Сибирский роман

Н И К О Л А Й  О Л Ь К О В

Вологда
2022

СИБИРСКИЙ 
РОМАН

УДК
ББК
821.161.1
84(2=411.2)6
О-56

Ольков, Николай.
Сибирский роман / Николай Ольков. — Вологда : Родники, 2022. — 768 с.
ISBN 978-5-9729-5023-2

В «Сибирском романе» автор исследует жизнь сибирской деревни с начала двадцатого и до начала двадцать первого века, от революционной земельной реформы 
П. А. Столыпина до попыток состоятельного энтузиаста возродить коллективное 
хозяйство в своем родном селе. Охвачены важнейшие события века: крестьянская 
война против большевиков в 1921 году, жестокая коллективизация и изнурительный, нечеловеческий труд женщин и детей в полях и на фермах в годы Великой Отечественной войны, трудные послевоенные годы возрождения сибирской деревни и 
значительный ее подъем в восьмидесятые годы. Так называемое реформирование 
сельского хозяйства обернулось полным его забвением и упадком. Островки благополучных агрохолдингов лишь подчеркивают безнадежность не вошедших в них 
деревень. 
Написанная ярким народным языком, книга легко читается, ее герои — подлинные представители крестьянства, они честны, отважны и преданы своей земле. 
Отдельные части «Сибирского романа» отмечены литературным сообществом присуждением высокой премии имени В. И. Белова в Вологде. 
Книга предназначена для широкого круга читателей, интересующихся историей 
и деревенской прозой. 

О-56

УДК
ББК
821.161.1
84(2=411.2)6

ISBN 978-5-9729-5023-2
© Ольков Н. М., 2022
© Издательство «Родники», 2022
© Оформление. Издательство «Родники», 2022

Сердечно благодарю за финансовую поддержку  
издания этой и других книг моих постоянных спонсоров,  
руководителей крупнейших агропредприятий Тюменской области:  
Виктора Владиленовича НИКИТИНА (Исетский район),  
Владимира Леонидовича ТАШЛАНОВА (Казанский район),  
Александра Федоровича ФЕНДЕЛЯ  
и Дмитрия Николаевича ЁЛГИНА (Сладковский район)

•

•

3
•

•

Часть первая

ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

Никита Забелин

Сибирь, Тобольская губерния
З

акатал февраль суметы под самые крыши домов и усадеб, каждый 
год такое случается, а люди все равно скажут, что сроду этакой 
падеры не бывало. После ночного баловства ветра и верхового 
снега выходят хозяева потемну расчистить дорожки к пригону со скотиной, к конюшне, ко хлеву со свиньями, к колодцу. Начинается утрешняя управа: поначалу убрать у животины, что за ночь накопила, потом 
подстилку свежую соломенную, да сена наметать, да воды из остывшей 
бани принести, все не со льдом. 
У Антона Вазгустова хозяйство крепкое, для зимней управы надлежит вставать рано. Основа идет от деда Евлампия и отца Артема, могилки их рядышком в переднем углу сельского кладбища, тут же и бабушка 
Федора и матушка Пелагея Никаноровна. Отец всех троих сыновей наделил, Антону, как младшему и содержавшему стариков до самой кончины, усадьба досталась. Дом крестовой, с просторной прихожей, кутью, 
горницей и опочивальней. Когда стали подрастать сыновья и дочки, 
обратился Антон Николаевич к обществу, чтобы разрешено ему было 
свалить, сколь отведут, сосновых дерев на троестен, пристрой к дому. 
Общество не имело возражений, потому как хозяин справный, трезвый, 
все, что положено, уплачивает по срокам, да в запасной магазин вносит 
зерном и мукой довольно. Вспомнили, что отец его Николай Евлампиевич на строительство церкви положил золотом, ковку малого креста на 
алтарь уральскому мастеру сам оплатил, а от нанесения имени своего в 
основание креста на коленях отказался. Троестен срубили и прилепили к 
дому с наружной стороны от ограды, мать Валентина Григорьевна сразу 
развела девок и ребят по разным комнатам. 

