История как "Благосклонная судьба": феномен понимания и проблема теоретической реконструкции истории культуры в "Феноменологии духа" Гегеля

Коротких В.И. История как «Благосклонная судьба»: феномен понимания и 
проблема 
теоретической 
реконструкции 
истории 
культуры 
в 

«Феноменологии духа» Гегеля // Философские традиции и современность. 
2014. №2 (6). – С. 12-24.

История как «Благосклонная судьба»: 

феномен понимания и проблема теоретической реконструкции истории 

культуры в «Феноменологии духа» Гегеля

(Философские традиции и современность. 2014. №2 (6). – С. 12-24)

В 
статье 
дается 
анализ 
образа 
«Девы-Судьбы» 
(VII
глава 

«Феноменологии духа»), в котором Гегель выражает свое представление о 

методе познания истории культуры.

Ключевые слова: философия Гегеля, история, история культуры, 

понимание, дух, религия, судьба, понятия и образность в «Феноменологии 

духа».

Предварительные замечания. «Феноменологии духа» создавалась 

Гегелем в один из самых драматичных периодов европейской истории, когда 

после Великой французской революции вся Европа пришла в движение, и 

контуры будущего мироустройства, которое просуществует целое столетие, 

только определялись – на полях сражений и в соперничестве дипломатий; 

окончание же работы над книгой, как известно, и вовсе пришлось на «ночь 

перед сражением при Йене» [1, с. 271].  Не менее важно для понимания 

«Феноменологии» духа, однако, учитывать, что и в философии конец XVIII –

начало XIX веков – время бурных преобразований, поисков нового образа 

философии, 
сопровождавшихся 
попытками 
заново 
осмыслить 
ее 

предназначение и место в культуре. 

После Канта, проблематизировавшего понятие философии, уже 

невозможно было вернуться ни к одному из тех взглядов на предмет и 

предназначение философии, которые были сформулированы в XVII – XVIII

веках. Новое поколение мыслителей – поверх всех частных, пусть и очень 

важных, вопросов – было занято именно поисками нового образа философии; 

собственно, духовная эволюция Гегеля до «гейдельбергского периода», то 

есть до выхода «Энциклопедии», «заморозившей» все прежние искания в 

границах сложившейся в процессе преподавания «философских наук» 

«системы», становится понятной с учѐтом необходимости принципиального 

переосмысления природы философского знания и места философии в 

культуре. Однако именно в «Феноменологии духа» Гегель выступает как 

основоположник 
самого 
оригинального 
философско-систематического 

проекта своего времени – проекта «Системы науки», и именно в этом 

произведении он –
параллельно с Фихте, Новалисом, Ф. Шлегелем, 

Шеллингом – пытается выработать новый язык философии, переосмыслить 

специфику философского повествования, заново определить его форму и 

стиль. Эта важнейшая и интереснейшая сторона «Феноменологии духа» до 

сих пор исследовалась явно недостаточно, в настоящей статье я предлагаю 

взглянуть на неѐ, разобрав один из самых сложных и выразительных 

фрагментов книги.

Речь идѐт о шестом абзаце раздела «Религия откровения» VII главы 

«Феноменологии» [2, S. 702-704], в котором, как бы подводя итог 

длительному, начавшемуся ещѐ в гимназические годы, изучению античности, 

Гегель на примере отношения к порожденному в лоне «нравственного мира»  

греческого народа искусству даѐт блестящий анализ природы исторического 

познания. А именно, в связи с выступлением в новом «круге» 

феноменологического движения уже известных читателю формообразований 

(их центр составляет «несчастное сознание») он резюмирует своѐ понимание 

ситуации, 
которая 
в 
историческом 
познании 
воспринимается 
как 

противоречие 
между 
необходимостью 
погружения 
в 
историю 
и 

потребностью 
сохранения 
«точки 
зрения 
настоящего» 
в 
качестве 

единственно возможной основы осмысления и оценки прошлого, и это 

противоречие разрешается – вот чудо! – не в «понятии», а в «образе» - образе 

Девы-Судьбы, указывающей действительный путь постижения памятников 

истории культуры. Этот запоминающийся образ, вознаграждая терпеливого 

читателя за труд прочтения «Феноменологии», остаѐтся в его сознании в 

качестве символа всего произведения, однако, мы постараемся показать, что 

он может рассматриваться и как некий «ключ», открывающий доступ к 

пониманию существенных сторон гегелевского труда. 

Язык философии: понятие и образ. Поначалу может показаться, что 

этот фрагмент - некая «аномалия» в гегелевском тексте, необходимость его 

появления не просто понять из всего характера предшествующего 

изложения, ведь художественное измерение повествования оказывается здесь 

у Гегеля – мыслителя, вообще-то чуждого стремления «приукрасить» мысль, 

- ничуть не менее важным, чем собственно концептуальное. Не случайно 

именно этот обширный фрагмент «Феноменологии» цитирует в своѐм труде 

о Гегеле глубоко интересовавшийся проблемами эстетики М.Ф. Овсянников, 

подчѐркивая, 
что 
для 
выражения 
своих 
мыслей 
Гегель 
нашѐл 

«исключительно пластичные формы, и здесь он возвышается до высот 

поэзии» [3, с. 44]. Конечно, следует принять во внимание относящееся к 

языку «Феноменологии духа» в целом наблюдение Г.Г. Шпета, что 

«несмотря 
на 
своеобразную 
лексику, 
небрежную 
конструкцию, 

стилистически причудливые обороты и сбивающие с толку повторения 

местоимений, - это язык заметно яркого стиля: тяжеловесный и в то же время 

выспренный, архаичный по составу и смысловому значению слов, вдруг 

прерываемый метким афоризмом, смелым сочетанием слов и почти 

публицистической риторикой» [4, с. XLVII]; конечно, и в ряде других 

произведений Гегеля художественная форма выражения оказывается 

значимой для понимания самого существа мысли – вспомним хотя бы 

хорошо известную в нашей стране статью «Кто мыслит абстрактно?» Более 

того, влияние именно эстетической сферы на будущую «Феноменологию» 

осознавал и сам философ. Так, в наброске письма к гейдельбергскому 

филологу Фоссу, относящемуся, предположительно, к весне 1805 г., то есть