 11).

2 
Ср. с мнением известного современного писателя: «Для того, чтобы быть современным, надо быть немного старомодным» (Поляков Ю. М. Перелётная элита. М., 2017. 
С. 191). Может быть, проблема в том, что общественное сознание часто путает понятия «модный» и «современный», подменяет одно другим как тождественным?