СИБИРСКИЙ РОМАН

4
•

•

А хозяйка уже подпалила клеточкой сложенные дрова в печи, да и 
плиту-каменушку тоже, потому как надо быстро утренний супчик сварить. Старшая дочь Матрена картошку чистит, сопит, не проснулась 
еще, а мать с вечера занесла из кладовой колобок мяса крученого. Не 
единожды кланялась мужу за машинку эту, что с Никольской ярмарки 
привез. С осени крутил Антон ручку машинки, подкладывая в приемное устье куски подмороженного мяса, тут горка свинины, горка скотского, а после удачной охоты для разносолов мясо кабанчика или лосятина. Мякоть ту под названием фарш Валентина скатывала в колобки, 
выставляла на мороз на чистых досках, а хозяин, как промерзнут, водой 
из колодца их поливал на ограде, чтобы ледяной коркой подернулись 
и не быгало мясо. Вскоре и забыли, как вечерами по очереди рубили 
нарезанные кусочки острой сечкой в корытце. 
Оттаявшее мясо отдавало сырым и терпким, Валентина размяла 
колобок, накатала шариков и спустила в чугунку с дощечки, а лук уже 
поджарился на сале и золотисто светился в сковороде. Вошел Антон, 
рабочую одежду снял в теплых сенях, сполоснул лицо и руки под рукомойником, поднял глаза к иконке в углу, перекрестился и сел за стол. 
Все привычно: блюдо горячего супа, горка серого хлеба, высокого, духмяного, чеснок почищен и луковица раздавлена в притворе дверей, вся 
в соку лежит на обливном блюдце, тут же сало соленое с мороза, аж 
припотело. Хозяйка стоит в кути, ждет, дети проснулись, плещутся водой в прихожей, балуются. Отец молчит, значит, дозволяет. Потом их 
гуртом посадит за стол. 
Разнообразна и размеренна крестьянская жизнь, у каждого времени 
свои заботы. Зима дозволяет и отдохнуть, и в гости сходить, и за столом 
посидеть, только большое хозяйство долго лежать не велит. Коровы все 
пять тяжелые, со дня на день жди, растелятся, нельзя прокараулить, потому среди ночи Антон встает тихонько, в сенках подпалит фонарь и в 
пригон. Пыхтят коровки, они в отдельных клетках, чтоб не давнули друг 
дружку. Заглянет и к кобылицам, тоже три на сносях, к Пасхе должны 
ожеребиться. Овечки всем гуртом отгорожены, спать бы надо, но молодые аж на прясло встают передком, так им любопытно. Хрумкают мелкое 
лесное сено, пяток суягных на днях отсадил, будет приплод. А ярочки 
играются с баранчиками, только не дело это, следить надо, как в охоту 
придут — запустить соседского барана, крепкие ягнята от него родятся.
После обеда слегла Матренушка, жар такой, что губешки не дюжат, 
потрескались. Отец заворчал:
— Сколь можно говорить, чтобы оболокались, как следно, когда на 
двор шастаете? Разве нет лопотины подручной? Взяли моду: шалку на 
голову, а там ветер, до стайки не добежишь, как словишь простуду. 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

5
•

•

Мать тронула за плечо:
— Не брани, она ведь невеста у нас, да и жених нечаянно обнаружился.
Антон встрепенулся:
— И чьих он будет?
Валентина потянула его из горницы, прикрыла двери:
— С солдатиком она встретилась, тех командиры на вечерки отпустили.
— Ишь, как служат, а мы, бывало… — отвлекся было Антон, но быстро очухался. — Откуда служивый? Ты видала его?
— Да что ты, он с Покрова на Мотю глаз положил, теперь командир 
коня ему дает, он каждую неделю прибегает на часок.
Антон смутился, сел на лавку. 
— И что она говорит? Пристойно ведет или пора мне кнут брать?
Валентина испуганно всплеснула руками:
— Бог с тобой, парень смиреный, деревенский, из Расеи, Игнатом 
зовут.
Антон успокоился, глянул на жену снизу вверх: телом крепка и 
лицом чиста, грудью можно еще пару детишек вскормить, да поздновато уж. А лицом всегда любовался, с первой ночки в избушке 
после свадьбы, проснется среди ночи, месяц в оконце подмигивает, 
привстанет на локотке и глядит, до тех пор, что вздрогнет бабочка и 
глаза откроет:
— Что ты, Антоша?
— Спи, жаль моя, еще ночь.
Она повернется к нему, уткнется подмышку, и засопит…
— Ладно, после поговорим. Проверь, как она?
— Спит. Я травки заварила, ромашка, зверобой, чабрец, напоила ее 
и спину натерла составом, мама покойница еще собирала и на самогонке настаивала. 
На третий день жар схлынул, повеселела Матрена, стала подниматься. У Антона от души отлегло. Пятеро их народилось, две девки, 
три парня, крепкие, в породу. Когда у младшенькой первый зубик прочикнулся, после бани легла жена к мужу в постель, обняла крепко и 
шепнула на ушко:
— Больше не станем рожать, Антоша?
Антон не сразу понял, обнимает жену, ластится.
— Дак и хватило бы, но ведь оно…
— Антоша, только ты не спрашивай, мы и хотели последыша, а я, 
помнишь, к тетке в город ездила, акушерка она в больнице — тогда и 
сделала, чтобы не было больше заводышей. 

СИБИРСКИЙ РОМАН

6
•

•

Антон встрепенулся:
— И что она с тобой сотворила? Резала или как?
Валентина ткнулась ему в грудь, целует со смехом:
— Ничего-то вы, мужики, не понимаете. Сколько я тебя тискать 
буду? Ты собирашься обнять жену или разговаривать станем всю ночь?
Антон засмеялся:
— И верно, что дурак. 
…Матренушка совсем в силу пришла, дня через два во дворе отцу, 
а в доме матушке помощница. В воскресный день вышел Антон в ограду кой-какой порядок навести, сумерки уже скоро, тишина, и вдруг соловей заиграл, да так ятно, совсем рядом. Антон шапку сдвинул: точно, 
соловей. Дверь стукнула, старший сынок Васька выскочил, шубейку на 
ходу застегивает:
— Тятя, я мигом вернусь.
И соловей притих. Усмехнулся Антон: ладно, что не петухом поет, 
видно, из соловьиных краев родом. Васька мимо отца и на крыльцо, тот 
поймал его за полу шубейки:
— Сказывай, откуль соловей? Не армейский?
Васька кивнул:
— Армейский. Пока Мотя хворала, он через день приезжал, все 
спрашивал. 
— А ты у них как связной?
Сын кивнул.
— Вот что, связной, отворяй калитку, пусть соловей коня заводит, 
да овса в торбу сыпни, чтоб не скучал. А солдата ко мне, я в избушке 
буду. Сам пока погуляй, чтоб дома не проболтался. 
Уздечку Васька принял еще в калитке и повел коня под навес, а солдат, увидев хозяина, четким шагом подошел и руку к папахе:
— Уважаемый Антон Николаевич, рядовой Забелин… приехал 
справиться здоровье Матрены Антоновны.
«Ишь ты, какой шустрый! Вся семья у него по имени-отчеству». Но 
сказал кратко:
— Проходи за мной. 
В избушке указал гостю место на табуретке у печки, велел снять 
бушлат и сапоги — так скорее согреется. 
— Зовут тебя как, соловей, и каких краев будешь?
— Игнатом зовут, Забелины мы, Камышинского района Саратовской губернии.
— Давно Мотю знаешь?
— На Покров дозволили нам троим поехать к вам в село на праздник, там и свиделись. 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

7
•

•

— И часто ты вот так соловьем свистишь?
— Не часто, Антон Николаевич, службы много, но я у фельдфебеля 
Лютого на лучшем счету, потому дает коня и отлучку разрешает.
— Фамиль, прямо скажем, сурьезная, а характер, стало быть, покладистый?
— Строг очень, но порядок в службе ценит.
— Сколько тебе еще служить?
— По весне должны домой отпустить.
— Так. А к Моте под кофту лазишь?
Игнат густо покраснел, встал с табуретки:
— Антон Николаевич, я в Моте души не чаю, дышать при ней боюсь. Службу закончу, сватов пришлю.
Хозяин тоже встал:
— Пошли в дом, Мотя, поди, слыхала свист, ждет, как думашь?
— Если слыхала, то должно быть, ждет.
— Пошли… Это же надо придумать — зимой соловьем петь. 
…Когда проводили гостя, Валентина шепнула мужу:
— Навроде, к душе тебе пришелся паренек? А ну как Мотя соберется с ним в Расею?
— Парень и вправду славный, — согласился Антон. — Давечь вышли во двор — торбу сам убрал, лопату взял железную и кучу конскую в 
навоз унес, сбросил, чистым снегом желтое пятно присыпал. Толковый. 
Ты с Мотей пошепчись, какие у нее думки, только на сторону я ее не 
отдам, что хошь делайте. Года ее не вышли, девка она ладная, порода 
наша не последняя в селе. Еще мы будем женихов-то выбирать, так-то! 
Валентина закрыла лицо руками и засмеялась:
— А ты вспомни, какие мои родители гордые были, сватов твоих со 
двора гнали собаками, а ведь последнее слово за мной. 
Антон хмыкнул:
— Дак то когда было? 
Вечером после управы насыпал в кисет свежерубленного табаку с 
травами, как умела собирать только его Валентина, потому кисета не 
всегда и хватало на долгие мужские посиделки с разговорами о зимовке, скотине, грядущей весне и о новостях, которые редко доходят до 
села Мироновского. Чаще всего собирались повечеровать у Ивана Лавриновича, у него на дворе большая избушка срублена, старики в ней век 
доживали, потом полицейский пристав привел человека, что-то долго 
объяснял хозяину, тот понял только, что содержать сего поселенца будет вплоть до обстирывания, но за его счет, что слушать его не надо, 
а то в смуту введет, что арестант спокойный, трезвый, вероисповедания 
не нашего, отбывает по политической части. Называть его следовало 

СИБИРСКИЙ РОМАН

8
•

•

Казимиром Францевичем. В просторных разговорах жилец участия не 
принимал, лежал на легком голбчике, примащенном над боровом большой кирпичной печки с плитой, покуривал тонкие сигаретки и разгонял газеткой густой дым мужицкого табака. 
Но были случаи, когда Казимир покидал свою лежанку, спускался к 
мужикам, а случалось такое, когда в газетах было пропечатано что-то 
очень серьезное по крестьянству и земельному вопросу. 
Лука Плясунов, дотошный мужик, год назад пристав увозил его в 
район, потому что Лука сдуру брякнул что-то про Японскую войну, дескать, царь не совладал, потому что измена. В районе скоро разобрались, что тот Лука кроме этого ничего ни о царе, ни о японцах не знает, 
и отпустили. 
— Скажи, Казимир, — спросил Плясунов, когда уже трижды за 
месяц жилец спрыгивал с голбчика и рассказывал о сварах в Государственной Думе, о заседания Правительства и о воинствующем Премьере со странной фамилией Столыпин. — Скажи на милость, что за шило 
для тех людишек наша крестьянская жизнь? Мы от веку на своей земле, 
все, что полагается, вносим, премного всем, слава Богу, довольны. А им 
все неймется! 
Казимир Францевич, красивый кучерявый молодой человек, всегда 
чисто одетый и выбритый, спустился к мужикам, зажег большую серную спичку и затянулся тонкой вонючей сигаретой. 
— Господа крестьяне, все, что я вам сейчас скажу, для нормальных 
людей суть предмет ежедневных разговоров, но я в ссылке, и, заметьте, 
политической. Потому не надо выносить сор из избы… Хотя эта поговорка не совсем уместна. Об этом не надо говорить вслух, через вас выйдут на меня, и тогда каторги не миновать. Вам это надо? Так вот, мой 
ярый супротивник господин Столыпин именно на земельном вопросе 
въехал в столицу на место, самое близкое к престолу. Я уже третий месяц в вашем районе, пристав сёла меняет по женской причине, но об 
этом в другой раз. Я и раньше знал статистику…
— Она из наших? — встрепенулся Лука.
Казимир хохотнул:
— Я знал, что Сибирь богата землей, но не знал, что настолько 
сильно богата. Полагаю, даже господин Премьер-Министр не вполне 
об этом догадывается. Если бы он знал, сколь бескрайни просторы за 
Уральским Камнем, он гнал бы паровозные составы с полуголодыми 
вчерашними крепостными до Екатеринбурга, а тут провел бы сплошную мобилизацию конной тяги, и вывез за весну всю Расею на благодатные земли Сибири. 
Мужики слушали с открытыми ртами.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

9
•

•

— Обожди, Казимир Францевич, ты непотребное говоришь, за такую крамолу и следно тебя в каторгу отправить, — возмутился Иван 
Лавринович. — Мыслимо ли такое, чтобы народы сорвали с места и 
отправили в чужие края? 
Казимир приоткрыл дверь, выпустив загустевший воздух. 
— Вы никогда не бывали по ту сторону Урала. Северные края там 
столь же холодны, как и ваши, южнее погоды бывают понежнее, но земли бедные, потому что человек ковыряет свою пашню уж которую тысячу лет. Там жизнь образовалась столь давно, что и не помнит никто, 
а народов так много, что на каждого не приходится и десятины. Вы тут 
вольные казаки, даже отдых даете пашне каждый четвертый год. А там 
голод постоянный, ситный хлеб кушают немногие, да и ржаного не досыта. 
Мужики кашлянули, переглянулись, не укладывалось в их головушках, что так паскудно, не по-людски живут где-то народы. Каждый 
помышлял, что даже на малой земле поработать с усердием, навозу каждую вёсну вывозить возов по тридцать, да прополоть, если сорняк душит — не может такого быть, чтобы полюшко не откликнулось. Опять 
же стреноживало мысль, ведь у каждого в наделе была такая ленивая 
пашня, сколько ее ни корми, ни тетешкай — даже после парового отдыха с двойной пахотой промолчит, высунет, как кукишку, пудов тридцать только для птицы годного зерна. 
— Вишь, как живем, до района раз в год на ярманку, и вновь на печку, поясницу греть. Нигде не бывали, ничего путем не слыхали, в темноте, аки пчелки, — тоскливо протянул Егорка Медов по прозвищу 
Медок. Пчел держит он вместе со стариком-отцом большую пасеку, 
в первых от села лесочках выкопали глубокий подвал, сверху срубили 
дом, там живут зиму и лето. Медом торгуют бойко, Егор наловчился 
туеса из бересты крутить, да столь удачно, что купит хозяйка туес и сторожко несет за лыковую ручку, и ведь разу не было, чтобы на ярманке, 
а тем паче в своем селе протекла посудина, или какая иная беда случилась с медом. Егор пашню сеял и скота держал, только весь прибыток от 
меда. Сказывают, дед его слово знал, сыну передал, и до сих пор никто 
не в силах Медку конкуренцию сделать, сколь раз завозили из дальних 
мест хваленые семьи — если зимой не погинут, то весной непременно 
улетят, даже сказывали, что прямиком к Егоркиному омшанику. 
У Антона Николаича из головы не шли слова ссыльного про вывоз расейских мужиков в Сибирь. Должно быть, посмеялся иноверец 
над русским мужиком, только неспокойно Антону, и прилюдно нельзя 
сомнительного человека на откровенность вызывать. Решил обождать, 
и как-нибудь тихонько политического попытать, уж слишком он спо

СИБИРСКИЙ РОМАН

10
•

•

койно говорил и о железной дороге, и о гужевой повинности местных. 
Шутковать ни с того, ни с сего он бы не стал, значит, знает больше, чем 
намекнул темным мужичкам. А ты теперь ходи и думай. 
Фрол Гущин ухмыльнулся:
— Казимир Францевич, ты давеча посыкнулся про перевод твой с 
места на место сказать, да остепенился, только про женскую причину 
намек дал. Поделись, елико возможно, а то от сурьезных разговоров в 
сон клонит. Не обидит тебя мой интерес?
Казимир засмеялся, запрыгнул в свое логово, растянулся на спине 
чуть не до самых дверей, вздохнул:
— Смею вам доложить, граждане крестьяне, что по происхождению 
я польский шляхтич, дворянин, по убеждениям социалист. Сослан в 
Сибирь после известных событий на Аптекарском острове в Санкт-Петербурге, когда наши товарищи пытались взорвать Столыпина на его 
квартире. Тогда много людей погибло, а ему хоть бы что. Дьявол! Слышали вы об этом? Нет? Тем лучше, крепче спите. Моим родным солидных денег стоило спасти меня от тюрьмы, вот, отделался наказанием 
жить рядом с вами. Доложу вам, не самое приятное общество, но все 
же лучше, чем в кандалах. Два обстоятельства нынешнего моего положения считаю великим благом. Первое — это прекрасное питание, я в 
восторге от сибирской кухни: щи, мясо любое, пельмени, пироги, кулага, квас, брага. Это чудо. А второе чудо — русские женщины. Я молодой 
и здоровый мужчина, без женщины никак нельзя. Господин пристав 
за красненькую кредитку научил, как надлежит вести с русскими женщинами. Оказывается, проще всего иметь дело с солдатками, молодые 
бабы, в соку, а муж под ружьем. Очень все мило получалось, пока ктото не прописал служивому, и тот надиктовал унтеру, наверно, письмо 
по моему адресу, в котором много чего пообещал. Пристав спас, перевел в другое село, а там вдовствующая хозяйка молоканки. Господа, 
я так никогда не жил! Какая женщина! Пять пудов весом, но на любовь 
щедра. И опять неприятности. Прибыл из Екатеринбурга братец покойного мужа и натурально вызвал меня на дуэль. Пристав предупредил, 
что гостенек тот при живом братце приезжал на осеннюю охоту, так 
из револьвера летящего гуся сбил. Это успокоило мой порыв, потому 
что, сколь ни хороша барышня, гибнуть столь бездарно не стоит, и я 
послал братцу письмо, в котором в сдержанных тонах высказал сожаление, что, как польский дворянин, не могу опуститься до дуэли с человеком темного происхождения. В тот же вечер пристав погрузил меня в 
коляску и привез к вам. Таким образом, до сего дня остается открытой 
вакансия моей полюбовницы. Если у кого-то есть нужные сведения, 
прошу, не стесняйтесь.